Дорогие читатели, поздравляем Вас с днём юриста, Вашим профессиональным праздником! Да будут тяжбы Ваши столь редки сколь это возможно в нашем мире, но пусть они всегда будут для Вас успешны! Храни Вас Фемида с Юстицею, с праздником!
В честь праздника объявляем розыгрыш книги "Франчайзинг: великая иллюзия свободы. Критика юридической теории франчайзинга", автором которой является наш главный редактор, Константин Киктенко.
Розыгрыш проводится на странице журнала "Вконтакте", для участия переходите по ссылке: https://vk.com/nomicachronica.com?w=wall-217231276_1959
В честь праздника объявляем розыгрыш книги "Франчайзинг: великая иллюзия свободы. Критика юридической теории франчайзинга", автором которой является наш главный редактор, Константин Киктенко.
Розыгрыш проводится на странице журнала "Вконтакте", для участия переходите по ссылке: https://vk.com/nomicachronica.com?w=wall-217231276_1959
VK
Юридическая летопись. Пост со стены.
Дорогие читатели, поздравляем Вас с днём юриста, Вашим профессиональным праздником! Да будут тяжбы В... Смотрите полностью ВКонтакте.
Р.О. ХАЛФИНА О РАЗДЕЛЕ СОВМЕСТНОГО ИМУЩЕСТВА СУПРУГОВ
В законодательстве союзных республик имеются расхождения по вопросу о том, принадлежит ли совместное имущество супругам в равных долях, либо при разделе возможно установление (стр.75) различного размера доли каждого. Боль-шинство кодексов союзных республик: РСФСР, Туркменской, Узбекской, Таджикской, Азербайджанской и Украинской ССР, устанавливая общность совместно нажитого супругами в течение брака имущества, указывают, что размер принадлежащей каж-дому супругу доли в случае спора определяется судом.
Кодексы Грузинской и Бело-русской ССР устанавливают, что имущество, нажитое супругами в браке, принадле-жит им в равных долях . В примечаниях к ст. 21 кодекса БССР и ст. 17 кодекса Гру-зинской ССР, в которых устанавливается это положение, указывается, что труд же-ны по ведению домашнего хозяйства или уходу за детьми приравнивается в правах на имущество к труду мужа по добыванию' средств к существованию . Это приме-чание, несомненно, обосновывает установленное указанными статьями признание за женой права на равную с мужем долю в совместном имуществе и в тех случаях, когда жена не имеет собственного заработка.
Как уже отмечалось в советской юридической литературе, предоставление суду возможности определять доли супругов в общем имуществе в случае спора связано с тем, что основанием общности имущества супругов являются не только их брачные отношения, но и трудовое участие каждого из супругов в приобретении и сохранении имущества, причем советский закон строго охраняет права и интересы жены, ведущей домашнее хозяйство и воспитывающей детей.
В литературе высказывалось мнение о том, что основанием общности имуще-ства супругов является брак, и поэтому за супругами должна признаваться равная доля в совместном' имуществе, независимо от того, насколько каждый супруг участ-вовал своим трудом в создании и сохранении этого имущества . Однако с положе-нием о том, что в законе должна быть предусмотрена (стр.76) общая собственность супругов в равных долях на все нажитое во время состояния в браке имущество, независимо от того, какие средства были вложены в это имущество каждым из су-пругов, сколько времени они состояли в браке и т.п., все же нельзя согласиться.
Эта точка зрения правильна для подавляющего большинства случаев, когда советская трудовая семья строится на началах подлинной дружбы, близости и взаимопомощи. Но в этом подавляющем большинстве случаев и не возникает вопроса о разделе имущества, о долях супругов и т.п. Однако семейные отношения — сложные отно-шения. В этой области еще встречаются иногда пережитки отвратительной буржуаз-ной морали, выражающиеся в попытках использовать семейные отношения в ко-рыстных целях. На борьбу с этими пережитками должны быть направлены и те нор-мы социалистического права, которые регулируют имущественные отношения супру-гов. Связывать суд твердой нормой, устанавливающей равенство долей супругов на совместно нажитое имущество для всех случаев без изъятия, представляется еще недостаточно обоснованным, преждевременным.
Нам кажется более целесообразным, более соответствующим реальным жиз-ненным условиям решение вопроса, принятое в кодексе РСФСР (и в кодексах дру-гих союзных республик, кроме Белоруссии и Грузии) и в практике Верховного суда СССР. Это решение заключается в том, что закон не связывает суд твердой нормой о равенстве долей супругов в общем имуществе. Но для того, чтобы вынести реше-ние о том, что стороны имеют неравные доли в общем имуществе, суд должен иметь достаточно веские и серьезные основания для установления размера долей. Суд исходит из того, что доля супругов, как правило, должна быть равной. Неравен-ство долей может иметь место лишь в тех случаях, когда для этого имеются достаточно серьезные основания.
Цит.: Халфина Р.О., Право личной собственности граждан СССР, М. 1955.
В законодательстве союзных республик имеются расхождения по вопросу о том, принадлежит ли совместное имущество супругам в равных долях, либо при разделе возможно установление (стр.75) различного размера доли каждого. Боль-шинство кодексов союзных республик: РСФСР, Туркменской, Узбекской, Таджикской, Азербайджанской и Украинской ССР, устанавливая общность совместно нажитого супругами в течение брака имущества, указывают, что размер принадлежащей каж-дому супругу доли в случае спора определяется судом.
Кодексы Грузинской и Бело-русской ССР устанавливают, что имущество, нажитое супругами в браке, принадле-жит им в равных долях . В примечаниях к ст. 21 кодекса БССР и ст. 17 кодекса Гру-зинской ССР, в которых устанавливается это положение, указывается, что труд же-ны по ведению домашнего хозяйства или уходу за детьми приравнивается в правах на имущество к труду мужа по добыванию' средств к существованию . Это приме-чание, несомненно, обосновывает установленное указанными статьями признание за женой права на равную с мужем долю в совместном имуществе и в тех случаях, когда жена не имеет собственного заработка.
Как уже отмечалось в советской юридической литературе, предоставление суду возможности определять доли супругов в общем имуществе в случае спора связано с тем, что основанием общности имущества супругов являются не только их брачные отношения, но и трудовое участие каждого из супругов в приобретении и сохранении имущества, причем советский закон строго охраняет права и интересы жены, ведущей домашнее хозяйство и воспитывающей детей.
В литературе высказывалось мнение о том, что основанием общности имуще-ства супругов является брак, и поэтому за супругами должна признаваться равная доля в совместном' имуществе, независимо от того, насколько каждый супруг участ-вовал своим трудом в создании и сохранении этого имущества . Однако с положе-нием о том, что в законе должна быть предусмотрена (стр.76) общая собственность супругов в равных долях на все нажитое во время состояния в браке имущество, независимо от того, какие средства были вложены в это имущество каждым из су-пругов, сколько времени они состояли в браке и т.п., все же нельзя согласиться.
Эта точка зрения правильна для подавляющего большинства случаев, когда советская трудовая семья строится на началах подлинной дружбы, близости и взаимопомощи. Но в этом подавляющем большинстве случаев и не возникает вопроса о разделе имущества, о долях супругов и т.п. Однако семейные отношения — сложные отно-шения. В этой области еще встречаются иногда пережитки отвратительной буржуаз-ной морали, выражающиеся в попытках использовать семейные отношения в ко-рыстных целях. На борьбу с этими пережитками должны быть направлены и те нор-мы социалистического права, которые регулируют имущественные отношения супру-гов. Связывать суд твердой нормой, устанавливающей равенство долей супругов на совместно нажитое имущество для всех случаев без изъятия, представляется еще недостаточно обоснованным, преждевременным.
Нам кажется более целесообразным, более соответствующим реальным жиз-ненным условиям решение вопроса, принятое в кодексе РСФСР (и в кодексах дру-гих союзных республик, кроме Белоруссии и Грузии) и в практике Верховного суда СССР. Это решение заключается в том, что закон не связывает суд твердой нормой о равенстве долей супругов в общем имуществе. Но для того, чтобы вынести реше-ние о том, что стороны имеют неравные доли в общем имуществе, суд должен иметь достаточно веские и серьезные основания для установления размера долей. Суд исходит из того, что доля супругов, как правило, должна быть равной. Неравен-ство долей может иметь место лишь в тех случаях, когда для этого имеются достаточно серьезные основания.
Цит.: Халфина Р.О., Право личной собственности граждан СССР, М. 1955.
М.А. ТАУБЕ. СРЕДНИЕ ВЕКА И МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО
Еще в начале нашего столетия знаменитый глава исторической школы в юриспруденции, Фридрих-Карл фон Савиньи, в предисловии к своей известной «Истории римского права в средние века» отозвался о средневековье, как о «творящей эпохе» по отношению к нашему времени, — как об эпохе, создавшей самые основы современного нам культурного строя Европы. Положение это, совершенно правильное по отношению к целому ряду различных проявлений нашей юридической жизни, верно, в частности, и по отношению к современному международно-правовому строю.
Действительно, благодаря трудам известных западно-европейских ученых — назовём хотя бы Эрнеста Нис (E. Nys), Maulde-la-Claviere, Laine — а еще более благодаря живому свидетельству историко-юридических памятников того времени, оказывается, что именно в средние века уходят, так сказать, своими корнями многие институты или положения современного международного права. Именно в средние века, как оказывается, зародились и постоянные посольства, и консульский институт, и так называемое частное международное право, и пр., и пр. — а прежде всего, целый ряд различных норм и институтов, касающихся области международных столкновений.
Говоря об этих последних, т. е. именно о «принципах мира и права в международных столкновениях средних веков», нужно прежде всего констатировать тот факт, что именно в средние века, под благотворным влиянием христианства, изменяется к лучшему самое представление народов о сущности, о природе войны, как вооруженной борьбы между государствами. Под влиянием христианства, взгляд древнего мира на войну, как на естественное и нормальное состояние между народами, уступает место воззрению на войну, как на состояние временное и исключительное, допустимое только в крайних случаях, в качестве «необходимого зла».
В прямой зависимости от этих новых взглядов, в средние века зарождается вся современная нам система мирных и, так называемых, «менее мирных» средств разрешения международных столкновений помимо войны. Так, благодаря смешению частного и публичного элементов в средневековом праве, известной уже глубокой древности частноправовой принцип третейского разрешения споров переносится в ХII — ХV вв. из области частного права в сферу прав публичных и широко применяется в международных отношениях этой эпохи. «Посредничество» и «добрые услуги» получают только особое распространение в международной жизни средних веков, благодаря умиротворяющей деятельности папы, как духовного главы всего западно-христианского мира. Далее, в зависимости от усложнившихся потребностей международного оборота конца средних веков, выступают на первый план, в качестве средств улаживания конфликтов, дипломатические переговоры, принимающие нередко, в XIV и XV столетиях, форму коллективных совещаний дипломатов на особых съездах (jouvees) —своего рода первых конференциях или конгрессах современного нам типа.
Что касается самой войны, то тут нужно с благодарностью вспомнить и влияние средневековой церкви сея проповедью «мира Божия» и теориями «справедливой войны», и феодальный взгляд на войну как на процесс из-за права, и выработанный рыцарством идеи честной и равной борьбы, и, наконец, значение военных регламентов конца средних веков и средневековой науки. Все эти факторы несомненно внесли в область войны известные понятия о праве, разграничивая войну «правильную» от «неправильной» (bonne et mauvaise guerre). На практике — они отразились в организации варварской средневековой войны путем возникновения в это время различных институтов и положений прав войны (droit d’armes). Таковы — общепризнанный обычай предварительного объявления войны, возникновение понятия неприкосновенности не - комбатантов, значительное смягчение участи военнопленных («выкуп» вместо прежняя рабства), регуляризация прав добычи, начало признания неприятельской частной собственности на недвижимости, первые попытки запрещения бесчеловечных средств борьбы с врагом и примеры локализации войны в пространстве и времени.
Еще в начале нашего столетия знаменитый глава исторической школы в юриспруденции, Фридрих-Карл фон Савиньи, в предисловии к своей известной «Истории римского права в средние века» отозвался о средневековье, как о «творящей эпохе» по отношению к нашему времени, — как об эпохе, создавшей самые основы современного нам культурного строя Европы. Положение это, совершенно правильное по отношению к целому ряду различных проявлений нашей юридической жизни, верно, в частности, и по отношению к современному международно-правовому строю.
Действительно, благодаря трудам известных западно-европейских ученых — назовём хотя бы Эрнеста Нис (E. Nys), Maulde-la-Claviere, Laine — а еще более благодаря живому свидетельству историко-юридических памятников того времени, оказывается, что именно в средние века уходят, так сказать, своими корнями многие институты или положения современного международного права. Именно в средние века, как оказывается, зародились и постоянные посольства, и консульский институт, и так называемое частное международное право, и пр., и пр. — а прежде всего, целый ряд различных норм и институтов, касающихся области международных столкновений.
Говоря об этих последних, т. е. именно о «принципах мира и права в международных столкновениях средних веков», нужно прежде всего констатировать тот факт, что именно в средние века, под благотворным влиянием христианства, изменяется к лучшему самое представление народов о сущности, о природе войны, как вооруженной борьбы между государствами. Под влиянием христианства, взгляд древнего мира на войну, как на естественное и нормальное состояние между народами, уступает место воззрению на войну, как на состояние временное и исключительное, допустимое только в крайних случаях, в качестве «необходимого зла».
В прямой зависимости от этих новых взглядов, в средние века зарождается вся современная нам система мирных и, так называемых, «менее мирных» средств разрешения международных столкновений помимо войны. Так, благодаря смешению частного и публичного элементов в средневековом праве, известной уже глубокой древности частноправовой принцип третейского разрешения споров переносится в ХII — ХV вв. из области частного права в сферу прав публичных и широко применяется в международных отношениях этой эпохи. «Посредничество» и «добрые услуги» получают только особое распространение в международной жизни средних веков, благодаря умиротворяющей деятельности папы, как духовного главы всего западно-христианского мира. Далее, в зависимости от усложнившихся потребностей международного оборота конца средних веков, выступают на первый план, в качестве средств улаживания конфликтов, дипломатические переговоры, принимающие нередко, в XIV и XV столетиях, форму коллективных совещаний дипломатов на особых съездах (jouvees) —своего рода первых конференциях или конгрессах современного нам типа.
Что касается самой войны, то тут нужно с благодарностью вспомнить и влияние средневековой церкви сея проповедью «мира Божия» и теориями «справедливой войны», и феодальный взгляд на войну как на процесс из-за права, и выработанный рыцарством идеи честной и равной борьбы, и, наконец, значение военных регламентов конца средних веков и средневековой науки. Все эти факторы несомненно внесли в область войны известные понятия о праве, разграничивая войну «правильную» от «неправильной» (bonne et mauvaise guerre). На практике — они отразились в организации варварской средневековой войны путем возникновения в это время различных институтов и положений прав войны (droit d’armes). Таковы — общепризнанный обычай предварительного объявления войны, возникновение понятия неприкосновенности не - комбатантов, значительное смягчение участи военнопленных («выкуп» вместо прежняя рабства), регуляризация прав добычи, начало признания неприятельской частной собственности на недвижимости, первые попытки запрещения бесчеловечных средств борьбы с врагом и примеры локализации войны в пространстве и времени.
Наконец, в средние века замечаются и первые проблески понятия нейтралитета и прав нейтральных сторон. В этом отношении небезынтересно для такого отдаленного времени отметить хотя бы только то, что, несмотря на обычное в средневековой морской войне запрещение всякой торговли нейтральных с воюющими, в средние века получает всеобщее признание принцип неприкосновенности нейтрального груза на неприятельском корабле. А в качестве мер для практического обеспечения прав и интересов нейтральной торговли на море, в эпоху XIII —XV вв. появляются уже каперские патенты, учреждаются первые призовые суды, возникают известные правила осмотра нейтральных кораблей и входит в употребление обычай военного «конвоя».
Все это вместе взятое заставляет нас несомненно признать, что, несмотря на все его мрачные стороны, средневековье является всё-таки замечательным периодом в истории международных отношений и права. Говорить об этой эпохе, как о каком-то сплошном варварстве и бесправии простительно было разве только французским энциклопедистам прошлого века, слишком увлеченным своею гигантской борьбой с «ancient regime», чтобы видеть все значение средневековья для европейской культуры...
Да и понятия «варварства» и «бесправия», столь щедро прилагаемые обыкновенно к средним векам, представляются нам понятиями чрезвычайно относительными и растяжимыми. Не подлежит сомнению, что наступит, конечно, время, когда и наш «конец века» покажется кому-нибудь царством варварства и бесправия. Это не помешает, однако, будущим поколениям с благодарностью вспомнить, например, и грандиозную мысль русского правительства, осуществленную в этом году в Гааге, и труды всех участников великой «конференции мира». Так точно и нам следует, может быть, с благодарностью отметить те крупицы прав и правды, который все-таки богато рассыпаны на мрачном фоне средневековья, — те крупинки, которые — как зерно евангельской притчи —растут и развиваются, превращаясь в громадное дерево, под ветвями которая со временем укроются все народы и весь мир.
Цит.: М. Таубе. Средние века и международное право. Право : еженедельная юридическая газета. № 46. 14 ноября, 1899.
Все это вместе взятое заставляет нас несомненно признать, что, несмотря на все его мрачные стороны, средневековье является всё-таки замечательным периодом в истории международных отношений и права. Говорить об этой эпохе, как о каком-то сплошном варварстве и бесправии простительно было разве только французским энциклопедистам прошлого века, слишком увлеченным своею гигантской борьбой с «ancient regime», чтобы видеть все значение средневековья для европейской культуры...
Да и понятия «варварства» и «бесправия», столь щедро прилагаемые обыкновенно к средним векам, представляются нам понятиями чрезвычайно относительными и растяжимыми. Не подлежит сомнению, что наступит, конечно, время, когда и наш «конец века» покажется кому-нибудь царством варварства и бесправия. Это не помешает, однако, будущим поколениям с благодарностью вспомнить, например, и грандиозную мысль русского правительства, осуществленную в этом году в Гааге, и труды всех участников великой «конференции мира». Так точно и нам следует, может быть, с благодарностью отметить те крупицы прав и правды, который все-таки богато рассыпаны на мрачном фоне средневековья, — те крупинки, которые — как зерно евангельской притчи —растут и развиваются, превращаясь в громадное дерево, под ветвями которая со временем укроются все народы и весь мир.
Цит.: М. Таубе. Средние века и международное право. Право : еженедельная юридическая газета. № 46. 14 ноября, 1899.
В.К. ПУЧИНСКИЙ О ПРОБЕЛЬНОСТИ ПРОЦЕССУАЛЬНОГО ЗАКОНА
В классовом обществе, как совершенно справедливо отмечалось в нашей литературе, некоторые общественные отношения (к числу которых относятся и процессуальные) возникают только при наличии определенных правовых норм, могут существовать в виде юридических отношений . Следовательно, государство путем принятия соответствующих законов как бы создает новые общественные отношения. При этом свобода государства устанавливать и отменять те или иные процессуальные правила и институты, конечно, не является абсолютной и безусловной, она относительна и определяется в конечном счете условиями материальной жизни.
Из этих теоретических положений вытекают определенные выводы. Если в ряде областей общественной жизни поступки людей, не предусмотренные, но и не запрещенные законом, нельзя считать противоправными, то в сфере процессуальных отношений действия государственного органа, на совершение которых он не управомочен, являются незаконными и недопустимыми . Другими словами, процессуальные действия участников гражданского дела, и прежде всего советского суда, сама их последовательность должны точно соответствовать нормам процессуального законодательства.
Нарушение этого общего правила не раз приводило к отмене судебных постановлений. Так, надзорные и кассационные инстанции указывали нижестоящим судам, что нельзя приостанавливать производство для предоставления супругам возможности «продумать свои отношения» , для выяснения судьбы одного из сыновей наследодателя , для консультации с вышестоящим судом по сложным вопросам права , поскольку такие мотивы для приостановления производства неизвестны закону.
Отмечалась также недопустимость вынесения дополнительного решения против лица, не являвшегося стороной по делу , или удовлетворения ходатайства стороны о передаче дела другому суду по мотивам недоверия ко всем членам данной судебной инстанции. Можно привести и другие аналогичные случаи. Отсюда применительно к кодификационной работе следует, что должна быть создана система норм процессуального права, достаточно полно и всесторонне регулирующая деятельность по отправлению правосудия.
Однако судебная практика показывает, что далеко не все действия, совершаемые судами и заинтересованными лицами, сейчас прямо предусмотрены правовыми нормами. Если ГПК довольно полно регламентирует исполнительное производство, то такой важнейшей стадии, как разбирательство дела, посвящено небольшое количество статей, хотя именно на этой стадии процесса между судом и участвующими в деле лицами складываются многочисленные и весьма разнообразные отношения.
Судебная практика, правда, не без колебаний и ошибок, восполнила ряд пробелов процессуального закона. На каком же основании это было сделано, если признать, что процессуальные отношения могут существовать лишь в виде отношений юридических и судам нельзя совершать не предусмотренных правом фактических действий? Прежде всего при рассмотрении гражданских дел стали применять некоторые положения уголовного судопроизводства (ст.ст. 59, 60 УПК РСФСР, устанавливающие конкретные мотивы для отвода судей, и др.). Таким образом, ст. 4 ГПК, по точному смыслу которой аналогию надлежит использовать лишь в области материального права, получила расширительное истолкование. Судам приходится разрешать отдельные вопросы, руководствуясь общими принципами советского права и советского гражданского процессуального права. Фактически эти принципы и есть те начала законодательства и политики правительства, о которых говорит ст. 4 ГПК.
Нет надобности сейчас специально подвергать анализу предложенные определения сущности принципов процесса. Главное состоит в том, что все теоретики приходят к некоторым единым и чрезвычайно важным выводам: общие принципы (начала) позволяют судам решать вопросы, на которые конкретные нормы процессуального права не дают прямого ответа, а законодательным органам — иметь ясное представление о путях дальнейшего совершенствования норм судопроизводства.
В классовом обществе, как совершенно справедливо отмечалось в нашей литературе, некоторые общественные отношения (к числу которых относятся и процессуальные) возникают только при наличии определенных правовых норм, могут существовать в виде юридических отношений . Следовательно, государство путем принятия соответствующих законов как бы создает новые общественные отношения. При этом свобода государства устанавливать и отменять те или иные процессуальные правила и институты, конечно, не является абсолютной и безусловной, она относительна и определяется в конечном счете условиями материальной жизни.
Из этих теоретических положений вытекают определенные выводы. Если в ряде областей общественной жизни поступки людей, не предусмотренные, но и не запрещенные законом, нельзя считать противоправными, то в сфере процессуальных отношений действия государственного органа, на совершение которых он не управомочен, являются незаконными и недопустимыми . Другими словами, процессуальные действия участников гражданского дела, и прежде всего советского суда, сама их последовательность должны точно соответствовать нормам процессуального законодательства.
Нарушение этого общего правила не раз приводило к отмене судебных постановлений. Так, надзорные и кассационные инстанции указывали нижестоящим судам, что нельзя приостанавливать производство для предоставления супругам возможности «продумать свои отношения» , для выяснения судьбы одного из сыновей наследодателя , для консультации с вышестоящим судом по сложным вопросам права , поскольку такие мотивы для приостановления производства неизвестны закону.
Отмечалась также недопустимость вынесения дополнительного решения против лица, не являвшегося стороной по делу , или удовлетворения ходатайства стороны о передаче дела другому суду по мотивам недоверия ко всем членам данной судебной инстанции. Можно привести и другие аналогичные случаи. Отсюда применительно к кодификационной работе следует, что должна быть создана система норм процессуального права, достаточно полно и всесторонне регулирующая деятельность по отправлению правосудия.
Однако судебная практика показывает, что далеко не все действия, совершаемые судами и заинтересованными лицами, сейчас прямо предусмотрены правовыми нормами. Если ГПК довольно полно регламентирует исполнительное производство, то такой важнейшей стадии, как разбирательство дела, посвящено небольшое количество статей, хотя именно на этой стадии процесса между судом и участвующими в деле лицами складываются многочисленные и весьма разнообразные отношения.
Судебная практика, правда, не без колебаний и ошибок, восполнила ряд пробелов процессуального закона. На каком же основании это было сделано, если признать, что процессуальные отношения могут существовать лишь в виде отношений юридических и судам нельзя совершать не предусмотренных правом фактических действий? Прежде всего при рассмотрении гражданских дел стали применять некоторые положения уголовного судопроизводства (ст.ст. 59, 60 УПК РСФСР, устанавливающие конкретные мотивы для отвода судей, и др.). Таким образом, ст. 4 ГПК, по точному смыслу которой аналогию надлежит использовать лишь в области материального права, получила расширительное истолкование. Судам приходится разрешать отдельные вопросы, руководствуясь общими принципами советского права и советского гражданского процессуального права. Фактически эти принципы и есть те начала законодательства и политики правительства, о которых говорит ст. 4 ГПК.
Нет надобности сейчас специально подвергать анализу предложенные определения сущности принципов процесса. Главное состоит в том, что все теоретики приходят к некоторым единым и чрезвычайно важным выводам: общие принципы (начала) позволяют судам решать вопросы, на которые конкретные нормы процессуального права не дают прямого ответа, а законодательным органам — иметь ясное представление о путях дальнейшего совершенствования норм судопроизводства.
Новые процессуальные кодексы ликвидируют пробелы существующего законодательства. Однако с точки зрения технической вряд ли возможна всеобъемлющая регламентация судебной деятельности, так как право не в состоянии целиком отразить многообразие жизненных явлений, предусмотреть все без исключения комбинации возникающих на практике отношений. По существу же попытка подобного рода приведет к отрицательным результатам. Казуистически составленный закон может сковать инициативу государственных органов, осложнить деятельность по осуществлению правосудия. Вряд ли, к примеру, можно требовать, чтобы закон исчерпывающе перечислил обстоятельства, при которых суд вправе отсрочить или рассрочить исполнение решения, вынести определение без удаления в совещательную комнату и т. п.
Поэтому при создании процессуальных актов нельзя исходить из стремления до конца разрешить абсолютно все вопросы судопроизводства. Следовательно, после их принятия практике придется восполнять некоторые пробелы закона, конкретизировать нормы с более общим содержанием. Единственным, достаточно определенным и надежным средством такого восполнения и конкретизации могут быть, как и в настоящее время, только принципы процесса. Отсюда вытекают определенные требования, подлежащие учету в кодификационной работе.
Цит.: В.К. Пучинский в кн. «Теоретические вопросы систематизации советского законодательства» (под ред. С.Н. Братуся и И.С. Самощенко), М., 1962.
Поэтому при создании процессуальных актов нельзя исходить из стремления до конца разрешить абсолютно все вопросы судопроизводства. Следовательно, после их принятия практике придется восполнять некоторые пробелы закона, конкретизировать нормы с более общим содержанием. Единственным, достаточно определенным и надежным средством такого восполнения и конкретизации могут быть, как и в настоящее время, только принципы процесса. Отсюда вытекают определенные требования, подлежащие учету в кодификационной работе.
Цит.: В.К. Пучинский в кн. «Теоретические вопросы систематизации советского законодательства» (под ред. С.Н. Братуся и И.С. Самощенко), М., 1962.
В. МОДДЕРМАН О ВРЕДЕ ИЗУЧЕНИЯ РИМСКОГО ПРАВА
По моему убеждению, в настоящее время, с одной стороны, слишком много изучают римское право, с другой— слишком мало. Слишком много, когда занимаются элементарно вопросами, которые можно бы было с этой точки зрения без всякого ущерба оставить без рассмотрения (рабство, patrio patestat, peculia, bonorum posessio, Sctum Vellejanum, Macedonianum, operis novi nuntiatio, exhibitio, actiones noxales и т.д. и т.д.), но которые могли бы принести действительную пользу по отношению к методу, если бы были рассмотрены детально со всеми теми выводами, какие отсюда могут быть сделаны.
Его изучают, с другой стороны, слишком мало, так как в виду элементарности занятий этим правом, недостаточно вникают в его своеобразную сущность, недостаточно долго останавливаются на историческом развитии каждого единичного института, так что специфически римское недостаточно ярко выделяется из того, что соответствует общечеловеческим условиям, и именно то, что составляет высокую заслугу римского права: его логическое развитие, его тонкая техника не может быть достаточно рельефно выставлена.
Поэтому-то и не удивительно, что нам часто приходится слышать защиту таких положений которые, хотя и находятся в corpus juris, составляют, однако, только воспоминанья об устаревших отношениях, выводы, напр., из римской системы исков или договоров, остатки juris stricti в учении о стипуляциях, словом защиту таких положений которые, подобно jus Quiritum во времена Юстиниана, суть только пустые и лишние слова, которые в действительности не имеют значения. Это объясняется только недостаточным знакомством с историей развитая и со значением таких неверно понятых юридических институтовъ, словом—недостаточнымъ усвоением духа римского права.
Иначе могла-ли бы придти в голову мысль объяснить, напр., постановление ст. 1223 b Burg Wetb. с помощью римской procuratio in rem suam. Превратно понятое римское право вместо пользы может причинить только вред. Начинать юридическое образование изучением римского права представляется опасным еще с другой стороны. Я имею ввиду следующее: несомненно римское право производить на молодой ум подавляющее влияние своими строгими правилами, точно установленными понятыми неопровержимыми regulae juris и железными выводами, хотя и смягченными в позднейшее время фикциями, эксцепциями и actiones utilis.
Начинающему юристу с самого начала внушают, что римское право всегда сохраняет значение обязательного канона для нашего юридического мышления, затем ему сообщают целый ряд понятий, взятых из римского права, и таким образом приводят его или к полнону поклонению этим положениям как логически необходимым, или к их отрицанию как логически невозможных. Ослепленный блеском логических выводов римского права, он невольно привыкает к мысли, что положения этого права безошибочны, считает их абсолютною истиной, не подвергая ближайшему анализу тех посылок, из которых исходить римское право и который, быть может, давно - уже не соответствуют изменившимся общественным условиям.
Таким образом вырабатывается взгляд на право как на продукт юридической диалектики, молодой юрист сживается с миром абстрактных понятий и в результате оказывается связанным по рукам и по ногам тем, что логически возможно или невозможно, причем эта возможность или невозможность часто обусловливается исключительно авторитетом римского права. Позднее уже трудно освободиться от того рабства, в которое впадают благодаря столь понятному преувеличенно значения логической стороны римского права.
Цит.: Моддерман, Рецепция римского права, СПб, 1888 г. перевод Н.Л. Дювернуа.
По моему убеждению, в настоящее время, с одной стороны, слишком много изучают римское право, с другой— слишком мало. Слишком много, когда занимаются элементарно вопросами, которые можно бы было с этой точки зрения без всякого ущерба оставить без рассмотрения (рабство, patrio patestat, peculia, bonorum posessio, Sctum Vellejanum, Macedonianum, operis novi nuntiatio, exhibitio, actiones noxales и т.д. и т.д.), но которые могли бы принести действительную пользу по отношению к методу, если бы были рассмотрены детально со всеми теми выводами, какие отсюда могут быть сделаны.
Его изучают, с другой стороны, слишком мало, так как в виду элементарности занятий этим правом, недостаточно вникают в его своеобразную сущность, недостаточно долго останавливаются на историческом развитии каждого единичного института, так что специфически римское недостаточно ярко выделяется из того, что соответствует общечеловеческим условиям, и именно то, что составляет высокую заслугу римского права: его логическое развитие, его тонкая техника не может быть достаточно рельефно выставлена.
Поэтому-то и не удивительно, что нам часто приходится слышать защиту таких положений которые, хотя и находятся в corpus juris, составляют, однако, только воспоминанья об устаревших отношениях, выводы, напр., из римской системы исков или договоров, остатки juris stricti в учении о стипуляциях, словом защиту таких положений которые, подобно jus Quiritum во времена Юстиниана, суть только пустые и лишние слова, которые в действительности не имеют значения. Это объясняется только недостаточным знакомством с историей развитая и со значением таких неверно понятых юридических институтовъ, словом—недостаточнымъ усвоением духа римского права.
Иначе могла-ли бы придти в голову мысль объяснить, напр., постановление ст. 1223 b Burg Wetb. с помощью римской procuratio in rem suam. Превратно понятое римское право вместо пользы может причинить только вред. Начинать юридическое образование изучением римского права представляется опасным еще с другой стороны. Я имею ввиду следующее: несомненно римское право производить на молодой ум подавляющее влияние своими строгими правилами, точно установленными понятыми неопровержимыми regulae juris и железными выводами, хотя и смягченными в позднейшее время фикциями, эксцепциями и actiones utilis.
Начинающему юристу с самого начала внушают, что римское право всегда сохраняет значение обязательного канона для нашего юридического мышления, затем ему сообщают целый ряд понятий, взятых из римского права, и таким образом приводят его или к полнону поклонению этим положениям как логически необходимым, или к их отрицанию как логически невозможных. Ослепленный блеском логических выводов римского права, он невольно привыкает к мысли, что положения этого права безошибочны, считает их абсолютною истиной, не подвергая ближайшему анализу тех посылок, из которых исходить римское право и который, быть может, давно - уже не соответствуют изменившимся общественным условиям.
Таким образом вырабатывается взгляд на право как на продукт юридической диалектики, молодой юрист сживается с миром абстрактных понятий и в результате оказывается связанным по рукам и по ногам тем, что логически возможно или невозможно, причем эта возможность или невозможность часто обусловливается исключительно авторитетом римского права. Позднее уже трудно освободиться от того рабства, в которое впадают благодаря столь понятному преувеличенно значения логической стороны римского права.
Цит.: Моддерман, Рецепция римского права, СПб, 1888 г. перевод Н.Л. Дювернуа.
С.В. ПАХМАН О ПРОБЛЕМЕ ПУБЛИКАЦИИ ОБЩЕСТВАМИ ОТЧЕТОВ
Противники гласности, отвергая публикацию отчетов, приводят за основание, во-первых, то, будто нет никому дела до этих отчетов, если акционеры довольны действиями правлений. Это было бы справедливо, если бы деятельность компании замыкалась интересами одних акционеров, не состоя ни в каком отношении к интересам посторонних лиц, имеющих дела с компаниями, напр. к интересам овцеводов, ведущих дела с компаниями по торговле шерстью, и наконец с интересами публики и целого народного хозяйства. Да и что значит довольство акционеров?
Можно ли например из молчания акционеров, происходящего от их безропотности и равнодушия к компанейским делам, заключать, что они довольны ходом управления? Года четыре назад был забавный случай. Некоторые акционеры "Общества распространения за Кавказом шелководства" обратились в редакцию "Журнала для акционеров" с просьбою известить их о месте нахождения правления этого общества и сообщить о о действиях его, если только оно существует, присовокупляя, что они не только не получали в продолжении нескольких лет дивидендов на свои акции, но даже не имеют никаких сведений о существовании общества: оказалось, что правление общества действительно издавна не давала знать акционерам о своем существовании и в продолжение слишком 15 лет не печатало своих отчетов.
Положим однакож, что акционеры довольны управлением потому, что получают хорошие дивиденды. Но ведь всем известно, что высокий дивиденд - плохая порука за хорошее управление и удовлетворительное положение дел: как часто высокие дивиденды раздавались правлениями по нескольку лет сряду не из действительной прибыли, а из капитала. Притом, долго ли длится мнимая высота дивидендов и не вводит ли она в обман и разорение неопытных и честных участников, не успевших вовремя спасти свои капиталы?
Пример, приводимый г. Бунге, наглядно опровергает данное возражение противников публикации: "правление компаний - говорит он - выдает из капитала 20% дивиденда, часть акционеров понимает в чем дело, другая остается в совершенном неведении, но обе находят, что нечего разглашать коммерческой тайны, потому что курс акций поднялся на 25%, что года в два можно получить 45% на 100 и, перепродать акции, выручить свой капитал обратно.
Наконец, все открывается - и замаскированная плутня, и мнимая прибыльность предприятия: но кто виноват? Правление - оправдано тем, что состояло из смертных, которые могут ошибаться, тем, что общее собрание утвердило все его предложения в каком-нибудь наскоро составленном протоколе; члены, продавшие свои акции, оправданы тем, что они ничего не знают и не ведают; виноваты только новые приобретатели и старые акционеры, которые остались верны однажды затеянному делу. Спрашивается: нужна ли публикация отчетов, для предупреждения подобных вопиющих злоупотреблений?".
Цит.: О задачах предстоящей реформы акционерного законодательства : речь, написанная для произнесения в торжественном собрании Императорского Харьковского университета, 30 августа 1861 года.
Противники гласности, отвергая публикацию отчетов, приводят за основание, во-первых, то, будто нет никому дела до этих отчетов, если акционеры довольны действиями правлений. Это было бы справедливо, если бы деятельность компании замыкалась интересами одних акционеров, не состоя ни в каком отношении к интересам посторонних лиц, имеющих дела с компаниями, напр. к интересам овцеводов, ведущих дела с компаниями по торговле шерстью, и наконец с интересами публики и целого народного хозяйства. Да и что значит довольство акционеров?
Можно ли например из молчания акционеров, происходящего от их безропотности и равнодушия к компанейским делам, заключать, что они довольны ходом управления? Года четыре назад был забавный случай. Некоторые акционеры "Общества распространения за Кавказом шелководства" обратились в редакцию "Журнала для акционеров" с просьбою известить их о месте нахождения правления этого общества и сообщить о о действиях его, если только оно существует, присовокупляя, что они не только не получали в продолжении нескольких лет дивидендов на свои акции, но даже не имеют никаких сведений о существовании общества: оказалось, что правление общества действительно издавна не давала знать акционерам о своем существовании и в продолжение слишком 15 лет не печатало своих отчетов.
Положим однакож, что акционеры довольны управлением потому, что получают хорошие дивиденды. Но ведь всем известно, что высокий дивиденд - плохая порука за хорошее управление и удовлетворительное положение дел: как часто высокие дивиденды раздавались правлениями по нескольку лет сряду не из действительной прибыли, а из капитала. Притом, долго ли длится мнимая высота дивидендов и не вводит ли она в обман и разорение неопытных и честных участников, не успевших вовремя спасти свои капиталы?
Пример, приводимый г. Бунге, наглядно опровергает данное возражение противников публикации: "правление компаний - говорит он - выдает из капитала 20% дивиденда, часть акционеров понимает в чем дело, другая остается в совершенном неведении, но обе находят, что нечего разглашать коммерческой тайны, потому что курс акций поднялся на 25%, что года в два можно получить 45% на 100 и, перепродать акции, выручить свой капитал обратно.
Наконец, все открывается - и замаскированная плутня, и мнимая прибыльность предприятия: но кто виноват? Правление - оправдано тем, что состояло из смертных, которые могут ошибаться, тем, что общее собрание утвердило все его предложения в каком-нибудь наскоро составленном протоколе; члены, продавшие свои акции, оправданы тем, что они ничего не знают и не ведают; виноваты только новые приобретатели и старые акционеры, которые остались верны однажды затеянному делу. Спрашивается: нужна ли публикация отчетов, для предупреждения подобных вопиющих злоупотреблений?".
Цит.: О задачах предстоящей реформы акционерного законодательства : речь, написанная для произнесения в торжественном собрании Императорского Харьковского университета, 30 августа 1861 года.
С_В_Пахман_О_задачах_предстоящей_реформы_акционерного_законодательства.pdf
18.2 MB
Полный текст речи Семена Викентьевича прилагаем.
Дорогие читатели, поздравляем вас с международным днем прав человека! 10 декабря 1948 года была принята Всеобщая декларация прав человека, а спустя два года по предложению Генеральной Ассамблеи ООН назначена дата праздника - 10 декабря.
Публикуем небольшую подборку литературы о том, как развивались взгляды авторов на права человека до принятия декларации.
Владимир Золотницкий. Сокращение естественного права, выбранное из разных авторов для пользы российского общества (1764 г.)
Георг Еллинек. Декларация прав человека и гражданина: законы и законодательные акты (пер. опубликован в 1904 г.)
Максим Максимович Ковалевский. Учение о личных правах (1905 г.)
Публикуем небольшую подборку литературы о том, как развивались взгляды авторов на права человека до принятия декларации.
Владимир Золотницкий. Сокращение естественного права, выбранное из разных авторов для пользы российского общества (1764 г.)
Георг Еллинек. Декларация прав человека и гражданина: законы и законодательные акты (пер. опубликован в 1904 г.)
Максим Максимович Ковалевский. Учение о личных правах (1905 г.)