Оκτагон

Илья Гращенков – специально для «Октагона».

Нужны ли партиям идеологии? Даже больше: нужна ли идеология России? Согласно ст. 13 Конституции, у нас в стране никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной. Но вопрос хочется поставить шире: возможны ли ещё идеологии в принципе, или время таких жёстких и громоздких конструкций прошло? Спойлер: в век постидеологии господствовать будут не идеи, а мифы. А место идеологий займут интернет-мемы. Но обо всём по порядку.
В России идеологии давно не приживаются, что немудрено. Ведь прошлая страна, в которой большая часть населения успела пожить, была настолько этой идеологией пропитана, что это успело порядком надоесть. Как в песне группы «Ноль» про жизнь на улице Ленина: «Что же ты хочешь от больного сознания? В детстве в голову вбили гвоздей люди добрые...» Речь как раз про идеологию коммунизма, которая уже к середине прошлого века была переименована в развитой социализм, что в итоге привело к краху государства, население которого больше всего устало именно от того, что носить джинсы нельзя «по идейным соображениям». В этом плане абсолютная свобода 90-х была как раз катарсисом деидеологизации, процессом высвобождения эмоций и разрешения внутренних конфликтов.
К слову, в остальном мире идеологии тоже вылиняли. Постмодернизм окончательно уничтожил серьёзность любого политического процесса, и первым, кто вновь решил проталкивать какие-то идеи, стала девочка Грета Тунберг, но это уже был век метамодернизма. Собственно, «мета» как раз и означает в этом случае перенос чего-то из прошлого, например серьёзности, о которой забыло поколение ироничных постмодернистов. Как итог, метамодерн оказался законченной формой «Общества спектакля» по Ги Дебору, так как всё, что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление.
Проще говоря, Грета ушла из медиаповестки, не оставляя карбонового следа, тогда как итогом её «забастовки за климат» стало увеличение добычи кобальта в Африке.
Вообще, в современном мире все идеологии обрели приставки «пост», то есть после чего-то. Постлиберализм, постсоциализм и даже посткоммунизм – это ситуации, в которых идеологии оказались после того, как закончился срок их хранения. Например, современный либерализм, берущий начало в Великой французской революции с её лозунгом «Liberte, Egalite, Fraternite», сегодня имеет мало общего со свободой, а равенство достигается путём корректирующей дискриминации, то есть по отношению к большинству со стороны меньшинства. В России 90-х тоже было что-то подобное, когда прогрессивные идеи Гайдара и «шоковые реформы» пришлось продвигать волюнтаристским путём, так как неподготовленное население вряд ли захотело бы само по себе «вписываться в рынок». Манипулятивность массовым сознанием при продвижении таких идеологий всегда приводит к тому, что в какой-то момент занавес падает и обнажается вся уродливая машина реальной политики, что производит на народ отрезвляющий эффект. После такого никаких идеологий больше не хочется, лишь бы дали спокойно жить.

www.group-telegram.com/us/octagonmedia.com/6863

84.0K viewsNov 29, 2021 at 06:34

Илья Гращенков – специально для «Октагона».

Нужны ли партиям идеологии? Даже больше: нужна ли идеология России? Согласно ст. 13 Конституции, у нас в стране никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной. Но вопрос хочется поставить шире: возможны ли ещё идеологии в принципе, или время таких жёстких и громоздких конструкций прошло? Спойлер: в век постидеологии господствовать будут не идеи, а мифы. А место идеологий займут интернет-мемы. Но обо всём по порядку.
В России идеологии давно не приживаются, что немудрено. Ведь прошлая страна, в которой большая часть населения успела пожить, была настолько этой идеологией пропитана, что это успело порядком надоесть. Как в песне группы «Ноль» про жизнь на улице Ленина: «Что же ты хочешь от больного сознания? В детстве в голову вбили гвоздей люди добрые...» Речь как раз про идеологию коммунизма, которая уже к середине прошлого века была переименована в развитой социализм, что в итоге привело к краху государства, население которого больше всего устало именно от того, что носить джинсы нельзя «по идейным соображениям». В этом плане абсолютная свобода 90-х была как раз катарсисом деидеологизации, процессом высвобождения эмоций и разрешения внутренних конфликтов.
К слову, в остальном мире идеологии тоже вылиняли. Постмодернизм окончательно уничтожил серьёзность любого политического процесса, и первым, кто вновь решил проталкивать какие-то идеи, стала девочка Грета Тунберг, но это уже был век метамодернизма. Собственно, «мета» как раз и означает в этом случае перенос чего-то из прошлого, например серьёзности, о которой забыло поколение ироничных постмодернистов. Как итог, метамодерн оказался законченной формой «Общества спектакля» по Ги Дебору, так как всё, что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление.
Проще говоря, Грета ушла из медиаповестки, не оставляя карбонового следа, тогда как итогом её «забастовки за климат» стало увеличение добычи кобальта в Африке.
Вообще, в современном мире все идеологии обрели приставки «пост», то есть после чего-то. Постлиберализм, постсоциализм и даже посткоммунизм – это ситуации, в которых идеологии оказались после того, как закончился срок их хранения. Например, современный либерализм, берущий начало в Великой французской революции с её лозунгом «Liberte, Egalite, Fraternite», сегодня имеет мало общего со свободой, а равенство достигается путём корректирующей дискриминации, то есть по отношению к большинству со стороны меньшинства. В России 90-х тоже было что-то подобное, когда прогрессивные идеи Гайдара и «шоковые реформы» пришлось продвигать волюнтаристским путём, так как неподготовленное население вряд ли захотело бы само по себе «вписываться в рынок». Манипулятивность массовым сознанием при продвижении таких идеологий всегда приводит к тому, что в какой-то момент занавес падает и обнажается вся уродливая машина реальной политики, что производит на народ отрезвляющий эффект. После такого никаких идеологий больше не хочется, лишь бы дали спокойно жить.

BY Оκτагон