О зомби-романе «Мышь» Ивана Филиппова. Книгу постиг скандал, но она его недостойна.

Уже писал про Андрея Петрова, критика и фантаста. По случаю напоминаю, что у него есть канал «Дейкуменограмматика», где Петров рецензирует как современную российскую, так и сложную модернистскую и постмодернистскую литературу. Мне кажется, современная критика и должна выглядеть как-то так — свободный интеллектуал, создающий в сторонке вдумчивые эссе. У Петрова есть фантастический роман «Exodus Dei», на который думаю написать отзыв. По слухам там заковыристая научная фантастика с тяжёлой теологией. Если кто читал — было бы интересно послушать.

В журнале «Российский колокол» вышла моя первая бумажная критическая публикация — эссе про Оксану Васякину. Никто ничего не вырезал и не цензурировал. Только «пидора» заменили на «содомита», но я и сам был бы рад, если бы такая замена произошла сразу в мировом масштабе! Спасибо шеф-редактору Анне Гутиевой, которая предложила опубликовать текст в журнале.

Незаметно для себя написал вот уже сто критических статей. В юбилейной по счёту решил поразмышлять о том, какой может быть литературная критика и фигура самого критика. Теорией это называть громко, но идеи у меня примерно такие. Важный текст.

Ругаться нужно как поэт Евгений Рейн.

Для нетерпеливых: рёв начинается с 1:28. Дело было в 2011 году на вечере памяти Ходасевича.

Про Евгения Рейна написана блистательная статья Владимира Козлова.

Небольшой обзор повести Романа Богословского «Гангсталкер». Некий синдикат ментально преследует случайных людей. Задумка понравилась, но исполнение показалось простоватым.

Совет, который всегда даю тем, кто спрашивает — ищите в своих текстах лишнее. Научиться удалять лишнее крайне сложно, даже физически больно. На примере рассказа Оли Маркович «Метода» попытался показать, как лишнее делает из отличной вещи просто хорошую.

О повести Александра Пелевина «Гори огнём». Червиво и плохо.

Когда с Россией вновь происходит «очевидное-невероятное» и этому опять подыскивают множество присталых причин, кое-что ещё более невероятное остаётся за кадром — в России исторически было довольно слабое государство.

Мощная армия и татейный приказ, кости свои и чужие у протяжённых границ — то, из-за чего Россию обычно считают сильной державой, слишком часто затеняет важную вещь: одним только подавлением аппарат публичной власти не исчерпывается. Это ещё и слой гражданских управленцев, наделённых властными полномочиями на основе формализованного права. Профессиональная бюрократия. Те, кто держит государственную осанку. Со скелетом у нас всегда были очень большие проблемы. Держались за счёт мышц.

Клиометрик Борис Миронов приводил данные, что в 1646 году в России было всего 0,24 чиновника на 1000 человек; в 1726, в эпоху постпетровских преобразований — 0,28 (хотя казалось бы); в 1897 — 1,15. Для сравнения: Франция имела 2,5 чиновника на 1000 населения ещё в XVI веке, а к началу ХХ подошла с 7,3, опередив Германию с 6,13, Австро-Венгрию с 5,05 и отстав от Великобритании с 8,2. Причём даже в городе, даже в столице концентрация чиновников не была так высока, как того требовала необходимость. Товарищ министра внутренних дел Дурново жаловался, что каждый день подписывал по триста бумаг! И в это время великая русская литература тычет в бюрократию своим колким пером: «Чиновники размножаются как поганки — делением» (Чехов). Было даже придумано жуткое слово чинодрал, которое, к ещё большему ужасу, не подчёркивает Word. Государственные пороки тех лет происходили из-за недостатка чиновничества и его разрозненности. Что быстро понял СССР, который довёл количество управленцев до европейского уровня уже в 1922 году (5,2), хотя и изъял государственные полномочия в пользу партийных структур. Из-за чего некоторые неортодоксальные теории вообще не видят в СССР какого-либо «государства», а только его ширму, бесправную, подчинённую партократии оболочку.

Но день за днём в нашей литературе пишутся дистопии, где мрачно рассказывают о простёршемся государстве. А ведь даже в сталинщину такая часть публичного госаппарата как суд или прокуратура играли лишь примитивную визирующую роль. Опасность бюрократизации — это реалии Европы. России, наоборот, не хватало государства и его формализованности, слишком многое управлялось на словах, тайно, в междусобойчиках, вплоть до попоек людей сомнительного этнического происхождения. Даже «Мы» — это прежде всего ответ Кампанелле, Мору, Чернышевскому, а не юным большевикам. Что понимал Войнович и написал сатиру. Что не понял Сорокин и написал прогноз.

России всегда не доставало качественной бюрократии, при этом бюрократия в России всегда оставалась тем, что можно было ругать при любом строе, справа и слева, славянофилам и западникам.

Сегодня, когда Россия ведёт тяжелейшую войну за независимость, стоит напомнить о том, что классическая гимназия гораздо опаснее автомата Калашникова. Только с перестройкой среднего и высшего образования, с введением логики и древних языков, с выставлением на мороз спортсменов и кэвээншиков, можно добиться впрыска в управленческие структуры людей с иным горизонтом мышления. Если не знаешь, о чём говорил Перикл — на хуй пошёл. Когда-то в России так и не заработал указ блистательного бюрократа Сперанского «Об экзаменах на чин». Он вводил не столько образовательный, сколько умственный ценз на некоторые чины Табеля о рангах. Что было слишком даже для Карамзина.

И очень жаль. Потому что иначе — Курск, и лодка и область теперь, и прохудившееся от лёгкого тычка государство. И публичное молчание тех, кто за это ответственен.

Нет, государство — это не только сила. Это усидчивость, твёрдая горчаковская кость, седалище тысяч незаметных людей. Скелет, бюрократия.

Пока этого нет — держим осанку сами.

Довелось прочитать замечательный, в хорошем смысле старомодный роман «Благодетель» Ирины Маркиной. Редкий для современной русской литературы текст: блестящая авторская подготовка, ум, тихость письма. Драма лишнего человека эпохи Достоевского. Вещь очень классическая, подходящая «толстяку». Если у кого-то есть возможность напечатать рукопись Маркиной — свяжитесь с автором, не пожалеете.

В игре «Диабло» как было: спускаешься в подземелье, а там в окружении приспешников к тебе ковыляет Развратный гуль кровавого мяса. Или спешит Чумной гнилец отвратной канавы. Так для элитных противников работал генератор случайных имён. В основе актуальной литкритики тот же принцип: подбор громких случайных слов без какого-либо смысла. Вот, выжимка из свежей рецензии именитого критика: «Эффектное ожерелье запланированных бусин». Или из другой рецензии на другой роман: «Замолчанные связи обречённой роли». Вместо «ожерелья» могло быть «монисто», вместо «обречённой» — «оборванной», или ещё что. Какая разница? Это конструктор. Подставляй что хочешь, слова ничего не изменят. Серия игр «Диабло» породила вал игр-подражателей, названных диаблоидами. Вот и в литкритике есть свои диаблоиды, генерирующие однотипную восторженную пустоту. Воздушное кружево затаённых надежд! Тонкое полотно тайных желаний! Решено: в частном порядке буду называть такие тексты диаблоидами. Мем по случаю.

Вышедшая в «Городце» повесть Анны Ивановой «Краснодарская прописка» настолько плоха, что говорить хочется о мухах и эсхатологии.