Осыпаются листья, желтеет привычный пейзаж.
На губах привкус ржавчины, ветра и карамели.
Это осень опять надевает свой камуфляж,
Чтобы скрыть по посадкам стихи, «лепестки» и потери.

Наши мёртвые нас не оставят и смогут помочь,
Даже если мы будем орать, бесноваться и плакать.
У Малого остались жена и красавица дочь,
И зачатый ребёнок, который родится без папы.

Бородатый, улыбчивый, крепкий, как новый блиндаж,
Потрещать по душам ко мне ночью приходит Калина.
Мы с ним снова на промке ныряем в разбитый гараж,
Он опять, не смотря ни на что, закрывает мне спину…

Эта осень косыми дождями мне бьёт по лицу,
С каждым новым ударом всё больше и больше зверея,
И кричит мне живому, забывшему стыд подлецу:
«Никогда. Не вернёшь. Ни Хопеша. Ни Тоху. Ни Змея»

Но дорогу осилит идущий, и надо идти.
То не бурные реки нахлынули по половодью, -
Это строчки, теснясь, разрывают меня изнутри,
Оттого что накормлены потом, землёю и кровью.

Все мы ходим под Богом, не зная, что будет потом,
Но в одном я уверен на этом израненном свете:
Если мой позывной, как и ваши, не станет стихом,
Я клянусь, пацаны, - я вам всем расскажу о Победе!

Попалась статья о том, как работал Николай Носов. Для того, чтобы написать свой рассказ "Весёлая семейка", он изучил кучу литературы по выведению цыплят, по его инструкции и правда можно собрать рабочий инкубатор. А перед написанием Незнайки на Луне читал Циолковского.
Был когда-то жанр такой производственный роман. Так вот, чтобы такой роман написать, писатели устраивались на заводы, ехали в геологические разведывательные экспедиции, короче перед написанием погружались в среду, изучали материалы, чтобы ни в коем случае не ошибиться в термине, особенностях производственного процесса, жаргоне заводском. Чтобы написать книгу ПАХАЛИ.
С поэзией тоже самое кстати.
Я знаю об одном чудесном поэте, что она в стихотворении о Донецке работала с названиями улиц, разбиралась, где там местная Рублевка, где что... Огромная словарная работа проводится.
Помню как меня взбесила целая череда стихов о лепестках (минах). Самое поэтичное, что было, - это аллюзия на цветик-семицветик. Ни один даже не глянул как они выглядят и как происходит поражение. Ни один. Поэтому стихи эти надуманные, в них нет правды, нет ужаса от того, что попадают на лепестки дети, потому что сбрасывают их в траву, в которой они играют. И дети эти не гибнут, а становятся инвалидами, им разрывает, разворачивает ступни. Это вот так. А похожи эти мины не на лепестки цветов, а на семена клена. Из семян взрываются красные кленовые ростки. Да тут можно работать не переработать. Но нет же.
Но вернусь к прозе. Сколько выдается сейчас недоделок! Если уж пишете о Донецке, не быв там, то поработайте хотя бы с картой, краеведческими материалами и фото!
ЗЫ: и я так и не простила синего Азовского моря одному стихотворению. Азовское море не синее.

Я уже писала о проекте Топаза "Ждём дома". Напишу ещё раз - там помогут, обращайтесь.

И вот небольшая статья о ретравматизации.

Друзья! Очень нужны молитвы за отрока Иоанна со сродники - Иулией и Екатериной.
Непонятная инфекция. И высокая температура.
Кто-то может завтра подать на литургию? Если можете, подайте.

На этой неделе Ваня наконец-то пошел после переезда в новую школу. Оформить его в нее было мягко говоря непросто.
Ваня пропустил больше месяца. За это время все второклассники успели пройти периметр и как его находить, а также столбчатые диаграммы (я вообще не помню чтобы мы их в школе проходили). Ещё сегодня мы знакомились с биографиями Пушкина, Толстого, Крылова и Державина по школьному учебнику. Сказать, что я в шоке, - ничего не сказать. О Толстом мы узнали, что он очень добрый и не боялся ничего, кроме своей совести. Даже дат рождения и смерти детям не сообщили, только про доброту. Впрочем об остальных тоже. Так, Крылов оказался трудолюбив, начал работать в 11 лет, а в 50 выучил греческий за два года. Про Пушкина нам рассказали, что он "солнце русской поэзии", остальные подробности решили считать малозначительными, особых черт характера не выделили. Больше всего рассказали о Жуковском. Тот оказался учителем наследника, а ещё его считал своим учителем Пушкин. Есть подозрение, что Ваня решил, что Пушкин и есть наследник, в конце концов тоже Александр.
Я так и не поняла зачем они вместо биографий поставили сочинения в свободной форме о высоких моральных качествах поэтов и писателей России, но как есть.
Муж сказал, что лучше б они написали о том, что Толстой воевал в Крыму, который тогда был еще не наш, но уже наш, и так его это поразило, что он стал добрым. Прям ко всем добрым, кроме турков. Потому что Крым знаете ли наш.
Ну, например, такое написать, а не вот это: "он был добрым и ничего не боялся, кроме совести". Эх, не умеют у нас биографии писателей рассказывать детям, не умеют.

Сегодня во время обстрела Горловки было ранено 14 человек, среди них — настоятель Всехсвятского храма протоиерей Игорь Бродяной. Всем оказана квалифицированная медицинская помощь, жизни о. Игоря ничего не угрожает. Просим святых молитв!

Читаю: 15 лет назад преставился ко Господу патриарх Сербский Павел.
Я: сколько-сколько лет назад? Да, я ж помню... Да вчера ж было... Да как так 15?!!!

Приснопоминаемый Павле Сербский, моли Бога о нас.

4 (четыре!!!!!) дня мы походили в школу и заболели. Тьфу.

Москвичи и ближнее Подмосковье, мне нужен логопед для Вани, при чем логопед, который работает с письмом, а не речью. Контакты, явки-пароли, опыт и т.д. Может центр какой-то рекомендуете или частника толкового. Принимаю любые данные.

Какие ж мать его стихи!!!

Андрей Дмитриев:

***
Это шахтный ствол, это клеть дрожит.
Это я спускаюсь, разинув рот,
в горном деле тёмный, что антрацит, –
услыхать струенье подземных вод.
Нам – довольно Пруста среди зимы.
Нам бы – лишь боярышника кусты...
Но придём к шахтёрам – просить взаймы,
исчерпав лексические пласты.
Чтоб, когда им скажут: «Всему хана.
Трепыхаться дальше – какой резон?», –
коногонки луч натыкался на
запредельный угольный горизонт.
Это мой Вергилий, седой шахтёр,
сапогами чавкая, месит грязь,
воспевая лаву и транспортёр,
лишь мужскою рифмою обходясь.
Горнякам знаком ядовитый газ
и взрывная взвесь распирает грудь.
Я хотел бы с ними нащупать лаз,
ускользнуть отсюда – куда-нибудь.
И когда всё станет огнём гореть,
их чумазый ангел проявит прыть –
на поверхность где-то поднимут клеть:
...и цветёт боярышник, так и быть

*
Шахтёрский город – поперёк пути кривого
из отмороженных варяг в худые греки.
Как всё запущено, дружок, как всё хреново.
И дым отечества теперь – не слаще редьки.
Ещё не убраны поля, но одиноко, – 
как если убраны уже. Скудеет личность.
Зато капустные ряды – само барокко.
Зато горняцкая среда – сама тактичность.
             ___
Я брёл по штрекам и сигал
                                            с каких-то сходней, – 
где люциферовым огнём грозит разруха,
сочится гибельный метан из преисподней
и мечет чёрную икру земное брюхо.
Я окончательно догнал: течёт недаром
конвейер угольный одним привычным руслом, – 
когда в чистилище стоял, объятый паром,
и кафель брал меня в расчёт – с мерцаньем тусклым.
И хохотали мужики в шахтёрской бане.
Им всё равно – что Элиот, что Эзра Паунд – 
и не приходится слова искать в кармане.
А забухать – хоть в огород, хоть в андеграунд.
Нам станет всем не до бумаг и фотографий,
когда степные города сойдут на убыль.
...И неразборчивый портрет впечатан в кафель,
как древний папоротник был впечатан в уголь.
 
Трубный завод
Разливы технических вод. 
Напутственный пар теплотрассы.
Стоял себе трубный завод.
На практику шли лоботрясы.
Стоял, как последний редут.
Злорадствовал голос из хора,
что варвары скоро придут – 
и трудно представить, как скоро!
С провинции спрос невелик.
Теперь и не вспомнится толком,
когда этот трубный возник
в степи за шахтёрским посёлком.
Казалось, он выдержит всех.
Подробности давят на жалость.
В громадный формовочный цех
подшефная школа вмещалась.
Пригодный для выпуска труб
железобетонных конструкций,
пейзаж убедительно груб – 
другие детали сотрутся…
И где протекает Коцит,
и что нам проблемы Гекубы, – 
донецкая степь насвистит
в железобетонные трубы.
На этом имперском ветру,
когда разлетаются карты, 
сидят и играют в буру,
к трубе прислонясь, практиканты. 
Сидят и не знают утрат 
печальней, чем гибель Патрокла…
Густой многослойный закат 
цехам размалёвывал стёкла. 
Такой был простор и размах,
такая случалась фактура,
что юность – на птичьих правах – 
чихала на бредни авгура:
о жутких размерах трубы
и в ней заседавших подростках;
о дальнем прицеле судьбы,
грядущих её отголосках.
                   *
Стоял, никому не мешал,
но вынесен был подчистую…
Кто мыслил: «кирпич и металл
исчезли, а я существую», – 
тому и поставят на вид,
насколько Юпитер рассержен,
когда арматура торчит
наглядней, чем внутренний стержень.

Пейзаж назидательно строг.
За лишнее слово удавят. 
Разруха подводит итог. 
Быльём зарастает фундамент. 
Плацдарм для обильного зла
и варварских скудных наречий.
Наверное, карта легла
не так, как положено лечь ей.
Не самый смертельный исход:
развалины, рвы, арматура – 
летейских ландшафтов штрихкод,
суровая правда авгура. 
Очки торопливо протру:
на фоне закатной полоски,
к трубе прислонившись, в буру 
играют всё те же подростки…