Ещё более показательны другие слова рассказчика, о корне конфликта между диктаторами и писателями: «Между прочим, что такого не поделили диктаторы и писатели? Начиная с печально известной распри Цезаря с Овидием, они как Фантастическая Четвёрка и Галактус, как Люди Икс и Братство Злых Мутантов, как юные Титаны и Смертонос, Форман и Али, Моррисон и Крауч, Сэмми и Серджио, похоже, обречены на постоянные стычки на полях битвы. Рушди объявляет тиранов и бумагомарателей антагонистами от природы, но, на мой взгляд, это слишком простое объяснение, подразумевающее, что писатели тут как бы ни при чём. Моё мнение: диктаторы нюхом чуют конкурента. То же самое свойственно и писателям. Словом, рыбак рыбака видит издалека».
Юниор не находит для Трухильо ни одного доброго слова, но если приглядеться, то у них обнаружится немало общего: агрессивное неприятие неподчинения, потребительское отношение к женщинам и — судя по всему, желание единолично контролировать дискурс о прошлом, память.
Оно подталкивает к разговору о фантастическом в романе: фуку и фэнтези/научной фантастике/супергероях. Юниор верит в первое и, как видно даже из примеров, увлекается вторым.
Система отсылок к произведениям англоязычной поп-культуры — они представлены именно перечисленными жанрами литературы и кино — позволяет рассказчику перебросить мостик между реальностью Доминиканской республики и реальностью США (роман написан преимущественно на английском, и Оскар с Юниором живут преимущественно в штатах), а заодно между собой и Оскаром. Из этих отсылок вытекает одна проблема: зло в поп-культуре часто исходит от конкретного человека или конкретной группы людей (не фокальных персонажей), а значит, чтобы его устранить, нужно просто от них избавиться. И ещё одна: избавление происходит в результате насилия, а не коммуникации.
О фуку мне встретилась фраза: «In true post-modern fashion the narrator oscillates between establishing the veracity of the supernatural and allowing for its dismissal». На самом деле это колебание, вызванное сомнениями в постижимости мира, появляется уже в произведениях романтиков — например, в «Разбитом кувшине» Генриха фон Клейста. Выбор в пользу фантастической или реалистической интерпретации остаётся читателю — и персонажам.
Юниор придерживается фантастического видения истории, государственной и частной, и эта его особенность сочетается со стремлением представить угрозу, слишком похожего на него Трухильо и слишком непохожего Оскара, как нечто внешнее и чужеродное. Как в готической литературе. Такой приём позволяет удовлетворить две исключающие друг друга потребности: встретиться с тревожащим внутри себя и в то же время избежать этой встречи. В поп-культуре он встречается сплошь и рядом. Противовесом Юниору здесь выступает Лола: она утверждает, что, во-первых, нет никакого фуку — есть только жизнь, а во-вторых — «…десять миллионов Трухильо — вот кто мы все такие». Иными словами, склонность персонажей в пользу одной или другой версии сообщает о них нечто важное: стремятся они к отворачиванию, вытеснению, замалчиванию или нет. В этом романе фантастическое помогает рассказчику заслонить действительность, а не приблизиться к её пониманию.
Остаётся разглядеть, что именно оно заслоняет. По тому же Кофману, сверхнормативный диктатор воспринимается как воплощение сверхнормативного латиноамериканского пространства, то есть — как нечто естественное, аутентичное. При этом Трухильо у Диаса насилует женщин пачками, то есть — раз за разом повторяет ритуал приобщения к земле и культуре. Сознание Трухильо остаётся для нас закрытым, зато сквозь рассказ бабника Юниора пробивается связанная с этой неспособностью остановиться неуверенность. Видимо, не такие уж они и носители подлинности, если определять подлинность именно на латиноамериканский манер — как укоренённость в пространстве. Я вижу здесь критику расхожих клише, а с ними — самых основ доминиканской культуры.
Ещё более показательны другие слова рассказчика, о корне конфликта между диктаторами и писателями: «Между прочим, что такого не поделили диктаторы и писатели? Начиная с печально известной распри Цезаря с Овидием, они как Фантастическая Четвёрка и Галактус, как Люди Икс и Братство Злых Мутантов, как юные Титаны и Смертонос, Форман и Али, Моррисон и Крауч, Сэмми и Серджио, похоже, обречены на постоянные стычки на полях битвы. Рушди объявляет тиранов и бумагомарателей антагонистами от природы, но, на мой взгляд, это слишком простое объяснение, подразумевающее, что писатели тут как бы ни при чём. Моё мнение: диктаторы нюхом чуют конкурента. То же самое свойственно и писателям. Словом, рыбак рыбака видит издалека».
Юниор не находит для Трухильо ни одного доброго слова, но если приглядеться, то у них обнаружится немало общего: агрессивное неприятие неподчинения, потребительское отношение к женщинам и — судя по всему, желание единолично контролировать дискурс о прошлом, память.
Оно подталкивает к разговору о фантастическом в романе: фуку и фэнтези/научной фантастике/супергероях. Юниор верит в первое и, как видно даже из примеров, увлекается вторым.
Система отсылок к произведениям англоязычной поп-культуры — они представлены именно перечисленными жанрами литературы и кино — позволяет рассказчику перебросить мостик между реальностью Доминиканской республики и реальностью США (роман написан преимущественно на английском, и Оскар с Юниором живут преимущественно в штатах), а заодно между собой и Оскаром. Из этих отсылок вытекает одна проблема: зло в поп-культуре часто исходит от конкретного человека или конкретной группы людей (не фокальных персонажей), а значит, чтобы его устранить, нужно просто от них избавиться. И ещё одна: избавление происходит в результате насилия, а не коммуникации.
О фуку мне встретилась фраза: «In true post-modern fashion the narrator oscillates between establishing the veracity of the supernatural and allowing for its dismissal». На самом деле это колебание, вызванное сомнениями в постижимости мира, появляется уже в произведениях романтиков — например, в «Разбитом кувшине» Генриха фон Клейста. Выбор в пользу фантастической или реалистической интерпретации остаётся читателю — и персонажам.
Юниор придерживается фантастического видения истории, государственной и частной, и эта его особенность сочетается со стремлением представить угрозу, слишком похожего на него Трухильо и слишком непохожего Оскара, как нечто внешнее и чужеродное. Как в готической литературе. Такой приём позволяет удовлетворить две исключающие друг друга потребности: встретиться с тревожащим внутри себя и в то же время избежать этой встречи. В поп-культуре он встречается сплошь и рядом. Противовесом Юниору здесь выступает Лола: она утверждает, что, во-первых, нет никакого фуку — есть только жизнь, а во-вторых — «…десять миллионов Трухильо — вот кто мы все такие». Иными словами, склонность персонажей в пользу одной или другой версии сообщает о них нечто важное: стремятся они к отворачиванию, вытеснению, замалчиванию или нет. В этом романе фантастическое помогает рассказчику заслонить действительность, а не приблизиться к её пониманию.
Остаётся разглядеть, что именно оно заслоняет. По тому же Кофману, сверхнормативный диктатор воспринимается как воплощение сверхнормативного латиноамериканского пространства, то есть — как нечто естественное, аутентичное. При этом Трухильо у Диаса насилует женщин пачками, то есть — раз за разом повторяет ритуал приобщения к земле и культуре. Сознание Трухильо остаётся для нас закрытым, зато сквозь рассказ бабника Юниора пробивается связанная с этой неспособностью остановиться неуверенность. Видимо, не такие уж они и носители подлинности, если определять подлинность именно на латиноамериканский манер — как укоренённость в пространстве. Я вижу здесь критику расхожих клише, а с ними — самых основ доминиканской культуры.
BY Lukupäiväkirja
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Now safely in France with his spouse and three of his children, Kliuchnikov scrolls through Telegram to learn about the devastation happening in his home country. Investors took profits on Friday while they could ahead of the weekend, explained Tom Essaye, founder of Sevens Report Research. Saturday and Sunday could easily bring unfortunate news on the war front—and traders would rather be able to sell any recent winnings at Friday’s earlier prices than wait for a potentially lower price at Monday’s open. The news also helped traders look past another report showing decades-high inflation and shake off some of the volatility from recent sessions. The Bureau of Labor Statistics' February Consumer Price Index (CPI) this week showed another surge in prices even before Russia escalated its attacks in Ukraine. The headline CPI — soaring 7.9% over last year — underscored the sticky inflationary pressures reverberating across the U.S. economy, with everything from groceries to rents and airline fares getting more expensive for everyday consumers. On February 27th, Durov posted that Channels were becoming a source of unverified information and that the company lacks the ability to check on their veracity. He urged users to be mistrustful of the things shared on Channels, and initially threatened to block the feature in the countries involved for the length of the war, saying that he didn’t want Telegram to be used to aggravate conflict or incite ethnic hatred. He did, however, walk back this plan when it became clear that they had also become a vital communications tool for Ukrainian officials and citizens to help coordinate their resistance and evacuations. As the war in Ukraine rages, the messaging app Telegram has emerged as the go-to place for unfiltered live war updates for both Ukrainian refugees and increasingly isolated Russians alike.
from us
