Решил поэкспериментировать с формой сонета и составить таковой (или таковые?) на материале английского алфавита — каждая буква = строка. Идея возникла из-за перевода стихотворения "Сонет (на своё 29-летие)" Джека Коллома, которому и посвящён этот текст

***

Мы продолжали клубиться, когда вышли к плантациям «солнечных», огороженных турелями, внутри которых держали приговоренных к высшей мере, при нас одного распихали — из-за него одна дикая птица смогла опуститься настолько, чтобы легко прокусить макушку одному такому «солнышку». Чёрный крест, что всем уже опостылел, воткнули поодаль, там, где у козы отбившейся сердце вскипало.

КУКОЛЬНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Части кукол она прятала в кустах.
Головы в крыжовнике, конечности в малине, туловища в смородине.
Глаза закапывала в землю под старой грушей.

Я наблюдал за ней из окна соседнего дома, раздавливая пальцами живую саранчу, которую я ловил на кукурузном поле.
Кусочки моего я разнесены по самым тёмным уголкам моей памяти.
Иногда там возникают фосфорные руки фокусника.

Как-то столкнувшись с девочкой во дворе, я спросил её, зачем она так поступает с куклами?
Ничуть не смутившись, она ответила, что выращивает дни недели.
Под ногтями у неё была грязь, а губы, потрескавшиеся, как почва, от сухости.

Я не люблю среды.
В одну из них ко мне в комнату влетел камень, разбив окно.
На нём были красные пятна.
В последнем сне я видел кровью забрызганной двор и бегающую по нему обезглавленную тушку курицы.
На небе пропитанные закатным светом облака.
Я подобрал камень, горячий наощупь.
Это был глаз.
Он пульсировал и смотрел на меня.
Я раскрыл перед ним книгу.
Он начал крошиться .

Через время пришла соседка с чёрной повязкой на левом глазу, сказав, что больше не верит в календарь и подарила мне куклу.

***

Сотовая вышка,
дикорастущая шахта каменоломни,
зона летнего
свежевания.
День такой-то горячки,
когда на месте сиплого голоса
возникают мёд и крапива

«Дубак, отступники и хватка…»
0, (143) сонета
дописывают в аграрной эклоге.

Градиентный спектр, брелок,
лепёшки, собаки лают,
караван идёт, трясь об стволы деревьев,
уменьшаясь в дороге. Тем самым

местом, куда
их заносило, как пороховой ветер
на спину казнённого,
был лесоповал,
после пожара скроенный
в брюхе мерина,
он подпирает береговую линию,
уходящую вправо

«Тариф, землевладельцы и застава…»
Пекло вокруг мутации.
Вокруг мутации пекло
ТСН, ТСЖ, тарифов и регистров
чертополоха и черемицы
под ложкой Ахилла

И́сстребу такого не видел,
теплицы,
а дальше
вспышки вскопанные
на высоте стрелецкой,
пропитанной, как пуховики, даже больше,
там теперь говорят, что сравнят с землёй.

«Нам с глаз узреть позволят…»,
как вкладыши
на утягивающем дне ямы
всё больше походят на точку,
где начнётся уравнивание высоты (h)
с тюльпановым полем,
там грифельная собака
резвится о двух головах
с туловищем, врастающим в грязь
на подступах к фавелам;

можно уже не высчитывать
вес волны (,) подступающей
(-ся) к тому, чтобы свернуть маяк
и комаров, его устойчивей.

на красной речке

Кириллу Шубину

багажник, весь, в крыжовнике, настольном
и с головой, придетой, в шлеме
которую крыжовник ест-грызёт

газгольдер ограждённый в нём
цистерна серая
и трафарет ОГНЕОПАСНО
кирпичные завода трубы
и ГСК под боком у
военной части

в-дыхании-дрова-и-брёвна
устлались ровно над
затылком «Горки» и пристройки
смотровой оттуда-вылезешь-и-нож
перевернёшь в гравийке
который выколот

в одних шипах крыжовника к нему же
идёшь на руки
ягод нацепив

Зинаида Драгомощенко (1946–2025)

Аркадий Драгомощенко (1946–2012)

* * *

Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще.
Но это не память, а что-то другое, сравнимое лишь с гибкой
травой, бегущей по дну за теченьем,
Ковер из стекла, лживое приближенье.
Отделять от надежд волокна волос, перебирать их горькие пряди,
перетирать подводные травы, пробираться к устью,
Морозные книги, белое жнивье, белое вино в узких бутылках.

Я люблю тебя, даже не зная, есть ли ты вообще — есть ли я…

Устье, где торжество океана напоминает дикого ангела,
цепью из света, сковавшего надменные крылья,
К полноте пробираться, именуемой океаном, изрезанной прихотливым
завистливым берегом, словно шелк предвечный безумными ножницами.
Затем следить бег ящерицы в горючих скалах.
Искать черты недостающие среди обломков кварца, дразнящего солнце,
недостающие линии, о которых, ворочая камень во рту — трудно
молвить, что принадлежат они только тебе,
даже если нет тебя вовсе, как и меня…

Из книги «Медленная стена маятника» (1974)

Активно сейчас перевожу Джерома Ротенберга, собираю его тексты по крупицам по всемирной веб-паутине (если у кого-то вдруг есть пдф-ка какой-нибудь книжки его стихов, поделитесь пожалуйста🙏), потрясающие у него тексты, вот пока мой последний его перевод в "пиши расширяй"

Билл Кушнер

Люблю делать вид

Люблю делать вид, что Ма это дикий слон
& Па тоже дикий слон. Я это я
их дикое дитя. Мы шагаем всё глубже
в джунгли в поисках слоновьей еды.
Мы перестаем жевать слоновью еду

& купаемся в прохладных водах озера.
Ма & Па лежат в высоких зеленых
травах & трутся & пожирают друг друга.
Люблю смотреть, как они трутся & пожирают
друг друга в высоких зеленых травах.
Люблю смотреть за ними часами & часами
у голубых вод озера в высоких зеленых травах.

(пер. с английского Дмитрия Сабирова)

***

— Входите, дорогие гости,
Сегодня кофе, как вино!
А. Т.

Нашей стойкости можно лишь позавидовать, когда мы хлещем «Ласточку», свободной рукой удерживая громадьё тарелок. Товарняк, что бросает наше кафе в дрожь, и тот не в силах их сбить, пока в акведуке под ним не расходятся юноши.

***

каждый стоял над водой
с короткоствольной дудой

из дерева лёд, металл
как дно реки он был мал

из-под него же икра
мечется в нём как кирка

по тупику углерода
в каменной ступе из брода

на таком сыроватом песке
как не сложиться песенке

 Александр Еременко. Opus magnum
«Зебра Е». Стоит 1161 р.

Был такой исторический момент, когда многие считали Еременко лучшим поэтом России, а некоторые - едва ли не единственным. Для тех, кто успел его полюбить тогда, этот момент не только удаляется, но и длится. И вот — до читателя доходит новая книга поэта, вот уже десять лет не пишущего новых стихов.
Было бы культурным безумием рецензировать сейчас стихи Александра Еременко. Можно оценить книгоиздательскую акцию — что ж, она изумительна. Такой книги был при жизни достоин Пушкин, заказать ее мог бы (если б что-то написал) Березовский. Впрочем, сумма творческих усилий, вложенных в каждую (!) страницу книги ее создателями, в первую очередь художником Александром Шабуровым, вряд ли может быть переведена в денежный эквивалент.
OPUS MAGNUM выражает отношение его создателей к автору. Если кто не понял - любовь. Все неожиданно и радостно в сюжете этой книги: и переходы от биографии к истории, и приметы многих скоротечных эпох, и взаимоотношения текста и визуального ряда.
Книга примеряет живому поэту классический фрак — как бы дурачась, да ведь не жмет и не висит. И — то ли мы сбиты с толку, то ли составители порылись в закромах — вроде бы и не все стихи на слуху. Важно и то, что все создатели книги: Шабуров, Курицын, Липовецкий, Касимов, как и сам Еременко, вышли (в различных направлениях) из одного Свердловска.
OPUS MAGNUM становится памятником конкретной локальной культуры. И как бы Москве не стать провинцией на фоне такого памятника.

Заказать с доставкой: [email protected] или www.group-telegram.com/falanster_delivery

HORSES

обскакались в устав
обскочили по кру-
гу верхушку в кустах
пробежав ни гу гу

x2 >>> забираются в пядь
вытемяшенной горки
и берутся как впад
-ина, скороговорки

BISHOP

Деревня, углекислый пикник за буреломом,
где на пару с ветками катамараны
хрустят бездвижные
в порожнем выступе у перевала.

Гравитационная пушка, мельница
срубает шмеля, застрявшего
в кольце портала.
Избрание
у ступенчатого стадиона Мошки
-поджигальщицы дач
во имя габаритных огней пожарных машин

и слова «Environment». Поэтому на игре
каждому в ладони
с почерневшими линиями
что-то мелкое залетает.

Вырезанные
из дерева
служители помнят,
как им выдали резаки, чтобы скосить
полынь атмосферы и распихать
по рюкзакам. "Начиналась гроза...". Расскажите

снова, как прост был переход
от одного креста до другого, а я
сделаю вид, что не нашёл
этого места.

Обновляем «Ленту» стихами Роберта Крили в переводе Александра Фролова. Крили был одним из создателей группы «Блэк Маунтин» (и даже редактировал журнал «Блэк Маунтин ревью», чем повлиял на большое число поэтов своего времени), хотя его личные поэтические поиски распространялись и за её пределы.

Леди птичка

Одна леди спрашивает меня,
и я бы ответил,
с каким
бременем она столкнулась,

чтобы быть счастливой —
сейчас она плачет, и всё

отступает на второй план
и становится невозможным.

Видит Бог, я люблю ее,
и хотел бы утешить,

но выдумка —
это параллельное страдание.

Моё для её,
её для моего.

Прочитать подборку полностью можно по ссылке.

Билл Кушнер

Как я спас мир

Ма говорит, мы без воды. "Мы
без воды!", говорит Ма. "Как я
помою тебя без воды?" Поворачиваюсь
к крану. Нет воды. Гляжу
из окна на реку. Нет

Реки. "Ма, там реки нет!", говорю я.
"Нет реки?", Ма трясет головой и
глядит из окна. "Нет реки!"
Ма и я глядим друг на друга. Ма начинает
плакать и плакать. "Я не смогу помыться без

Воды!". Я бегу за ведром. "Продолжай
плакать, Ма!" Ставлю ведро за ведром
под Ма. Ма, она плачет и плачет и
плачет. Вскоре все вёдра полны
слезами Ма. "Видишь, Ма, у нас теперь куча
воды, её хватит на годы и годы вперёд".

(пер. с английского Дмитрия Сабирова)

***

lthево взljx на[jlbт
кусты не дают выехать, f fyntны
набиdf.ncz gjl колёcf, не отстаёт мотор

во́спорот кле́втарь рядом с чертополохом
и голубикой, нашедшей
место для dslj[f новоприбывшим
jyb rjk.тся в буром крупе
за воротами у ря,bys

и всё пробито высхваль и та
мается у kecта
бинтового с ntyью от сныти

rjuда наступит, когда водородная пыль
сожрёт до jcyjdfybя моего питомца
загубленного авариqyjq влажyjcnm.
которую ребята на спор выкопали из-под
ангfhf

перед ntv как усесться под тенью
nj tcnm набиться nfv и протягивать мне ягоды

Последние 4 года стабильно за пару дней до 9 мая и ещё пару после переслушиваю, как читает свои стихотворения Ян Сатуновский. Человек и поэт, прошедший и изнутри знавший войну, смертельно уставший от фальши и напыщенности приказов, громких фраз и бравады.

https://imwerden.de/publ-1217.html

***

О чём мы думали?
"Об жизни; и ещё
об кой об чём:
о пушке на лесной опушке;
о воске детских щёк;
об оспе, и о кори;
о судорожном отпоре
              их мам,
которых я смогу
насиловать, обутый в сапоги".

***

Мама, мама,
когда мы будем дома?
Когда мы увидим
наш дорогой плебейский двор
и услышим
соседей наших разговор:
– Боже, мы так боялись,
мы так бежали,
а вы?
– А мы жили в Андижане,
а вы?
– А мы в Сибири,
а вы?
– А нас убили.
Мама,
так хочется уже быть дома,
чтоб всё, что было, прошло
и чтоб всё было хорошо.

***

Как я их всех люблю
                      (и их всех убьют).
Всех –
          командиров рот
          "Ро-та, вперед, за Ро-о..."
                  (одеревенеет рот).
Этих. В земле.
"Слышь, Ванька, живой?"
                                        "Замлел."
                                                    "За мной, живей, е!"
Все мы смертники.
Всем
артподготовка в 6,
смерть в 7.


***

Кто вы?
– Репатриированные вдовы.
Так едко я хотел съязвить о них,
но
не поворачивается язык.
Устав от гитлеровских зверств,
убийств, бомбёжек и насилий,
они приходят в офицерский сквер,
чтоб их не воспитывали, а любили

***

Как оживляешься,
когда вспоминаешь
(и через столько лет)
румынок или, там, славянок.
А вспомни-ка Смоленск!
Как ты лежишь в кювете
и при каждом взрыве
вздрагиваешь с головы до пят,
а мозг
срабатывает безотказно:
"не в этот,
в следующий раз..."
"не в этот,
в следующий раз..."
"не в этот,
в следующий раз..."

***

Приезжаем в Харьков.
Слезаем с машины.
Возле памятника Шевченко
смех и слёзы жизни.
Масса вольных женщин
гуляет по саду,
подсаживается на скамейку,
заводит беседу:
один просвет, два просвета.
Скажите, а неужели
всех
евреев убили?
О, мы уже и забыли
когда они были.
Масса, масса вольных женщин
любуется нами,
как будто «за боевые»
никогда не видали.

***

Сейчас, не очень далеко от нас,
идёт такое дикое кровопролитье,
что мы не смотрим друг другу в глаза.
У всех – геморроидальный цвет лица.
Глотают соду интенданты.
Трезвеют лейтенанты.
И все молчат.
Всё
утро
било,
а сейчас –
всё
смолкло.
Молча,
разиня рот,
облившись потом,
молча
              пошла, пошла, пошла пехота,
              пошла, родимая...

***

Деревьями не интересуюсь.
Наверное, как вы –
                                  на их
                                  стволы и листья –
я смотрю на вас самих.
Удачно. То есть, до того удачно –
передано движенье мышц.
Лицо как бы одухотворенное.
И даже
просвечивает какая-то мысль.
Смотрите, он скручивает сигарету.
Ого, ого, облизывает языком.
Что-то рыгыгы́, облокотясь, соседу.
Затягивается. Выпускает дым.
То есть у него и дырочки в носу есть.
Он почти как человек. Почти.
Как дерево. Деревьями не интересуюсь.
Наверное, как вы –
                                  на их
                                  стволы и листья –
я смотрю на вас самих.

***

Как я им должен быть отвратителен! –
С собачьими глазами.
Медли́-тельно-предупреди́-тельно
прохаживающийся по казарме.
Внимательнейший: – простите, я вас – не?..
– А, к матери, слоняются тут, как во сне.
Но я не сонный – я заторможённый.
Зато как на меня смотрят мальчики со скрипками,
библейские мальчики со скрипками, –
во все свои лампочки-лампеня́ –
во все свои – светят – черные и карие,
во все свои – черт знает какие, –
такие, какие и у меня.

***

Начало я проспал.
Рев, вопли, взрывы матерщины.
По улице, задрав –
столы, оглобли, выварки, узлы
                                                  (тылы́!) –
в затылок движутся автомашины.
Девятый час.
Дивизия снялась.
Связисты сматывают связь.
Прощай же, город Штрелен,
где я "стоял" и "был обстрелян",
где я двое суток протосковал,
а на третьи землячку отыскал,
прощай, привал!
Дивизия снялась,
связисты сматывают связь.

Джек Коллом

Декабрь

Холодный, синий декабрь, усеянный щепками
из приёмников сломанных, пишет мгновения карнавала
a la белый поток. Деревянные лица красили в чёрный.
Арифметике дикой. "В краткие полуночи часы",
поёт Лерой Карр. "Числа" снежками (ледяными шарами) становятся.
Нависает крушение умброй,
вывернутыми воспоминаниями о Чичен-Ицы туманном.
Мы видим капельки марша смерти,
в наши дни, приуроченного к Дню Перл Харбора, семена
подсолнуха на апельсиновом мармеладе вскрытом.
Декабрь, ты червь в кишках! Осторожно
царапаешь кожу мою, & радуги дерьма
каскадом падали на кухонную скатерть в клетку,
sur la maison. Храп дедушки Пайя, кажется, сдирает
кожи, иль фильмы, площадей королевства, на своём пути. Не так уж
важно убегать, чтоб оказаться безумцем & начать понимать
это дважды безумно как ты как оно
лезущее в страну неделимого только чтобы вернуться
& сказать что-нибудь об этом. Я говорю декабрь:
тюбик времени, да, но при этом всего-лишь ремора утолщённая.

(пер. с английского Дмитрия Сабирова)