Артемий Семичаевский

* * *

Алюминиевый век
русской поэзии
кто-то сочиняет столовые
ложки
кто-то — самолёты

это всё
как золото и серебро
тоже не ржавеет
но вот уже не блестит
зато лёгкое гибкое
недорогое

#выбор_Влады_Баронец

Стихотворение Артемия Семичаевского имеет в виду, конечно, не столько разговоры о "русской поэзии", сколько вообще вопрос определения ценности предмета или явления в нашем мире и, шире, характеристики самого этого мира. "Алюминиевый век" отсылает к Золотому и Серебряному векам - общепринятым терминам, удобно ограничивающим прошлые литературные эпохи и вписанные в них имена. Велик соблазн продолжить эту цепочку, как будто это помогло бы избавиться от неопределённости и растерянности в настоящем. Однако алюминий не относится к драгоценным металлам и, стало быть, может иметь только практическую ценность. Поиск такой ценности в поэзии, естественно, приводит к нелепице, сравнению достоинств столовых ложек и самолётов.

Иронично замечание "но вот уже не блестит": этот факт преподносится как недостаток, но ведь блеск сам по себе является не достоинством, а внешним свойством, причём мало применимым к поэзии, как и "лёгкое гибкое / недорогое". Алюминиевый век в этом тексте - возможно, метафора человеческого сознания, которое давно потеряло доверие к незыблемым ценностям и кумирам и не хочет размышлять в категориях высокого. Теперь ему предстоит найти новые духовные точки отсчёта.

#комментарий_Влады_Баронец

#переводы
Матан Порат

СДЕЛКА

Когда совершают сделку с дьяволом,
ему не пожимают руку,
не вглядываются в тьму в его глазах,
по большей части кусают губы,
слюну глотают,
и клянутся -
да сотрется имя его.
У каждой собаки свой день.

Перевод с иврита Ольги Агур

Источник: личный блог переводчицы
#выбор_Людмилы_Казарян

Оригинал текста:

Джан Ли


*

walk
with me

*

почитай мне стихи
такие не как у всех
а чтобы одно слово там
а другое

здесь

а я буду играть на закрытом рояле
тук тук тут

а ты услышишь

there is a fire in a trash can

и я все пытаюсь его остановить
но будто подливаю масло в огонь

а в огне
треск со звуками джаза

тс тс тс тс

*

эта клавиша западает
неужели не слышишь

диез диез диез
бемоль бемоль бемоль

очень долгая пауза
о о о

я оставил под кроватью
воспоминания

медленно раздевается

а когда вернулся
их уже не было

распахивает руки

засохшая рыба

горящие вещи мыло платье рубашка компас хлеб чемодан документы черно-
белая фотография бабушки полотенце и

рваный свитер цвета хаки
каска цвета хаки
старинное ружье

диез диез минор минор
сос сос

*
транспарант размывается в астигматической вспышке

прозрачный невидимый шрифт

тебя не видно
пока ты
не смотришь
сам

*
на моем плече
лишенном веры
(по одену)

по какому одену

(спросишь ты)

да это
уже неважно

и
светишься

шепотом водорослей
бормотанием песка застывшим взглядом
замерзшей рыбы

по камушкам топ топ хлоп хлоп крыльями
и на облачко а там
ангелы и Он сам

раба моя говорит и чмок в щеку
иди за мной говорит топ топ
и хлоп хлоп уже не отпускает

*

зашьем губы снимем кожу
наденем колючую проволоку
и пойдем на главную площадь
с транспарантами и флагами
спасибо партии и правительству
спасибо партии и вождю

спасибо
спасибо

и пойдут на нас танками
и бросим мы наши флаги с транспарантами
и распорем нитки на губах наших
(лиловых от страха) и польется кровь
(жадная черная кровь)

бледные восстанем мы из земли
люди из трухи и соломы наденем новую кожу
из сухих листьев в голубиных перьях
и начнем танцевать неевроцентричные
танцы типа квасса квассы или пачанги

и простит нас бог
(с отрезанным языком
и невидящим взглядом)
бог дубовой коры
бог дрожащих ресниц

и падем мы все ниц
веруем
веруем
веруем

но будет уже поздно

*
папа смотри
вот человек лежит
а вот его тело

вот мама говорит
а вот ее душа

*

and here

by the open mouth

of a dead
wi(n)dow

there is a fire
walk with me

____

получено почтой

#выбор_ивана_полторацкого

К письму с поэмой, которую я опубликовал выше, была приложена просьба о публикации "если это возможно" и краткая биографическая справка: "Джан Ли живет и работает в США. Публикуется впервые".
Сначала я хотел отложить текст, потом вчитался и решил опубликовать в "Метажурнале", он показался мне весьма интересным. Может, сам Дэвид Линч из белого вигвама шлёт привет, а от такого подарка нельзя отмахиваться.
На самом деле я долго листал ленту fb в поисках интересного текста об ушедшем от нас Линче, светлая ему память. И, к сожалению, ничего не находил, хотя из написанных ранее текстов о Твин Пиксе можно составить неплохую антологию (а давайте сделаем это!), ведь кинематография Линча -- чистая поэзия сама по себе. Через полтора часа напряжённого чтения, я вспомнил о странном письме, полученном недавно. И нашёл искомое.
Эта жёсткая и довольно апокалиптичная поэма вполне в духе позднего Линча. В сжатых и напряжённых, как губы, строфах, есть всё: война, мир, любовь, бог, Оден. Огонь. И это наш мир, изгибающийся от боли, это наши транспаранты и танки, наши горящие вещи, наш бог (с отрезанным языком). Что ещё может спасти наш мир, как ни внезапная поэзия без чётких координат?
Может, и не она, но пусть будет, что будет. Тем более программа танцев, представленная здесь, вполне подходит для грядущего воскресения.
А Дэвиду Линчу rest in peace и вечная память.

#комментарий_ивана_полторацкого

#переводы

Дениза Левертов

НАПРИМЕР

Зачастую нигде нет ничего особенного: может,
поезд, дребезжащий ни быстро, ни медленно,
от Мельбурна до Сиднея, свет угасает,
мы перешли ту широкую реку, которую помним
по сказке об отрочестве и роковой любви, написанной
водочной прозой, горящей и чистой —
свет угасает, затем
рядом с путями именно этот
куст эвкалипта, маловажная
деревяшка, роща, в твою сторону
смотрит, но не на тебя, а сквозь, сквозь поезд,
поверх него — глядит ветками и корой
на что-то за пределами твоей жизни. Он, этот
клочок зрения, не красивее
миллиона других, даже менее многих;
нет у тебя здесь прошлого, воспоминаний,
ты никогда не ступишь под тень
этих условных присутствий. Возможно, оставив этот континент,
ты никогда не вернёшься; но он будет с тобой:
годы спустя, когда бы
ни промелькнул в твоей голове мутный образ его,
из тебя вырывает он старый плач:
О Земля, любимая моя Земля!
                                                              — как и многие другие тусклые

созвездия пейзажей, или обломок
камня в лишайнике, или вовсе старый сарай,
где однажды ты укрывался от ливня
в Эссексе, опираясь на колесо или оглоблю
пыльной телеги, и вышел, когда услыхал,
как вернулся петь чёрный дрозд, хотя дождь
ещё не утих; как ты и думал,
там был, в тёмном углу, где хмурые облака
сбились в кучу, неясный след
радуги; напротив неё ожидаемый
отблеск полуденного света Восточной Англии, листья,
что сияют и опадают. Лужи, сорняки у обочины,
очистившиеся от пыли. Земля,
вновь тот внутренний плач —
Земля, любимая...

перевод с английского Дмитрия Сабирова

•

Denise Levertov

FOR INSTANCE

Often, it's nowhere special: maybe
a train rattling not fast or slow
from Melbourne to Sydney, and the light's fading,
we've passed that wide river remembered
from a tale about boyhood and fatal love, written
in vodka prose, clear and burning—
the light's fading and then
beside the tracks this particular
straggle of eucalypts, an inconsequential
bit of a wood, a coppice, looks your way,
not at you, through you, through the train,
over it-gazes with branches and rags of bark
to something beyond your passing. It's not,
this shred of seeing, more beautiful
than a million others, less so than many;
you have no past here, no memories,
and you'll never set foot among these shadowy
tentative presences. Perhaps when you've left this continent
you'll never return; but it stays with you:
years later, whenever
its blurry image flicks on in your head,
it wrenches from you the old cry:
O Earth, belovéd Earth!
                                                —like many another faint

constellation of landscape does, or fragment
of lichened stone, or some old shed
where you took refuge once from pelting rain
in Essex, leaning on wheel or shafts
of a dusty cart, and came out when you heard
a blackbird return to song though the rain
was not quite over, and, as you thought there'd be,
there was, in the dark quarter where frowning clouds
were still clustered, a hesitant trace
of rainbow; and across from that the expected
gleam of East Anglian afternoon light, and leaves
dripping and shining. Puddles, and the roadside weeds
washed of their dust. Earth,
that inward cry again—
Erde, du liebe...¹



＿＿＿＿
¹ Erde, du liebe... — цитата из девятой «Дуинской элегии» Р. М. Рильке

источник

#выбор_нико_железниково

Мария Землянова

***

пиратская запись, транслированная
на радио мария:
ладаном пахнет и богема
суетится — сообщает наша корреспондентка

морская птица удерживает клювом
мочку уха, скусывая перламутровую серьгу
от нежности
— сплю, и зоны бедствия обращаются

как в вольном переводе

сухие тёплые ладони, в которых меня
переносят от места к месту

странствие с карандашом в опустевшем
саду языка
или olga sedakova studies?

— сейчас зима
день прячется за ветками

но немного ещё — и (возможно)
воспарит то небо,
что лежало тяжелым на наших плечах

перелётные ангелы придут на манок
мы узнаем, это произойдёт и всё

тг-канал Марии Земляновой

#выбор_константина_шавловского

Самый нежный, самый близкий текст уходящего января.

“Радио Мария”, как сообщает Википедия, была основана католиками-активистами в Италии 1983 году, в год моего рождения, а когда в Томске родилась авторка этого текста, оно уже девять лет как вещало в России. Имеет ли это значения для моей интерпретации текста Марии Земляновой? Важно ли, что такое радио существует на самом деле, его название совпадает с именем поэтессы, а пространство его вещания - отчасти пересекается с ее жизненным пространством (Землянова - дочь православного священника; живя в Петербурге, какое-то время работала в лютеранской кирхе).

Сумма фактов, действий и дней - как трансляция пиратской записи на христианском радио; звенящая бедность эфира. Что же может самозванка-корреспондентка передать в эфир? В опустевшем саду языка зима и день прячется за ветками, морская птица удерживает мочку уха, скусывая перламутровую серьгу от нежности (головкружительный порядок слов). Птица, как зоны бедствия во сне, обращается - в вольном переводе - в ангела, который придет на манок (возможно).

В стихах Марии Земляновой ангелы, в отличие от птиц, не ходят по одиночке.

В тексте зияют две явных цитаты, но их невозможно угадать (про небо - вольный перевод из Рильке, финальная строчка - из личной переписки). Точнее - их и не нужно угадывать. Но, допустим, Седакова все же переводила Рильке, например, вот это: “Бывают дни: душа моя пуста, / Народ ушел. И в тихом Божьем храме / клубится ангел, возводя кругами / благоуханье, чтобы в фимиаме / взошла сияющая нищета”.

У Рильке (и Седаковой) ангел внутри, а у Земляновой - снаружи. Повсюду.

“Мы узнаем, это произойдет и всё” - выхваченная из диалога случайная фраза, ставшая поэтической строкой. Возможно, весть. Событие непременно произойдет, и мы об этом узнаем. Чем больше я над ней думаю, тем больше понимаю, что ничего более важного сообщить в стихотворении невозможно: это произойдет и всё. (возможно)

#комментарий_константина_шавловского

Кирилл Кобрин в проекте «Ереванский балкон»

https://youtu.be/5JCQt4FkhTw

#Ереванский_балкон

Марина Скепнер

EUROPA CLIPPER

Ю-пи-тер
Кажется, что кончик языка
Почти не задействован
Только в конце
Трогает нёбо
Поцарапанное карамельками от кашля.

И всё-таки вертится
На самом кончике вертится,
Что до Москвы или Питера
Стало примерно так же
Как до Юпитера
И обратно пропорционально квадрату расстояния
Желание проверить, есть ли там жизнь

Источник: ROAR №16

#выбор_Оли_Скорлупкиной

Первая строфа текста предлагает читателю интерактивно разделить внутренне-тактильное ощущение — внимательно проследить за собственным языком и его артикуляторными движениями, прикосновениями к нёбу (трогательно и узнаваемо расцарапанному леденцами). Раз за разом скользя по тексту и сверяя с ним своё осязание, мы чутко приговариваем этот пока неведомый во всех смыслах Ю-пи-тер, внезапно для самих себя сконцентрировавшись на внутренних потёмках собственного речевого аппарата, обычно так легко и без лишних рефлексий производящего высказывание. Ю-пи-тер. Остранённый, застигнутый во рту язык вздрагивает об альвеолы, подаваясь назад, как осторожное животное, — под нашим пристальным наблюдением. Наверное, поэтому Набоков именно так открывает свою Ло-ли-ту: чтобы читатель сразу прочувствовал, как это — звать её по имени, перекатывающемся во рту, чтобы совпал в ощущениях с протагонистом в той заветной области, где рождаются ласковые прозвища и стихи, проклятия и поцелуи, «милостивые господа присяжные». И грандиозная этико-эстетическая игра начинается.

А здесь — небо и нёбо вырастают из одного корня, и Europa Clipper, самая тяжёлая межпланетная станция NASA, делает остановку в заголовке текста на своём пути к Европе, шестому спутнику Юпитера. А до Питера и Москвы становится с каждым днём всё невыносимо дальше. Неминуемо совпавший с первым четверостишием, озвучивший его универсальный опыт своим голосом читатель по инерции примеряет и вторую строфу — и отбрасывает, не соглашаясь, или же горько кутается в неё: для него всё именно так. Соприкасание ныряет с чувственно-физиологического на более глубокий уровень, настойчиво структурно повторяясь, — и почему-то подчёркивается текстовым редактором Телеграма, а ведь оно есть, как и упование на жизнь и милость присяжных [и поэзии кое-что об этом известно — всё-таки она вертится].

#комментарий_Оли_Скорлупкиной

/Этот комментарий должен был появиться 1 января, но мы ждали разрешения на публикацию от руководства Ночлежки, которое с большим трепетом относится к своим подопечным/.

Несмотря на частые упоминания "Ночлежки" в поэтической среде, дело организации кажется мне недостаточно раскрытым в стихах (возможно, я не прав), поэтому, увидев цикл Василисы, с большим энтузиазмом решил его прокомментировать.

Мы смотрим на подопечных глазами девушки-волонтёра: внимательной, заботливой ("самую красивую открыточку"), но не проявляющей лишних эмоций ("сдержанно улыбаюсь в ответ", "почему-то радостно" — в последнем случае сдержанность направлена по отношению к читателю — у автора нет желания перегружать стихотворения своими ответами и переживаниями). В основе каждого произведения цикла лежит не намерение рассказать историю о положении бездомного, а желание через характеры и детали изобразить, что люди остаются людьми при любых обстоятельствах. Так Лена просит гелевую ручку и блокнот, потому что пишет стихи. А её портфель, заполненный стихотворениями (а не чем-то другим, более подходящим для выживания) — вещь, которая помогает почувствовать себя человеком. Волонтёры заметили эту опору и развеяли страшные сомнения подопечной ("я уже не человек"). Стихотворение про Веру показывает еще одну грань человечности: желание выбирать, оставаясь верной своим вкусам. А самым трогательным произведением для меня стало 6-е: про 20-летнюю девушку с опухшими от слёз/сложной жизни веками, которая улыбается от проявления внимания.

Василиса не стремится идеализировать свою работу: в 8-м стихотворении появляется бабушка "божий одуванчик", что не единожды устраивает драку. Это произведение показывает, как непросто заниматься волонтёрством и как много противоречивых качеств спрятано за дверью первого впечатления.

Но несмотря на это, чтение цикла помогает ощутить, что такое гуманность на практике — волонтёры не только выдают еду и одежду, а чувствуют человека и оберегают от отчаянья.

#комментарий_Валерия_Горюнова

Гликерий Улунов

2025 ГОД, ДУМИНИЧЕВСКИЙ МЯСОПАРК, КАЛУЖСКАЯ ОБЛАСТЬ

у школьников в Калуге редкие праздничные дни,
им некуда поехать во всей области — это к ним,
в Музей Ракет
со всей области едут дети,
ненавидя Калугу за то, что отобрала у них поездку в
Москву или Тулу,
скорее Москву, конечно,
где большие ТЦ
больше областных раз в 5,
а иногда и 17 –
знаете ТЦ «Мситихино», там на втором этаже
просто колокола, куда нельзя играть.

но бывает и в правиле дырка,
едут они всей стаей, всей тучей
набиваются в старый паз,
что он только ими и бубнит, ими одними и всё.
путь непростой, сначала на сбор в 8 утра в свою 46 школу,
глядит на них учитель,
не учителя глаза – а канитель
за шиворот падает.
идут струйкой дальше в троллейбусы автобусы,
по пути половина распадается, шавкают
троллейбус за троллейбусом везёт шарф, за корягу зацепившийся
и вытягивает наконец, никого не забыли –
всё это был проскок,
маленьким – перегляд.

доехали до автостанции, пересадка на автобус до КАЛУГИ-2, старый паз ими бурчит,
никого больше слышать не хочет.
детьми исчезал паз,
пыхнул на конечной огарок.
все успели, не второпях
купили по билету на электричку в Сухиничи, а оттуда до Думиничей только хвост.

ностальгии нет, все сами себе хвост,
только взгляд в будущее, первых взгляд.
снова детский набор волочится, заворачивается до тамбуров,
переходит в более сладкий вагон.
в первом вагоне восставали чувства,
мерцали смешки и добрый кола,
думает шарф – а почему я человек,
что во мне такого, что есть у всех.

можно было и без пересадок,
на поезде МОСКВА-БРЯНСК,
но ты мне замазкой напиши на одежде,
дай мне грязь на скол штанов.
в Брянске людей много,
и в Москве ещё раз много.
а в Сухиничах не живёт никто.

если было бы часов пять, все
уже доехали в парк, но если бы они доехали в парк,
их встретил бы пёс, закрытый вход и оконченный день.
но им стукнуло всего три, а они ужом вьются, ворота галдят.

скажите, вы ведь из калужат?
тогда слушайте стих для вас,
от всего нашего коллектива:

Лишь тронутся города крыши,
Зацветут под луной вразнобой,
Затянет смолу избавищик
Готовя капкан слюдяной.
Калуги любимые токи
Заполнят обманом кювету
Реки, что до глаза высокой
В детей наших милых приветом.

хорошее, да?

помните теперь свои чувства,
скрепленные общим рядом.
будете при машинах
и сидеть у вас в городе на берегу моря своего,
зачем будете вы взрослеть, мысли такие у вас будут,
дрифт один на уме,
кальянная мастерская.
глядите в наш фото-сервиз
оставим и мы себе
ваше горящее лицо

вы любите свою колу оттого лишь,
что не была в вас вскормлена сытыми годами жировая база,
которая не растворяется чёрной водой.
вы пьёте и не замечаете, что должно быть, чувствуете лишь то, что у вас есть оттого, кем вы выставлены в наш раздор.

а что мы про детское да про детское,
вы, наверное, за скульптурами приехали. вот они — выдвинуты в вас.

детей отводится делегат,
а делегату отводится время
за которое растекается взгляд

это вы сейчас нос воротите от скульптуры, а как подрастёте каждый случай застывшего тела любить будете
это почему это ещё
чем старше людей, тем у них в сухожилиях больше гула и непоседливости,
непрестанности

и действительно, делегату думается,
год назад у меня руки даже пианино не знали,
а теперь каждый шкаф норовят открыть, лишь бы ноты оттуда выудить.

ещё раз помните ваши чувства,
выдернутые – раз
вдетые – два.

пора уезжать. охранник спел свою мудрую песню,
слова были похожи на воздушных слизней,
дети не пытались подпевать,
только чавкали бы остатками,
создали минуту молчания
доверенную слуху и уважению.
кто поёт такие песни,
тот — слава неугасающая Думиничей,
чего никто не хотел.

взяслиь вжяыбь взялись за руки дружно
подпороты плеча плечо.
державный взгляд и учитель,
учитель и знающая булава.
инвентаризация пройдена, едут
вывернутый галкий рукав.

живые картины просят их не дать себя
сделать, избаловать.
не будьте откормлены,
не дайте сцеловать
свою оболочку,
пусть только вам
не
и слова совпадают со звоном вагона

едут обратно, впереди дороги два часа
кто-то из них, один откусок
поездное время было хапуга
другому ребёнку говорит:
давно мы не виделись с тобой в кафе "Чебуреки"
на улице Кирова или ниже её.
проездное время захапало себе,
отоварилось
отвечает:
да, не виделись давно. увидимся снова значит

источник: личный канал автора (@nuamozhetluchshenastya)

#выбор_Лизы_Хереш

О поэтике Гликерия Улунова в связи с конструированием локальной топонимики и лексических идентичностях в “Метажурнале” уже писал год назад Максим Алпатов (https://www.group-telegram.com/metajournal.com/3023). В его новом тексте, также исследующим Калужскую область, меня больше интересует внимание автора к школьникам, детям – людям, часто лишённым субъектности и голоса. Прослеживая их путешествие, которое принимает гротескные синекдохальные формы, Улунов предлагает собственную философскую программу, полагающуюся и на космизм (неслучайно связанный с психическим ландшафтом Калуги), и на синтаксический взрыв Платоновской прозы:

ностальгии нет, все сами себе хвост,
только взгляд в будущее, первых взгляд.
снова детский набор волочится, заворачивается до тамбуров,
переходит в более сладкий вагон.
в первом вагоне восставали чувства,
мерцали смешки и добрый кола,
думает шарф – а почему я человек,
что во мне такого, что есть у всех.

<...>

вы любите свою колу оттого лишь,
что не была в вас вскормлена сытыми годами жировая база,
которая не растворяется чёрной водой.
вы пьёте и не замечаете, что должно быть, чувствуете лишь то, что у вас есть оттого, кем вы выставлены в наш раздор.

Описывая путешествие детей, автор отдаёт пространство и другим голосам, к детям обращающимся: стихотворение для “калужат”, подготовленное коллективом; общение детей и делегата, борющегося за время и пространство, динамику и статику (статуарность).

а что мы про детское да про детское,
вы, наверное, за скульптурами приехали. вот они — выдвинуты в вас.

детей отводится делегат,
а делегату отводится время
за которое растекается взгляд

это вы сейчас нос воротите от скульптуры, а как подрастёте каждый случай застывшего тела любить будете
это почему это ещё
чем старше людей, тем у них в сухожилиях больше гула и непоседливости,
непрестанности

Полифоническая ткань текста, в котором голоса не разделяются ни указаниями на их произносящих, ни строфами, ни стилистическими вступлениями (исключением становится “стих от всего нашего коллектива”), отражает и его дискурсивное многообразие. При этом как взрослые, говорящие от лица социального порядка, так и дети, вынужденные ему сопротивляться, находить альтернативные дорожки, навигировать в калужских автобусах и электричках, не сопротивляются речи друг друга, как бы совместно открывая многоголосое пространство. Оно не протестует против обломков речи, клише, оговорок и идеологических пустышек, подставляя уши каждому речевому агенту:

охранник спел свою мудрую песню,
слова были похожи на воздушных слизней,
дети не пытались подпевать,
только чавкали бы остатками,
создали минуту молчания
доверенную слуху и уважению.

Телесная пластика соприкоснувшихся друг с другом словом людей становится монументальной и угрожающей. Однако грамматические изломы, не покидая её, преображают уподобление тотализирующим образам в инсталляцию, заражающую витальностью, всепроникающую бодрость. Образы мобилизуют эстетику.

подпороты плеча плечо.
державный взгляд и учитель,
учитель и знающая булава.

Вопрос влюблённости в эстетику и её притязательности уже поднимался самим Гликерием в сопроводительном тексте к поэтическим практикам Сони Бойко (https://flagi.media/piece/783). Завершение поездки, обещающее цикличность калужского транспортного блуждания (и надежду на встречу в кафе “Чебуреки”), предполагает, что пересечение границы между Калугой и Москвой будет происходить снова и снова. Провинциализируя Москву, Гликерий изобретает собственную версию эстезиса, связанного с пересмотром представления о прекрасном и продуцированием нового знания о мире, критически смотрящего на отношения центра и периферии, а также на тех, кто воспринимается экспертами, у кого есть право называть вещи и говорить громче всех.

#комментарий_Лизы_Хереш