У Джармуша есть предельный фильм «Патерсон» (2016). Там почти ничего не происходит, лишь посреди незаметных провинциальных драм поэт по имени Патерсон правит пассажирским автобусом. Повседневность в фильме приближена настолько, что общие места кажутся откровениями. Быт преображается, становится вечным, надмирным. И никакой скуки. Увлечь обыденностью — вот высшее из искусств.

Фильм может здорово помочь писателям и поэтам, ведь в нём напоминают, что свобода — это счастье совпасть со своим призванием. Патерсон не занимает никакой позиции, а просто живёт: пишет стихи, работает, по вечерам пьёт пиво, и мир раскрывается для него в тайной соседствующей красоте. Кажется, что путь писателя — это путь ненамеренного одиночества, не какой-то там громкой отшельнической заявки, а тихого, скромного включения в жизнь на правах разносчика почты или водителя. Писательские конференции? Стратегии продвижения? Я бы с радостью, но жена попросила молока купить.

Здесь нет гордыни. Просто наблюдения изнутри.

«Станция» Александра Шантаева одно из лучших, что читал за последнее время, но столь невыносимо, что советовал бы только сильным.

Литературный критик в естественной среде обитания.

Разбор подросткового рассказа Дмитрия Быкова.

Роман Сенчин — это психоделический автор, читать которого нужно на пустую кишку.

Перед чтением необходимо несколько дней поститься. В день чтения пить только кипячёную воду. Вы должны быть одни. Отключите все электрические приборы. Сделайте так, чтобы заняться было нельзя ничем другим кроме Сенчина. Он обязательно должен быть в бумаге и тоже один, без товарищей. Читайте Романа Сенчина шесть-восемь часов подряд ни на что не отвлекаясь.

Вас обязательно накроет приход.

Эффект незабываемый.

Как если бы тусклым осенним днём вы шли мимо серых косых заборчиков, а вдалеке, у деревенского дома, вам помахала знакомая фигура, и дымный ветер донёс: «..тыше-вы!», «…тыше-вы!». И всё становится тише, умолкают тревоги, вы растворяетесь в вечном покое.

Это не шутки. Проза Сенчина правда вот так работает.

Читайте Романа Сенчина только таким образом и никак иначе.

Не так давно вышла неплохая социологическая беллетристика от француза Эмманюэля Тодда. Называется «Поражение Запада».

Это случилось в самом начале первого курса. Нам только-только начитали лекции по истории Древней Руси, когда нагрянули вербовщики из КВН. Вихлястые третьекуры с экстравагантной дамой неопределённого возраста, но вполне определённых намерений сразу же прибрали нестойких и попросту малодушных. Что удивительно — многие пошли по своей воле.

И развернулся террор. Четверть группы начала пропускать занятия, что-то вопить в коридорах, тягать оставшихся на прогоны, проверять на них свои шутки… Студенческая жизнь только началась, от неё нельзя было устать, но учёба была заброшена как что-то давно надоевшее. Источниковедение? Мы песню недоучили! Археология? У нас районная лига!

Выжившие ждали, что египтолог — высокий, иссушенный неведомым солнцем — осадит кэвээншиков. Он был очень строг и не терпел прогулов. Но когда к нему сунулись с просьбой отпустить на репетицию, тот молча кивнул — гиксосы завоюют Египет и без вашей помощи. Мы были разочарованы. Теперь я понимаю, что в этом человеке была мудрость веков — он знал, что с моровым поветрием не борются, а лишь отсекают больных.

К старшим курсам беда отступила. В КВН-е осталось несколько человек. И встал вопрос — что это было?

Феномен КВН — это целенаправленная стратегия по деполитизации студенчества, самой активной и радикальной части общества. В России до сих пор нет студенческих корпораций, братств и дуэльных обществ, зато есть команды КВН «Морской подмостик» и «Чепошенский крокодил». Вместо того, чтобы учиться, читать подозрительные брошюры, бунтовать или хотя бы дискутировать, студенты ставят сценки из жизни деканата и хохмят над зачёткой. Шпильки в сторону власти — безобидные, высмеивающие бюрократию, очереди, воровство. Иначе культорг заругает. Но почему это так востребованно? Почему даже в 2024 пользуется таким спросом?

У команды «Утомлённые солнцем» есть знаменитая сценка «Будите Герцена скорей!». Так вот, если разбудить отца русского социализма или какого ещё народника, он бы немедленно распознал в КВН-е след крестьянской общины. КВН возник в 1960-е, в среде первого городского поколения Советского Союза. В нём приняли участие дети крестьян, переехавших в город. Почивший Масляков — горожанин в первом поколении, его родители из деревни. Команды КВН складывались территориально — на заводах, факультетах, в воинских частях. Содержательно КВН повторяет общинный праздник: гуляния-частушки, хороводы, травести, показ удали молодецкой. Вместо кулачного боя с командой другого района — бой на словах. И всё очень и очень спаянно, буквально круговая порука. Даже власть в КВН-е передалась патрилинейно, от патриарха Маслякова к Маслякову-младшему.

КВН до сих пор воспроизводит элементы русской крестьянской общины, что выглядит крайне архаично. В целом юмор — это индивидуальный опыт. Занятие для одиночки или труппы. КВН же занимается коллективным юмором, смехом всех. Неудивительно, что такая социальная организация возникла именно в СССР. Народники считали общину основой для построения социализма, но, как и любая община, она лишь законсервировала существующие отношения. В этом как успех КВН-а, так и его слабость. Он способен конкурировать с чем-то гиперсовременным вроде стендапа, но не способен радикально измениться. Вышедшие из КВН-а участники, получившие отруба и хутора Ютуба или Камеди Клаба, помнят свои корни. А власть помнит как ей было удобно направлять и следить.

КВН — это последний выдох великой крестьянской общины.

Егору Летову шестьдесят. Как могло бы выглядеть его творчество, если бы Летов был писателем, а не поэтом?

Он и так писал прозу, но она не была его устремлением. Летов даже музыку считал чем-то вроде почты, вынужденным средством доставки слов. В случае прозы все концерты, звучания и стихи должны уместиться в одном лишь письме. Это новое качество. Простым инвертированием к нему не прийти.

Скорее всего, писать Егор Летов начал бы с подражания русскому авангарду и ОБЭРИУ. Он обожал Введенского, читал Кручёных и Хлебникова, и его проза 1980-х носила бы абсурдный, алогичный, может даже заумный характер. Причём эта проза была бы интуитивной: Летов многое бы открывал заново, как бы переизобретал, ведь русские авангардисты стали кое-как издаваться в СССР только в конце 1980-х, а Введенский и того позже. Столкнувшись с их текстами, Летов, вероятно, отошёл бы от абсурдизма, ведь незачем повторять то, что другие сделали раньше и лучше. Примером служит «История одной радости» (1984), вполне хармсианская вещь, взбодрённая фрейдизмом и матом. Весёлая бессмыслица коротких сжатых историй обязательно передавалась бы самиздатом, но, в отличие от московских концептуальных кругов, в Омске это выглядело бы уездно. Тем не менее, в первых прозаических опытах Летова уже бы чувствовалась дикость, непричёсанность и сильная, манифестационная метафорика.

Расцвет прозы Егора Летова пришёлся бы на конец 1980-х вплоть до конца 1990-х. Летов уходит от бессмыслиц ранних вещей и пишет истошные задиристые рассказы, где бродят маргиналы и дураки. В этих рассказах люди становятся рисунками в подворотнях, а Достоевский никогда не покидал Омск. Несколько рассказов публикуются в журнале «Сибирские огни», но основную часть Летов выпускает собственноручно. Тексты этого периода напоминают грязное, очень вязкое вещество, собранное в тяжкие капли того ненастного настроения, из которого хочется поскорее вырваться за облака. Тягостная, повторяющаяся проза, луковичными слоями покрывающая суть, и нужно счищать, счищать и слезиться, чтобы добраться до наивного святого лиризма.

Вокруг Летова образуется дискуссия: критики пытаются зачислить его в последователи Мамлеева, но сам Летов в интервью замечает, что писал «боевую», а не «коммунальную» метафизику. Абсолютным противником прозы Летова становится Дмитрий Быков: «Это, знаете ли, мушиные крики». Письмо Летова считают неуклюжим и велеречивым, называют «отпетой графоманией» (в этой временной линии иронию высказывания считывают только несколько иркутских торчков). В ответ Летов пишет памфлет «Пошли вы все на хуй». По неясной причине «Сибирские огни» отказываются публиковать его.

К концу 1990-х проза Летова успокаивается и укрупняется. Он много молчит, в перерывах пишет несколько повестей. Магия в них сменяет политику, но вместо жаркого латиноамериканского реализма Летов создаёт что-то холодное и сибирское. Если сперва он напоминал шамана, то после уже не камлал, а так приближал реальность, что она сама по себе начинала казаться волшебной. Ко всем повестям эпиграфом служит первое предложение из «Ста лет одиночества». Новые тексты кажутся отстранёнными, некоторые поклонники Летова разочаровываются в нём. Критика, наоборот, благосклонна. Все ждут от писателя большой роман на стыке Маркеса и Достоевского, но Летов опять выпускает прозаический сборник. В нём девятнадцать тихих, почти колыбельных рассказов, наполненных таким просветлённым лиризмом, что скорая смерть писателя кажется вполне естественной.

После себя прозаик оставляет кучу разрозненных текстов и новый потенциальный жанр. Дать ему точное определение никто не может. Лишь Дмитрий Быков публикует язвительный некролог «Вот и всё стихотворение». За Летовым закрепляется слава гениального самиздатчика и говорливого отшельника, который так и не сказал самого главного. Впрочем, многие с этим решительно не согласны. За неизданными текстами Летова начинается настоящая охота, хотя самые прозорливые ищут прозаика на стенах омских подворотен.

Писатель Артемий Леонтьев (романист, финалист «Лицея» 2022) был избран депутатом Правобережного округа Невского района Санкт-Петербурга. На войне Леонтьев участвовал в освобождении Бахмута, награждён медалями «За отвагу», «За храбрость», другими наградами. Был ранен, представлен к Ордену Мужества. Здесь даже о «биографии» говорить неуместно. Просто герой. В конце сентября у Леонтьева выходит заключительная часть трилогии, роман «Свет во тьме». Произведение о судьбе молодого поколения, выросшего в новой России. Собственно, кто первым из молодых напишет удачный роман о судьбе поколения девяностых в социо-политических реалиях начала 2020-х годов, тот и прославится. Интересно, получится ли у Леонтьева. Пока что из его прозы неостановимая многословность вымыла всякое вещество. Быть может, война заделала течь.

В день своего рождения краткий прогон о прекрасной культуре нашего ближайшего будущего.

Новая обложка Пелевина удручает примерно так же, как новый сезон изначально неудавшегося сериала. Виктор Олегович продолжает развивать вселенную «Transhumanism inc.» с теми ежегодными прибаутками, от которых неловко отводишь взгляд. В каком-то смысле закономерный итог. В литературу Пелевин пришёл через штамп, отняв его у сил инерции и отпечатав им свои знаменитые произведения: «Чапаева и пустоту» он написал всего в тридцать четыре. Совладать со штампом сложно — нужно следить, чтобы он тебя не прихлопнул, избегать удобства, всё время находить в нём что-то необычное. Всю писательскую карьеру Пелевин переносил краситель своего ума на самые распространённые клише и шаблоны. Теперь же — наоборот. И вместо преображения что-то гаснет. На закате Пелевина стоит вспомнить его ранние произведения, например рассказ «Жизнь и приключения сарая номер XII». Там только за «сиреневую обочину нагретого шоссе» можно премию выдавать. Пелевин написал рассказ, когда ему не было и тридцати.

О большом трешовом романе Альберта Беренцева «Грибификация: Легенды Ледовласого».

Сама книга.