«Вернись и возьми» (из «Африканской книги» Александра Стесина)
В одной повести собрано, кажется, всё, что способно меня подкупить. Во-первых, увлечённый рассказчик (осторожно: его увлечение заразно). Во-вторых, вещи, которые мне было бы интересно, но слишком страшно сделать самой, — например, поехать в глушь какой-нибудь страны с непривычным укладом жизни. В-третьих, неотворачивание от неприглядной стороны этой самой жизни; растущее понимание, как при встрече с ней себя вести. В-четвёртых, наблюдения о межкультурной коммуникации. В-пятых, приятный язык. И в качестве бонуса — ненавязчивая ирония.
Повесть состоит из двух частей: в первой автор? списанный с автора персонаж? работает в благотворительном госпитале в американском Бриджпорте, во второй — в ганской Эльмине. И там, и там он встречает целую галерею колоритных лиц.
Многие из них при всей своей яркости находятся не на своём месте. Скажем, медсестра Нана Нкетсия — представительница влиятельного ганского рода, заброшенная родителями во враждебную американскую среду и рассорившаяся с ними из-за недостойного выбора профессии. Из второстепенных героев Нане отводится самая важная роль: в ней рассказчик обретает проводника по ганской культуре, на поверку невероятно интересной, и в какой-то мере — по тёмному лесу эмигрантской идентичности. Дело в том, что у самого рассказчика с ощущением принадлежности к месту тоже неладно:
— Не знаю я, Нана, почему меня постоянно куда-то тянет. То есть знаю, наверное. Я ведь эмигрантское отродье, в Америке русский, а в России американец. Человеку, который не здесь и не там, надо ехать в Африку. Преодолеть закон исключённого третьего. — Понимаю: санкофа. — Что? — Сан-ко-фа. Как бы ты это перевёл? — Вернуться, чтобы взять… Вернуться, чтобы что-то взять. — Правильно. Санкофа — это из адинкра [узоров в культуре ашанти; с каждым из них связан определённый обряд и какое-нибудь образное выражение], из наших символов. Я вот тоже всю жизнь живу, как будто это всё — так, на время, а в один прекрасный день я всё брошу и благополучно вернусь домой. Хотя где этот дом, я понятия не имею. Надо, мне кажется, сменить установку. Пожить без костылей. Тогда никакая Африка не понадобится… Но в Гану ты всё равно поезжай, тебе там понравится. Вон ты уже как на чви болтать начал — зря, что ли, старался?
На следующей странице как раз и начинается вторая, ганская часть «Вернись и возьми».
Санкофа — это обретение утраченной идентичности. Главный герой, следуя своей логике, уезжает на её поиски в Гану, но в итоге заболевает малярией и приходит в себя снова в Бриджпорте, рядом с Наной. Возвращается туда, откуда пустился в путь. На уровне текста — чтобы преодолеть/осуществить санкофу, отбросить костыли? Эмигрант уже не будет тем или этим, но в перспективе может стать сразу всем. Возможно, шанс сплавить разрозненное рассказчику в самом конце и представляется.
А возможно, я невольно приписываю ему свой опыт. Меня однажды осенило по дороге из Ювяскюля в Хельсинки именно в таком ключе: «Все языки, которые я когда-либо учила, — мой язык. Именно так, в единственном числе».
«Вернись и возьми» (из «Африканской книги» Александра Стесина)
В одной повести собрано, кажется, всё, что способно меня подкупить. Во-первых, увлечённый рассказчик (осторожно: его увлечение заразно). Во-вторых, вещи, которые мне было бы интересно, но слишком страшно сделать самой, — например, поехать в глушь какой-нибудь страны с непривычным укладом жизни. В-третьих, неотворачивание от неприглядной стороны этой самой жизни; растущее понимание, как при встрече с ней себя вести. В-четвёртых, наблюдения о межкультурной коммуникации. В-пятых, приятный язык. И в качестве бонуса — ненавязчивая ирония.
Повесть состоит из двух частей: в первой автор? списанный с автора персонаж? работает в благотворительном госпитале в американском Бриджпорте, во второй — в ганской Эльмине. И там, и там он встречает целую галерею колоритных лиц.
Многие из них при всей своей яркости находятся не на своём месте. Скажем, медсестра Нана Нкетсия — представительница влиятельного ганского рода, заброшенная родителями во враждебную американскую среду и рассорившаяся с ними из-за недостойного выбора профессии. Из второстепенных героев Нане отводится самая важная роль: в ней рассказчик обретает проводника по ганской культуре, на поверку невероятно интересной, и в какой-то мере — по тёмному лесу эмигрантской идентичности. Дело в том, что у самого рассказчика с ощущением принадлежности к месту тоже неладно:
— Не знаю я, Нана, почему меня постоянно куда-то тянет. То есть знаю, наверное. Я ведь эмигрантское отродье, в Америке русский, а в России американец. Человеку, который не здесь и не там, надо ехать в Африку. Преодолеть закон исключённого третьего. — Понимаю: санкофа. — Что? — Сан-ко-фа. Как бы ты это перевёл? — Вернуться, чтобы взять… Вернуться, чтобы что-то взять. — Правильно. Санкофа — это из адинкра [узоров в культуре ашанти; с каждым из них связан определённый обряд и какое-нибудь образное выражение], из наших символов. Я вот тоже всю жизнь живу, как будто это всё — так, на время, а в один прекрасный день я всё брошу и благополучно вернусь домой. Хотя где этот дом, я понятия не имею. Надо, мне кажется, сменить установку. Пожить без костылей. Тогда никакая Африка не понадобится… Но в Гану ты всё равно поезжай, тебе там понравится. Вон ты уже как на чви болтать начал — зря, что ли, старался?
На следующей странице как раз и начинается вторая, ганская часть «Вернись и возьми».
Санкофа — это обретение утраченной идентичности. Главный герой, следуя своей логике, уезжает на её поиски в Гану, но в итоге заболевает малярией и приходит в себя снова в Бриджпорте, рядом с Наной. Возвращается туда, откуда пустился в путь. На уровне текста — чтобы преодолеть/осуществить санкофу, отбросить костыли? Эмигрант уже не будет тем или этим, но в перспективе может стать сразу всем. Возможно, шанс сплавить разрозненное рассказчику в самом конце и представляется.
А возможно, я невольно приписываю ему свой опыт. Меня однажды осенило по дороге из Ювяскюля в Хельсинки именно в таком ключе: «Все языки, которые я когда-либо учила, — мой язык. Именно так, в единственном числе».
#lukupaivakirja_стесин
BY Lukupäiväkirja
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Telegram, which does little policing of its content, has also became a hub for Russian propaganda and misinformation. Many pro-Kremlin channels have become popular, alongside accounts of journalists and other independent observers. Soloviev also promoted the channel in a post he shared on his own Telegram, which has 580,000 followers. The post recommended his viewers subscribe to "War on Fakes" in a time of fake news. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care. For example, WhatsApp restricted the number of times a user could forward something, and developed automated systems that detect and flag objectionable content. Founder Pavel Durov says tech is meant to set you free
from us
