Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
Психика есть, возможно, самый труднодоступный объект познания, поскольку она же сама вынуждена служить и инструментом исследования объекта. Этот вечный статус terra incognita и пугает, и завораживает. Аналитики за сто с лишним лет так и не пришли к согласию по поводу факторов терапевтического воздействия на личность. Что излечивает пациента: глубокая проработка прошлого, интерпретации, модифицирующие Супер-Эго, по Стрэйчи, новое начало и возобновленное развитие по Балинту, или что-то иное? Почему результатов добиваются представители групп, стоящих на столь разных концептуальных опорах? Логично предположить, что действенность психоанализа состоит не только в этих факторах, но и в чем-то, лежащем за рамками нынешних теоретических представлений. Ужесточая эти рамки, мы ограничиваем возможность познания и целительного влияния. Мне нередко приходилось слышать фразу «Это хороший психотерапевтический шаг, но он неаналитичен». Такие замечания справедливы, если мы стремимся к аналитической идентичности, рассматривая свое поле деятельности лишь изнутри. Может ли подлинная идентичность базироваться на изоляции от смежных наук, течений, взглядов, на запрете сомневаться? С моей точки зрения, это будет идентичность шизофреника, замкнувшегося в своей субъективности. Свобода спорить о сценариях разрешения эдипова конфликта без права усомниться в самом существовании этого конфликта — свобода птицы в пределах клетки. Обретение идентичности в отрыве от окружающей действительности очень легко, но невозможно. Мы не владеем истиной в последней инстанции ни по какому теоретическому либо практическому вопросу: у нас есть только набор объясняющих конструкций и созданных обучением и опытом представлений о том, «как должно быть». Никакая теория не может являться истиной. Уже поэтому наивно предполагать, что кто-то вправе претендовать на знание психики. И здесь вновь приходится вспомнить о субъективности аналитического познания, и о том, что психоанализ не открывает реальность, а создает ее. Вот как описывает психоаналитический процесс Урбан Вестин: «...клиническая ситуация, которую мы организуем, приводит к запутыванию той реальности, которую мы пытаемся наблюдать и понимать. В том взаимодействии, в которое приглашает нас аналитическая ситуация, психические реальности аналитика и пациента неизбежно проникают друг в друга. Вследствие неуверенности в том, кому принадлежит тот или этот вклад, какой клинический факт реален, а какой иллюзорен, развивается фундаментальная и в то же время плодотворная неопределенность (курсив мой. — Д. Р.). Что требуется от аналитика, чтобы выдержать эту ситуацию непоследовательности? Цитируя рекламу на радио: "Включайся — настраивайся — оставайся с нами"... Наша задача состоит в том, чтобы защищать неопределенность психоаналитической ситуации, доверять тому, что мы понимаем и знаем, но также уважать то, что мы не понимаем и не знаем, когда пациенты открывают нам свою психическую реальность... Без непонимания нет места для развития внутреннего мира пациента. Сохранение неопределенности придает аналитическому процессу качество "игры". Поддерживать эту неуверенность и неопределенность сложно, болезненно... но необходимо, чтобы психика могла развиваться в психоаналитическом процессе» (Вестин, 2009. С. 32-33). Добавлю, что и существующая реальность не всегда укладыва-ется в теорию. Знание теории позволяет психотерапевту поставить пациенту некий диагноз, но и при абсолютно одинаковом диагнозе не существует двух одинаковых пациентов. По сути, только начав клиническую практику, я смог в полной мере убедиться, насколько все люди различны. И теоретические построения должны всякий раз возникать заново, а не быть чем-то вроде прокрустова ложа для разных людей, не быть заранее обусловленными. Возможно, нечто в этом духе имел в виду Юнг, когда советовал своим ученикам: прочтите всё, что можете, о сновидениях, но забудьте всё, когда станете интерпретировать сон пациента.
Разговор с супервизором, или дорога в Авиньон / Д.С. Рождественский. — Ижевск: ERGO, 2023. — 192 с. — (Серия «Линии психоанализа»).
Anastasia Vlasova/Getty Images One thing that Telegram now offers to all users is the ability to “disappear” messages or set remote deletion deadlines. That enables users to have much more control over how long people can access what you’re sending them. Given that Russian law enforcement officials are reportedly (via Insider) stopping people in the street and demanding to read their text messages, this could be vital to protect individuals from reprisals. If you initiate a Secret Chat, however, then these communications are end-to-end encrypted and are tied to the device you are using. That means it’s less convenient to access them across multiple platforms, but you are at far less risk of snooping. Back in the day, Secret Chats received some praise from the EFF, but the fact that its standard system isn’t as secure earned it some criticism. If you’re looking for something that is considered more reliable by privacy advocates, then Signal is the EFF’s preferred platform, although that too is not without some caveats. During the operations, Sebi officials seized various records and documents, including 34 mobile phones, six laptops, four desktops, four tablets, two hard drive disks and one pen drive from the custody of these persons. Recently, Durav wrote on his Telegram channel that users' right to privacy, in light of the war in Ukraine, is "sacred, now more than ever."
from ms
