Латинская Америка даже сегодня часто воспринимается среди нелатиноамериканских антропологов больше как «поле» для исследований, чем как источник антропологической мысли.
И этому есть свое объяснение, все-таки антропология родилась именно как наука колониальная. Люди «цивилизованные», то есть захватившие власть на новых для них территориях, изучали людей «диких», «нецивилизованных», «варваров». Да, сегодня ведутся дебаты, насколько этнографы/антропологи были собственно агентами колониальной власти, помогавшими ей понять коренное население для лучшей его эксплуатации, а насколько его адвокатами, предупреждающими чрезмерное насилие со стороны власти своей разъяснительной работой.
Но так или иначе, есть регионы, которые и по сей день воспринимаются как колыбель научной мысли, а есть те, которые воспринимаются скорее как источник объектов приложения этой мысли (хоть сегодня эти «объекты» и называют повсеместно «субъектами»).
Латинская Америка, несомненно, регион последнего типа. Несмотря на то, что сегодняшний научный дискурс перенасыщен словом «деколонизация», не иссякает поток западных и даже российских исследователей в джунгли Амазонки, пампу, Анды или еще куда-нибудь «подальше», где как ожидается, «объекты» ждут собственного открытия или описания иноземными «экспертами».
Я встречала исследователей, которые, едва владея испанским (или португальским) языком приезжали изучать какое-нибудь местное «экзотическое» племя, желательно подальше от «цивилизации». Необычные названия таких племен как будто становятся трофеем этнографа, который следуя по тропе отцов (и матерей)-основателей антропологии, уехал далеко от дома, чтобы открыть для себя и других новое диковинное сообщество.
Когда эти сообщества не оправдывают ожиданий "экспертов", например, потому что тоже носят одежду, сшитую в Китае, не строят свои «традиционные» «жилища» или едят не то, что положено, они маркируются как «утратившие» свою культуру и свою «аутентичность».
Из вышесказанного рождается несколько важных вопросов.
Первый – о праве коренных народов на историю. Ходим ли мы сами в «традиционных» лаптях и кичках, едим ли пареную репу? Удивляемся ли мы тому, что финны не живут в «традиционных жилищах» или что итальянцы используют смартфоны? В то же время условные «индейцы» окружены таким количеством мифов, что от них ожидается ровно это - отсутствие истории, и как будто даже, времени. Сохранение «традиционного» и «подлинного». Вопрос: сохранения для чего и для кого? Не для «цивилизованного» ли человека, который это «откроет» и опишет? Получается, что одни человеки «развиваются», а другие – «утрачивают традиционный уклад жизни», хм…
Второй вопрос – насколько сегодня, в казалось бы «деколонизованной» антропологии, идет диалог на равных с академическим сообществом исследуемого региона? Насколько он ощущается как необходимый?
Есть и еще один вопрос, совсем простой и даже «стыдный». А что, собственно, привлекает исследователя, летящего, плывущего и едущего за тридевять земель, именно в этих «племенах» и «народностях», чья повседневность ему чужда и чей язык он едва понимает? Откуда берутся все эти описанные выше нереалистичные ожидания от незнакомых людей, живущих в незнакомом месте и непонятных обстоятельствах?
Ответы будут у всех разными, но неизменно в них будет то, что можно назвать словом «экзотизация». Это такая дополнительная линза, которой нет, когда мы смотрим на то, как петербуржцы ходят в поликлинику к врачу, и которая появляется, когда мы смотрим на то, как некие условные отаваленьос ходят к шаману. Именно экзотизирующий взгляд на других людей рождает множество фантазий, связанных с инаковостью. Это могут быть фантазии про особую «индейскую» мудрость, особые «тела», или как раз про «аутентичность» и «отсутствие цивилизации». Насколько экзотизирующий взгляд свойственен современной российской антропологии? А западной? А латиноамериканской?
Все эти вопросы, к слову, остро стоят сегодня в современной латиноамериканской антропологической мысли.
Латинская Америка даже сегодня часто воспринимается среди нелатиноамериканских антропологов больше как «поле» для исследований, чем как источник антропологической мысли.
И этому есть свое объяснение, все-таки антропология родилась именно как наука колониальная. Люди «цивилизованные», то есть захватившие власть на новых для них территориях, изучали людей «диких», «нецивилизованных», «варваров». Да, сегодня ведутся дебаты, насколько этнографы/антропологи были собственно агентами колониальной власти, помогавшими ей понять коренное население для лучшей его эксплуатации, а насколько его адвокатами, предупреждающими чрезмерное насилие со стороны власти своей разъяснительной работой.
Но так или иначе, есть регионы, которые и по сей день воспринимаются как колыбель научной мысли, а есть те, которые воспринимаются скорее как источник объектов приложения этой мысли (хоть сегодня эти «объекты» и называют повсеместно «субъектами»).
Латинская Америка, несомненно, регион последнего типа. Несмотря на то, что сегодняшний научный дискурс перенасыщен словом «деколонизация», не иссякает поток западных и даже российских исследователей в джунгли Амазонки, пампу, Анды или еще куда-нибудь «подальше», где как ожидается, «объекты» ждут собственного открытия или описания иноземными «экспертами».
Я встречала исследователей, которые, едва владея испанским (или португальским) языком приезжали изучать какое-нибудь местное «экзотическое» племя, желательно подальше от «цивилизации». Необычные названия таких племен как будто становятся трофеем этнографа, который следуя по тропе отцов (и матерей)-основателей антропологии, уехал далеко от дома, чтобы открыть для себя и других новое диковинное сообщество.
Когда эти сообщества не оправдывают ожиданий "экспертов", например, потому что тоже носят одежду, сшитую в Китае, не строят свои «традиционные» «жилища» или едят не то, что положено, они маркируются как «утратившие» свою культуру и свою «аутентичность».
Из вышесказанного рождается несколько важных вопросов.
Первый – о праве коренных народов на историю. Ходим ли мы сами в «традиционных» лаптях и кичках, едим ли пареную репу? Удивляемся ли мы тому, что финны не живут в «традиционных жилищах» или что итальянцы используют смартфоны? В то же время условные «индейцы» окружены таким количеством мифов, что от них ожидается ровно это - отсутствие истории, и как будто даже, времени. Сохранение «традиционного» и «подлинного». Вопрос: сохранения для чего и для кого? Не для «цивилизованного» ли человека, который это «откроет» и опишет? Получается, что одни человеки «развиваются», а другие – «утрачивают традиционный уклад жизни», хм…
Второй вопрос – насколько сегодня, в казалось бы «деколонизованной» антропологии, идет диалог на равных с академическим сообществом исследуемого региона? Насколько он ощущается как необходимый?
Есть и еще один вопрос, совсем простой и даже «стыдный». А что, собственно, привлекает исследователя, летящего, плывущего и едущего за тридевять земель, именно в этих «племенах» и «народностях», чья повседневность ему чужда и чей язык он едва понимает? Откуда берутся все эти описанные выше нереалистичные ожидания от незнакомых людей, живущих в незнакомом месте и непонятных обстоятельствах?
Ответы будут у всех разными, но неизменно в них будет то, что можно назвать словом «экзотизация». Это такая дополнительная линза, которой нет, когда мы смотрим на то, как петербуржцы ходят в поликлинику к врачу, и которая появляется, когда мы смотрим на то, как некие условные отаваленьос ходят к шаману. Именно экзотизирующий взгляд на других людей рождает множество фантазий, связанных с инаковостью. Это могут быть фантазии про особую «индейскую» мудрость, особые «тела», или как раз про «аутентичность» и «отсутствие цивилизации». Насколько экзотизирующий взгляд свойственен современной российской антропологии? А западной? А латиноамериканской?
Все эти вопросы, к слову, остро стоят сегодня в современной латиноамериканской антропологической мысли.
BY Латиноамериканская антропология
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
At this point, however, Durov had already been working on Telegram with his brother, and further planned a mobile-first social network with an explicit focus on anti-censorship. Later in April, he told TechCrunch that he had left Russia and had “no plans to go back,” saying that the nation was currently “incompatible with internet business at the moment.” He added later that he was looking for a country that matched his libertarian ideals to base his next startup. Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. Asked about its stance on disinformation, Telegram spokesperson Remi Vaughn told AFP: "As noted by our CEO, the sheer volume of information being shared on channels makes it extremely difficult to verify, so it's important that users double-check what they read." Meanwhile, a completely redesigned attachment menu appears when sending multiple photos or vides. Users can tap "X selected" (X being the number of items) at the top of the panel to preview how the album will look in the chat when it's sent, as well as rearrange or remove selected media. WhatsApp, a rival messaging platform, introduced some measures to counter disinformation when Covid-19 was first sweeping the world.
from pl
