Поскольку Youtube в РФ совсем перестает работать, вопрос залу: какие vpn стабильно работают без WiFi?

Появилась рецензия на «Незаживающий рай». Ура! https://www.peremeny.ru/blog/29062

В курсе «Ненормальные» Мишель Фуко разворачивает концепт «конвульсивной плоти» или «одержимости» как реакции на репрессивную христианизацию эпохи инквизиции. Конвульсия — это непроизвольное сопротивление тела или разума насилию, которое не получает ясной артикуляции. Если перенести эту логику в область литературы, то можно заметить, что письмо тоже способно проявлять себя подобным образом. Это конвульсивное слово принципиально отличается от так называемого «террора в изящной словесности». Литературный террорист (условный Селин или Гийота) — это писатель, сознательно выбравший стратегию бунта как идейно, так и стилистически: его речь намеренно кроит внутри родного языка иностранный. В случае непроизвольной словесной конвульсии перед нами нечто совершенно иное. Это языковое сопротивление ощутимо, например, при чтении текстов Платонова или Гора. Стихи Гора, написанные в 1942—1944 годах, — это сопротивление языка вторжению калечащей действительности, которое, несмотря на всю свою нечленораздельность, предстает как скрупулезная документация путешествия в ад. Мы не знаем и никогда не узнаем, как были «сделаны» эти стихи, метод сочинения не поддается реконструкции, если, конечно, сам термин «метод» уместен. Крайне сложно даже ответить на вопрос, кто здесь является субъектом высказывания. Но становится ясно, какой ценой достигается подлинное языковое чужеземство: оно подступается к тому, что нельзя продумать, но можно пережить. Языковая «одержимость» Платонова не была кратковременной вспышкой, как у Гора, но равномерно растянулась почти на всю жизнь, стихая лишь на непродолжительное время, и в каком-то смысле она еще менее объяснима.

Очень давно хотел сформулировать мысли о языке Платонова, и вроде наконец получилось.

https://www.nlobooks.ru/upload/iblock/c71/giz2sxh128fpyaurqo3c2umet8wk1kir/190-NLO-Ryasov.pdf

Книга недели — «Незаживающий рай»

Усилиями издательств «Носорог» и Jaromir Hladik Press в свет вышло первое издание архивных материалов поэта, прозаика и драматурга Владимира Казакова. Автор — продолжатель традиций русского авангарда, в его творчестве слышится эхо футуристов и обэриутов. Если вы ещё не знакомы с этим именем, самое время перейти по ссылке в шапке поста и ознакомиться с фрагментом сборника.

Вот так!

С ума сойти

Открываем предзаказ на книгу:
Морис Бланшо. Заметки к Хайдеггеру
Труды Мартина Хайдеггера (1889–1976) составляют важный метатекст произведений выдающегося французского писателя и мыслителя Мориса Бланшо (1907–2003) — от его прозы и эссеистики 1940-х годов до поздних фрагментарных книг. Опубликованные лишь недавно записи из архива Бланшо, относящиеся в основном к 1950-м годам, свидетель- ствуют о его погружении в мысль немецкого философа через конспек- тивный перевод. Отбор фрагментов и терминологические решения, принятые Бланшо-переводчиком, проливают свет на эволюцию его собственной мысли и позволяют судить о рецепции во Франции середины XX века мысли Хайдеггера, отдельные моменты которой могут быть уточнены через трехголосное — немецко-французско-русское — проговаривание ходов, прокладываемых ею в языке.
Настоящее издание включает в себя записи Бланшо, посвященные главной работе Хайдеггера «Бытие и время» (1927).

Столкнувшись с заглавием «Мое погоняло Берроуз» (в оригинале у Майлза - «Call Me Burroughs: A Life») я подумал не о Мелвилле, а о том, что давненько не слышал слова «погоняло». Что ж, в целом Алекс Керви держит марку: огромный указатель имен просто перенесен из оригинала, его завершают фамилии на З и С, а номера страниц отсылают к американскому изданию. Впрочем, на это отчаянное пиратство можно посмотреть и как на реализацию метода разрезок. Что странно, перевод, кажется, не совсем убийственный - полистав книгу, заметил только ошибки в управлениях. Да и вообще, если три года назад я бы, может, написал какой-нибудь издевательский отзыв, то теперь скорее надо радоваться тому, что биография Берроуза опубликована без черных полос на страницах.

"Какое отношение к связи теологии и права имеет чистейше литературная, казалось бы, работа главных героев глав книги: Жана Жене, Пьера Гийота, Шарля Фердинанда Рамю, Рене Домаля, Клода Луи-Комбе, Луи-Рене Дефоре, Сэмюэля Беккета, Антуана Володина? (Спойлер: именно их тексты в силу специфики своего устройства позволяют увидеть подход к этой проблеме, может быть, наилучшим образом.)"

Ольга Балла написала рецензию на мою книгу "Образ без цели". https://www.nlobooks.ru/upload/iblock/b86/4wjvs3ynm2f7owcjo4rzlnb3rxstce11/157-NZ-Reviews.pdf

Накануне нового года анонсируем новую книгу, одну из наших любимых новинок следующих месяцев, — «Сны и рассказы» Вальтера Беньямина в переводе Анны Глазовой. В сборник войдут разрозненные прозаические тексты, написанные в разные периоды жизни Беньямина. Первую часть составляет особая категория — сны, но это не совсем дневник сновидений, поскольку они переработаны в повествования или философские фрагменты. Вторая часть — рассказы, написанные еще в студенческие, а также в более зрелые годы.

Из предисловия Анны Глазовой:

Беньямин говорил, что успех его писательского стиля обусловлен отказом от первого лица во всех текстах, кроме писем. Тем не менее в рассказах о снах нельзя избежать самого глубокого проникновения в свое «я» и пересказ сновидений по необходимости включает в себя «мне снилось» или «я видел во сне». По Гераклиту, для бодрствующих существует один и общий космос, а во сне — у каждого свой собственный. Можно к этому добавить, что, хотя все увиденное во сне принадлежит первому лицу, рассказ о снах смыкает мир ночного одиночества с общим миром яви. В собственном мире сна господствует воображение и яснее проступают желания, а наяву они вступают в соприкосновение с жизнью среди людей и их отношений.

После праздников покажем обложку и откроем предзаказ. Оставайтесь на связи даже во время сна.

Оказывается, мой «Путь вычитания» способен сподвигнуть на чтение книг Беккета в хронологическом порядке: https://gorky.media/context/preodolenie-zavisimostej-na-lone-prirody/

Можете считать меня свихнувшимся, но в том, что от проклятого автофикшна спасу нет, виноват Беккет. Гипотеза следующая. Есть интересный парадокс, связанный с французской словесностью: философские тексты второй половины XX века, написанные французами, сегодня принято считать концептуализацией процессов, которые в искусстве ассоциируются с именем постмодернизма. Насколько правомерна эта связь – другой вопрос, но мало кого удивишь задействованием инструментария деконструкции для чтения Кортасара, Эко и Павича, как и цитатами из Делеза и Бодрийяра в статьях о Пинчоне. Ставка на интертекстуальность и стилевое многообразие к середине 1980-х стала в художественной литературе общим местом, однако во Франции дела обстояли несколько иначе. Виной тому отчасти является проделанный Беккетом «путь вычитания». Вернее, Беккета в данном случае можно считать просто концептуальным персонажем – дело, конечно, не только в нем, а во всем условном круге, очерченном в первую очередь авторами Minuit и во многом определявшем в те годы лицо французской литературы. И Саррот, и Симон, и Дюрас, и Роб-Грийе в той или иной степени испытывали подозрение к «пути сложения», стратегии которого предлагал оживить европейский, американский и латиноамериканский постмодернизм (в этой связи мне больше нравится словосочетание «поздний модернизм», но не важно). Во Франции к этому времени сформировалась противоположная традиция – скупого, герметичного письма, которую продолжали Гибер, Дюрер, Ленуар, Туссен, Лорран (список может быть очень длинным). Как и у позднего Беккета, зачастую это были пронизанные автобиографическими мотивами вещи, только метафизический пласт все больше отходил на второй план, а приемы дневниковых записей наоборот постепенно приобретали наибольшую значимость. Темы личных травм, самокопаний, особого индивидуального опыта начали становиться мейнстримом, а скупая манера письма в виде заметок о своей жизни внезапно оказалась куда более подходящей для крупных тиражей, чем Барт и даже Фаулз. И если у Дубровского, придумавшего термин автофикшн, еще наблюдалась тяга к аллюзийности, то для Эрно она является ложным союзником, уводящим в сторону от реальности семейной или социальной травмы. К 90-м такого рода прозы во Франции уже скопилось столь много, что вся эта затея постепенно начала исчерпывать себя. Поэтому в каком-то смысле на сегодняшний запоздалый бум автофикшн (старт которому все-таки дала именно Франция) можно взглянуть еще и как на вульгаризацию того, что делало второе поколение авторов Minuit. Мало того, что в жанровом и тематическом плане перед нами выстраивается полк эпигонов, но и чисто стилистически все эти однотипные исповеди оказываются изводом стратегии вычитания. Не знаю, как вам, а мне кажется, что заголовок новой книги Саймона Кричли весьма актуален. Your Life is not a Fucking Story.