В защиту животных.

Итак, Ветхий Завет – это жестокая книга. Уровень насилия в ней для многих современных читателей является немалым камнем преткновения на пути к христианству. И если насилие между людьми происходит чаще, чем смена нижнего белья, то про насилие по отношению к животным я вообще молчу: царь Соломон для освящения храма принес в жертву двадцать две тысячи крупнорогатых бутузов и сто двадцать тысяч козликов. Цифры эти настолько велики, что кажется, будто их придумал в игривом экстазе маленький ребенок. Вы представляете, какая эта резня? Фильм «Земляне» просто одуванчик в сравнении с этим «священнодействием».

Однако! В среде этой беспощадной жестокости к животным, пророк Нафан рассказывает удивительную притчу царю Давиду:

«…в одном городе были два человека, один богатый, а другой бедный; у богатого было очень много мелкого и крупного скота, а у бедного ничего, кроме одной овечки, которую он купил маленькую и выкормил, и она выросла у него вместе с детьми его; от хлеба его она ела, и из его чаши пила, и на груди у него спала, и была для него, как дочь; и пришел к богатому человеку странник, и тот пожалел взять из своих овец или волов, чтобы приготовить обед для странника, который пришел к нему, а взял овечку бедняка и приготовил ее для человека, который пришел к нему» 2Цар 12:1-4

Эта притча демонстрирует нам два взгляда на бедную овечку. С одной стороны богач, который видит в овечке нашинкованные куски баранины: этот взгляд не выходит за рамки бесчувственного потребительского отношения. С другой стороны, бедняк - он смотрит на овечку как на свое дитя, убаюканное на его груди (тут, кстати, перекличка с Иоанном, который возлежал на груди Иисуса). Бедняк явно любит свою овечку и не намерен ее закалывать. И мне кажется, что тут мы должны удивиться: Нафан умудрился в столь короткой истории, буквально в нескольких выражениях описать невероятно интимные, живые и трогательные отношения между человеком и животным. И более того…

Сам Давид был тронут этим. Давид тоже увидел в овечке бедняка нечто большее, чем просто бекающее мясо. "Сильно разгневался Давид на этого человека и сказал Нафану: жив Господь! достоин смерти человек, сделавший это;" Давид требует смерти богача, хотя по Закону за кражу овцы должен быть только возврат вчетверо (Исх22:1), смертная казнь же предполагалась за убийство другого человека (око за око, душу за душу). Так почему же Давид требует смерти? Возможно, он рассматривает отношения бедняка и овечки как равные отношениям между людьми. Такое предположение оберегает нас от распространённого убеждения, что животные – это ресурс для восполнения наших сребролюбивых потребностей.

Ревную Бога к неопротестантам

Иные языки — это тоже немножко таинство.

Христиане верят не столько в жизнь после смерти, сколько в жизнь после воскресения. Последняя строчка Символа веры –«Ожидаю воскресения мертвых». Воскресение мертвых должно произойти, когда Бог окончательно установит Божье Царство на земле. Небесный Иерусалим сойдет на землю (Откр 21:10) и все небесное и земное соединиться во Христе (Еф 1:10) и все творение будет освобождено от рабства тлению (Рим 8:21)

Мы верим, что это произойдет, потому что Христос воскрес. Воскресший Христос — это первое новое творение Бога. Поэтому если мы сопричастны Ему, то мы тоже новое творение «кто во Христе, тот новая тварь»

Таинства включает в себя именно этот эсхатологический аспект. Крещение — это выражение смерти и воскресения для новой жизни, крещением мы символизируем, что стали частью нового творения, того Божьего Царства, окончательное установление которого мы ждем.

Причастие — трапеза с Господом нашим и со святыми в, опять же, установленном Богом царстве. «Буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего». Причастием мы символизируем нашу сопричастность к новому творению через совместную трапезу с Богом.

И крещением, и причастием мы манифестируем начало обновленного творения и нашу принадлежность к нему, но разными способами (разными видимыми действиями): крещение как погребение старого и воскресение нового, причастие как жизнь в новом мире, где мы разделяем пищу с Богом и святыми.

Итак, таинства — это видимое выражение наступающего Божьего Царства. Т.е. мы физически выражаем через определенные символы то, что Бог совершает духовно. Бог воскресением Христа начал совершать новое творение, а мы физически подчеркиваем некоторые его аспекты.

Глоссолалия или по-другому «иные языки» в современном пятидесятничестве невероятно вписываются в это определение таинств:
молитвой на иных языках подчёркивается всеобщее примирение как неотъемлемый аспект нового творения.

Бог дает языки в день Пятидесятницы. Пятидесятница — это типологический перевертыш Вавилонской башни. Дар языков – это преодоление проклятия Вавилона: человеческого тщеславного желания занять место Бога.

Смешение языков рассеяло людей по всей земле и засвидетельствовало о последствии человеческой греховности в масштабах цивилизаций. «Явились союзы, но уже друг против друга. <…> Началась борьба за разъединение, за обособление, за личность, за мое и твое» — писал Достоевский. Дальнейшее библейское повествование предельно понятно иллюстрирует проблему этого разъединения.

Но Пятидесятница наоборот – собирает народы вместе [1]. В Пятидесятнице начинает исполняться обещание Аврааму о благословении всех народов и провозглашается грядущее Царство Божие, где язык всякой плоти искуплен и обновлен вплоть до возможности провозглашать великие дела Божии. Дальнейшее повествование книги Деяний глубже раскрывает интенцию Пятидесятницы как примирения.

Языковое многообразие, исповедующие истинного Бога, манифестирует грядущее примирение в масштабах цивилизации. Поэтому наша молитва на иных языках не должна восприниматься просто как дар, который «назидает наш дух», в ней есть эсхатологическое измерение, которое, если не будет игнорироваться, может послужить уникальным средством благодати для церкви и постоянным напоминанием о нашем призвании как служителей примирения.

Итак, знаком для жизни в новом творении является крещение, для совместной трапезы со святыми и Богом – причастие, для мирной жизни народов во Христе – молитва на иных языках. Все это — жизнь, трапеза, примирение — ожидает нас в веке грядущем.

В детстве я не любил ходить в церковь. Особенно на вечернее служение. За окном зима, тьма, меня тащат на детское.

В детской комнате снимаешь обувь и, пока другие дети не заметили, что у тебя дырка на носке, спешишь нацепить тряпичные тапки, обязательно не по размеру.

Детские песенки — тот еще конфуз. Мы вставали в линию перед детским служителем, повторяли ее движения. "Узкоглазых корейцев, краснокожих индейцев, любит Спаситель этих и тех..." — пели мы, не зная, что, повзрослев, будем смеяться, над забавным имплицитным расизмом этих строчек.

Но я любил чаепитие. Из-за печений. Я родился в семье, где купленные конфеты считают и распределяют поровну: в церкви же можно было налегать на любые вкусняшки и, если служитель не заметит, протащить в рукаве кофты немножко с собой.

Думаю, чай и печенья — вот что мотивировало меня ходить в церковь.

После первых подростковых лагерей мотивация изменилась. Потому что влюблялся. Думаю, что и в Бога я начал по-настоящему верить, только чтоб впечатлить её, зарекомендовать себя как человека ищущего, духовного и бла-бла.

В четырнадцать, когда домашняя группа проходила у нас дома, я сдуру дал обещание перед всеми, что буду читать Библию каждый день. И это изменило мою жизнь. Медленно, но ежедневно я пробирался через бесконечные родословные и описания устройства храма, недопонимая, где же тут обещанные слащавые цитаты про любовь и всепрощение.

Служителя церкви хвалили меня, говорили, что видят мой духовный рост. Льстило. Но думаю, духовного в этом было мало, я просто хотел нравиться, во-первых. И я любил щеголять своими библейскими знаниями, во-вторых (ничего не изменилось, вроде)

Озираясь назад, моя христианская жизнь мне видится каким-то недоразумением. Мне трудно сказать, вторя своей общине, что я, например, люблю Бога (хотя, может, и люблю), или, что моя вера сильна (а может и сильна?). Могу ли я после этого называться христианином?

Тут я убежденно говорю — да. Спаситель явился нам, именно потому, что, куда ни глянь, все сплошное недоразумение, все зыбко, ненадежно. Греховно. Не на что уповать.

Мое спасение зиждется не на силе моей веры и не на глубоких ощущениях любви к Богу. Я могу сомневаться и абсолютно ничего не чувствовать, но как бы сквозь это я взываю к единственному источнику моего упования — Иисусу Христу, который моя надежда посреди недоразумений.

«Я не знаю дорогу, по которой ведёт меня Бог. Но я очень хорошо знаю Проводника» — говорил Мартин Лютер.

Кальвин сжигает Мигеля Сервета.

Безусловно, неоправданно возлагать всю ответственность на бедного реформатора. "Женевский папа", по приказу которого разжигается огонь протестантской инквизиции, — скорее карикатура Контрреформации, чем реальное положение дел. Жан Кальвин даже не входил в Женевский магистрат, он постоянно боролся против него, отстаивая, причем с большими неудачами, независимость церкви от государства, — такое не очень вписывается в портрет диктатора.

Но все же Кальвин участник убийства. Он был свидетелем на суде против Сервета и одобрил, единодушно со всеми, казнь еретика (хоть и предложил не сжигать, а обезглавить его. Что не очень-то оправдывает)

Этот исторический эпизод стал важным высказыванием о бедствии церкви. Церковь, по словам Карла Барта, осуждается тем, что она созидает. Это особенно характерно для Реформации, которая во главу своей теологии поставила всеобщее священство и авторитет Писания:

чтобы каждый человек, без посреднических институтов, мог, "повернувшись спиной ко всем людям" (Лютер), сам решить, во что верить.

"Реформация принесла вместо темной, слепой веры – рассудочную ясность добровольной убежденности, вместо принуждения совести под властью духовенства – свободу духа и сердца под властью Бога"
Авторитет Писания, провозглашенный Реформацией, знаменовал собой выхватывание человека из системы властных отношений. Отныне совесть человека не подчинена людским мнением, но только Богу, реальность которого достаточно самораскрыта в Библии.

Мир изменился. Лютер приложил большие усилия, чтоб дать свободу человеку выбирать Бога самому. Я бы очень хотел, чтоб это сделали за меня, чтоб кто-то вместо меня принял решение о том, каков Бог, как в Него верить и есть ли Он вообще. Но поставив под сомнение систему папства, Лютер лишает людей этой возможности. Отныне на земле нет лица или учреждения, которое властно и окончательно разрешало бы сомнения людей: есть Писание, разум, совесть, прими решение сам.

Лютер поместил нас в ситуацию, где мы обречены выбирать сами и нести за это ответственность.
И если это не главная ценность Реформации, то одна из.

И вот появляется Мигель Сервет, и вот поворачивается спиной ко всем людям, вот он остается один на один с Писанием и вот он доверяет своему праву понимать его. И вот он становится еретиком

Вот он, Мигель Сервет — следствие выпущенного на свободу духа протестантской Реформации — умирает от руки этого же духа.

В 1553 году его сжигают кальвинисты. История церкви закольцевалась. Вернулась в ту же точку откуда и пришла. Реформаторы, вышедшие из одной системы властных отношений, не смогли удержаться, чтоб не создать другую. Угроза насилия пленила свободу совести.

Повторение скотного двора Оруэлла: мы переводим глаза с католика на протестанта, с протестанта на католика, но угадать, кто из них кто, — теперь невозможно

до сих пор путаю:

право и лево
июнь и июль
замуж и жениться
штукатурку и шпаклёвку
веру и дела

а что путайте вы?

Я снимал с себя ответственность понимать

Когда я был чуть моложе и только-только ударился с головой в богословские тонкости, я очень быстро пришел к выводу — я ничего не понимаю. Разбросанные букеты альтернативных библейских прочтений, богословских мнений, пролегоменов и т.д. просто не давали мне шанса быть убежденным хоть в чем-то. Очень быстро я согласился с мнением Эразма Роттердамского, которое он сформулировал в своей диатрибе, адресованной Мартину Лютеру:

«Если оно [Писание] так ясно, то почему здесь пребывают в слепоте выдающиеся мужи всех веков, и как раз, как те думают, в весьма важном вопросе?»
«Что мне делать, если многие люди предлагают разные смыслы и каждый из них клянется, что в нем есть дух?!»
«Меня настолько не радуют определенные утверждения, что я с легкостью пошел бы за скептиками…»

Когда я читал эту диатрибу три года назад, мне казалось, что Эразм опередил свое время — как он точно выделил мучившую меня проблему. Действительно, как я, человек без образования и знания языков, могу составить правильное суждение о Боге, пусть и руководствуясь Священным Писанием. Академики устраивают дебаты, пытаются друг друга переспорить, а в итоге — я никому не верю. И проблема в том, что протестантизм в основе своей добивался именно этого — поместить человека в одинокое предстояние перед Его Словом с правом понимать Его.

Воспетые Лютером протестантские доктрины о ясности Писания и о праве его толковать — должны внушать нам ужас: теперь я обречен разбираться с откровением Божьим сам. Разве я могу понимать, если выдающиеся мужи всех веков... — Лютер, перебивая, утверждает «Не просто можешь, должен!»

Понимать Писание — это не только право, это обязанность:
«Слушающие не только обладают правом и властью судить всё, что проповедуется, но и обязаны..»
«Люди поставили в закон и предписали, что судить об учениях могут только епископы, ученые мужи и соборы. <…> Христос устанавливает прямо противоположное. Он забирает у епископов, ученых мужей и соборов и право, и власть судить учения и передает ее каждому отдельному человеку и всем христианам в общине, говоря в 10 главе Евангелия от Иоанна: «Овцы Мои слушаются голоса Моего»»

Лютерово понимание призывала меня к ответственности, а Эразмово — выглядело как желание эту ответственность снять. Действительно — быть может, я специально затемнял некоторые тексты Писания, утверждал их герменевтическую сложность, только для того, чтоб снять с себя ответственность понимать их так, как я их по-настоящему понимаю?

Лютер говорил, что наша неблагодарность к Слову Божьему снова посадит папу в седло.
Надо ли говорить, сколько раз, не желая брать ответственность за понимание текста, мы «сажали папу в седло», умножая до одури бесчисленное количество деструктивных культов?

я не большой фанат проповедей Джона МакАртура, и я особо не вникал, почему среди реформированных протестантов он пользуется таким сумасшедшим почитанием, но вот эту проповедь я рекомендую.

когда мне приходится кому-то говорить о Боге, вопрос о соотношении закона и евангелия для меня, наверное, чуть ли не самый ключевой. часто ошибочно закон сводят к ветхому завету, а евангелие — к новому. но это не так.

Бог открывает Свою святость в постоянных императивах — не согрешай, люби Бога, ближнего, будь совершенен, подражай Христу, живи достойно благовествованию. функция этих императивов — выявить человеческую немощь, указать на мою греховность, обвинить меня, заставить ужаснуться перед грозным и праведным Судьей, который выносит мне смертельный приговор. это закон.

но не меньше, если не больше, Бог открывает Свою святость в декларативах — ты будешь счастлив, Я воскрешу тебя, мирное царство будет на земле, Я не оставлю тебя, Я умру за тебя, Я не осуждаю тебя. обетования Бога — это Его безвозмездный дар, обретенный Богом для нас, вопреки нашей греховности. это евангелие.

и важно для здоровой христианской жизни и для разъяснения нашего упования и утешения удерживать и разделять эти две фундаментальные реальности о Боге. не смешивать их.

не преуменьшать строгость Его закона и обезоруживающую нежность Его евангелия.

сегодня у нас в церкви проходил семинар по евангелизации. рассказывали, как можно создать комфортное пространство для общения и проповеди евангелия. в частности, упоминались так называемые творческие аутричи, перфомансы, флешмобы и т.д. так как такие проекты из-за своей масштабности могут привлечь внимание полиции, рекомендовалось не касаться в них политических тем. ведь наше возвещение — евангелие, а не политика.

и я, вроде, согласен. но задумался. насколько сегодня слова Христа о любви к врагам — неполитическая тема. еще три года назад, я мог, если б захотел, организовать супер-перфоманский аутрич с посылом "любите врагов ваших". и, может быть, администрация города посодействовала мне в этом. но сегодня — обнародовано возвещать важный кусок нагорной проповеди — это политично и даже немножко оппозиционно.

и потому рисуются два варианта: сказать, что евангелие можно проповедовать, обойдя острую тему о любви к врагам. с этим я точно не соглашусь, ибо для меня любовь к врагам — это центровой принцип воплощенного на земле божьего царства и единственная причина, из-за которой Бог пошел на крест (из-за любви к нам, к Его врагам)

второй варианта: признать невозможность проповедовать аполитичное евангелие. и с этим я вынужден согласиться. конечно, я не говорю о том, что проповедь должна быть христианизированной версией "центрального телевидения", что, держа в одной руке газету, в другой библию, мы должны дать своё экспертное христианское мнение по всем геополитическим вопросам. нет, дело не в этом.

а в том, что Христос целиком и полностью господствует над нашими жизнями. и если мой господь говорит мне любить врагов и научить этому народы, а мир призывает меня молчать об этом, то "справедливо ли слушать вас более, нежели Бога?"

Сам об этом много думаю, а тут так удачно написали пост

Как я уже писал несколько раз, различные либеральные теологи представили Писание как книгу с описанием религиозного опыта каких-то людей прошлого. Моисей получил определенный опыт на Синае - сам он утверждал, что встретился там с Богом и принес от Него скрижали завета, но кого это интересует, если мы, или некоторые из нас, - просто ценим сам опыт и хотим себе такой же?

Точно так же мы хотим, чтобы Бог разговаривал с нами, как Он разговаривал с Самуилом, и являлся нам так, как Он явился Исаии. И не столь уж важно, что там сказал Бог пророку, по-настоящему важно для нас то, что Он что-то сказал. Некоторых из нас, к сожалению, интересует именно опыт, и несложно заметить, что подобное желание просто рассматривает текст Библии если и не только лишь, то в первую очередь как пример того, какой опыт мы можем получить. То есть сам текст все таки является описанием религиозного опыта древних людей. [Кажется, я нащупал уши Шлейермахера в половине проповедей о том, как слышать голос Божий.]

Огромное количество современных евангельских христиан бесконечно куда-то «прорываются в духе», «ищут большего» (это реальные цитаты) бегают за всевозможными переживаниями и инфоцыганами, обучающими тому, как познавать Бога, как искать Бога - по сути продавцами нового религиозного опыта. Эти христиане верят, что Бог ощущается, переживается, является в субъективном и личном опыте, они игнорируют то, что Бог явился нам во Христе объективно, что Бог стал частью человеческой истории.

Павел в Кол 2:9 утверждает, что во Христе обитала вся полнота Божества телесно, а автор послания Евреям утверждает, что Христос и есть то, что Бог хотел нам сказать (1:1-2). Но для мистика Христос - это не полнота Божества, не абсолютное откровение, он отказывается восторгаться Христом и занимается поиском некоего еще более глубокого откровения и мистического переживания.

2 октября — День Ненасилия

О ненасилии

В евангелиях один из антиподов Христа — это кесарь. Хоть кесарь нигде не фигурирует в текстах евангелия (кроме Августа у Луки), он постоянно невидимо присутствует где-то в интертекстуальном пространстве. Например, Петр называет Иисуса Сыном Бога Живого — это не просто и не столько свидетельство о Его особом божественном статусе, сколько противопоставление кесарю, т.к. именно кесарь претендовал на божественность, и в римской культуре титул «Сын Божий» нередко использовался для его именования.

Вся история восхождения Христа на крест — это противопоставление триумфальному шествию кесаря, где его наделяют божественными регалиями.

Что там далеко ходить — само понятие «евангелие» у римлян означало весть глашатая о рождение или вступлении на престол нового императора. В этом смысле апостол Павел — глашатай нового царя, а ангелы в рождество — глашатаи Его рождения.

Но Христос в них представлен не просто как лучшая альтернатива власти, но как радикально иное представление о самой ее природе.

Христос принципиально и последовательно отрицает главное оружие в руках мироправителей — насилие. Любой политический реалист скажет, что государство не может существовать без силовых структур. Удержать власть можно только путем насилия, потенциального либо реального.
Но Христос отказывается от него «возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?»

Рене Жирар отгадывает эту евангельскую интуицию как разоблачение. Через проблему коллективных убийств Жирар показывает, как Христос разоблачает земные инструменты властного контроля – «отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору» (Кол 2:15). Это происходит через смерть Христа как отвержение всякой попытки утверждать власть силой, и через воскресения Христа как демонстрации несостоятельности всякой попытки утверждать власть силой. Последнее оружие в руках тирана – убийство – не сработало, Христос воскрес, смерть не имеет власти.

Именно торжеством своего воскресения Христос дает уверенность и надежду нам поступать по Его примеру — отказаться от насилия, сказать категорическое нет военным действиям, любить врагов, искать мира, не боясь никаких инструментов подавления. Так мы демонстрируем свержение власти кесаря и причащаемся к Царству Божьему.

Хотел написать пост в честь дня Реформации. Про то, какие мы ослы, что забыли свои корни, запамятовали реформаторские ценности и превратили протестантизм в базар религиозных переживаний. Но за меня это уже сделали все тг-каналы на свете, некоторые очень даже хорошо

Всех с праздником!