👆А это офигенная стимпанковская брюссельская карусель - у церкви Св. Екатерины, если что. Я сам не рискнул, всё-таки она на детей рассчитана. Спросил стоял и смотрел, разинув рот от восхищения.

Леди Инструментальности обнаружила, что за ночь у нее выросли сиськи — но есть нюанс.

(Французское издание Кордвейнера Смита 80-х, что ли, годов. Как видим, кринжеватые обложки — свойство жанра, а не страны или эпохи.)

К вопросу о Толкине и фашизме. Нынешняя премьер-министр Италии Джорджа Мелони в 1990-е прекрасно совмещала свою неофашистскую юность (в Итальянском социальном движении, партии закоренелых последователей Муссолини) с большой, но чистой любовью к фэнтези вообще и "Властелину Колец" в частности. Да и как бы не она одна: молодежная секция ИСД проводила Хоббитские лагеря еще в 1970-е (Guardian пишет, что их называли "праворадикальным Вудстоком") и возродила в 1993-м. Юные увлекающиеся натуры могли там и зиговать от сердца, и петь про Элберет, я полагаю. Друзья Мелони по ИСД носили клички "Фродо", "Гэндальф" и "Хоббит", сама она пела в фолк-группе Compagnia dell'Anello — "Содружество Кольца" — и вроде как наряжалась Сэмуайзом Гэмджи.

Любовь к Толкину Мелони пронесла через всю жизнь и любит его цитировать. Если про Кольца Власти, то отсылая к Соросу и прочим финансовым элитам. Если про "наступит день, когда мужество оставит нас и мы разорвем узы дружбы, но не сегодня" — то про своих "Братьев Италии". Ну и, понятно, Толкин в трактовке Джорджи Мелони — прежде всего ценности: консервативные, христианские, католические, западные, а всякие там харадрим пусть на своих югах на мумаках ездят.

Но не Толкином единым. В 1997 году 20-летняя Мелони стала главой римского отделения местного югенда и со следующего года стала проводить политический фестиваль под названием "Атрейю". Это уже Михаэль Энде, "Бесконечная история". Почему Атрейю? Потому что "символ борьбы с нигилизмом, идеальный для нашего мировоззрения". На фестивале бывали такие видные атрейю нашего времени, как Виктор Орбан, Стив Бэннон и Илон Маск. Бедный Энде. Бедный Атрейю.

Но это ведь всё по правде. "Я не считаю "Властелина Колец" фэнтези", — говорит Мелони. Ну и да: мир Запада противостоит Тьме, буквально же.

Значит, нужные книги ты в детстве читал (с) Впрочем, если уж люди Евангелие выворачивают наизнанку, невозможного для них мало. Можно одновременно упиваться Толкином — и рассказывать, какой Муссолини был великий политик, всё правильно делал, особенно для Италии.

(А в 2019-м Мелони еще и капитана Харлока назвала "символом поколения, бросившего вызов апатии и равнодушию эпохи". Блинский блин. Никто не ушел необиженным.)

Картинка по теме.

Нефантастика, фактически подарок (куплено в дублинском книжном на подарочную карточку), три прекрасных ирландоцентричных книжки о мире, Шекспире и литературе. Пришло сегодня. Где взять книжных полков

С утра чего-то вспомнил про Филипа Фармера и про то, что он публиковал в 70-е. Спектр там был — от фантастической во всех смыслах порнографии до вымышленных биографий известных литературных героев, складывавшихся в фармеровский личный космос, не считая серий "Мир Реки" и "Мир Ярусов", достаточно безумных. Началось всё это чуть раньше, во второй половине 60-х, конечно.

Потом я стал вспоминать, что в 70-е публиковали другие западные фантасты. И у меня сам собой возник вопрос "как". Потому что там не половина — там добрые семь восьмых были лютым, лютейшим неформатом. Такое впечатление, что можно было вот буквально всё. "Все пути открыты перед ихним взором", как пел Окуджава.

А где были редакторы? И ведь неслучайно 70-е неизвестны какими-то крупными НФ-редакторами, которые пробили бы какую-то стену, как это было с Хьюго Гернсбэком в 20-е и 30-е, Джоном Кэмпбеллом в 40-е, Горацио Голдом в 50-е и Майклом Муркоком (которому только что исполнилось 85 лет, кстати) в 60-е. 70-е — время Дональда Уоллхейма с издательством DAW и Лестера и Джуди-Линн дель Рэев с импринтом Del Rey. Они — как подметил Альгис Будрис про Уоллхейма — "делали свою работу". Потому что стенки уже были пробиты в определенном смысле.

Интересное было время: инерция 60-х в литературе сохранялась, экономическая, технологическая и прочая реальность возьмет свое только в 1980-х с появлением киберпанка (а затем и стимпанка), и если прежде фантастика была жанром, от которого никто особо ничего не ждал, то тут она стала жанром, от которого ждали чего угодно. Хороших писателей — по разным причинам, но практически всех — шатало от откровенной халтуры до шедевров. Толкин доказал, что даже такой низкорепутационный жанр, как фэнтези, не обязан быть нишевой литературой. Сломаны были всяческие табу — на секс, религию, постмодернизм, наконец. Можно было всё.

И редакторы, как я понимаю теперь, пребывали в некоторой растерянности. И печатали буквально что попало. Отчего в систему попало изрядно шлака (не люблю это слово, но тут оно уместно), а система работала своеобразно, допечатывала всё, что в ней было, пока сохранялся минимальный спрос, в итоге к 80-м трубы оказались забиты и их надо было чистить — и чистили их так ретиво, что вместе с шлаком в прошлом осталась и масса прекрасных вещей, которым место в вечности, вроде многих романов Саймака и Желязны, о которых (о романах) на Западе сегодня почти никто не знает.

Мне кажется, где-то аналогичной была ситуация в России и округ в 90-х. Примерно с теми же результатами. Когда можно всё, коммерциализация и рынок быстренько сворачивают к форматам. И цикл повторяется. Потому что засилье форматов выливается в очередную революцию всегда. "И дальше, как заведено".

Особенностью нынешней революции в русскоязычной фантастике является отказ от лейбла "фантастика" в принципе. На Западе этим путем, кажется, не шли никогда. В России — пошли вполне. Вчера я прочел у Димы Захарова про Михаила Глебовича Успенского: "Он был большой писатель, не очень удачно записавшийся в фантасты и, к сожалению, прошедший почти сугубо по этому ведомству". В этом предложении — вся суть дела. Само собой, Успенский и был фантаст — и Пелевин фантаст, и Быков, и Сорокин, и Сальников, и Шмараков, и Идиатуллин, и Веркин, и сам Захаров, и много кто еще, — но "записываться" тут — значит "причислять себя к НФ-мейнстриму", а НФ-мейнстрим в фантастике после 90-х был известно какой. Даже Лазарчук и Рыбаков толком не выжили, когда поднялась волна формата. Так что фантастический неформат вышел за калитку собственного гетто в другое гетто, обычного мейнстрима, и там активно заблистал.

Мне не очень нравится такая постановка вопроса, от нее недалеко до снобизма, мне кажется. Я бы предпочел сценарий западных 70-х. В нынешнем российском сценарии разрыв между "низкой" и "высокой" литературой сохраняется, а задача должна быть в том, чтобы его срыть к херам, — только тогда возможен лотмановский культурный взрыв.👇

👆Но это частное замечание. А в целом — цикличность рулит. Форматы и революции сменяют друг друга с завидным постоянством, диалектика цветет, придумавшие Книгу Перемен древние китайцы торжествуют.

Я всё пропустил, а, оказывается, инспектора Петера Глебски в новом сериале фильме по "Отелю "У погибшего альпиниста"" будет играть Евгений Цыганов.

Это хорошая новость. Цыганов — актер великолепный, я его страшно люблю и в "Оттепели", и в "Одессе", надеюсь полюбить в "Мастере и Маргарите" и "Первом номере"; он, оказывается, и в "Черновике" играл, но я его там просто не помню.

Жаль только, что снимает фильм не Тодоровский, а Домогаров-мл. Ну, посмотрим. Цыганов по крайней мере сыграет как надо.

И еще одна прекрасная новость: у Романа Шмаракова, писателя милостью Божьей, скоро выйдет в "Азбуке" переиздание "Книги скворцов". Рома не поймет, если я назову его фантастом (как он мне заметил однажды в питерской траттории, "у жанра есть репутация"). Но это лучше — это прекрасная литература с элементами фантастики, если угодно.

Воспроизведу-ка я то, что написал об этой вещи в 2015 году, когда прочел ее в рукописи 👇

Соизволением Неба прочел новый текст Романа Шмаракова, продли Господь его годы, — я пишу "текст", потому что не понимаю, повесть это или роман; по объему скорее повесть, но по плотности, сдается мне, не меньше романа.

Называется эта вещь "Книга скворцов". Действие происходит в 1268 году, когда иерусалимский король и швабский герцог Конрадин, здесь называемый, как было кое-где принято, Куррадином, шестнадцати лет, пришел в Италию биться с Карлом I за сицилийское королевство. В это самое время над болонской Имолой летают, как у Хичкока, несметные полчища пернатых. Трое условных героев — госпиталий, келарь и юноша, подрядившийся обновить монастырские фрески, — укрываются от скворцов в местном монастыре и пережидают их за беседой. Собственно, всё. Весь формальный сюжет.

Остальное — ровно то, что мы у Шмаракова ценим и любим и в "Каллиопе, дереве, Кориске", и в "Овидии в изгнании" (и, добавлю я сейчас, в "Автопортрете с устрицей в кармане", и так далее, и так далее): лабиринт историй, который стремительно строят келарь и госпиталий, люди, до крайности ученые (ну или таковыми они кажутся из наших тощих и худых лет). Пересказывать это бессмысленно — Шмараков знает то, что знает Эко, но чего не знает ныне почти никто: хороша книга, которую невозможно пересказать, не изложив без выпусков весь текст, от и до. Греко-римская мифология и история, Средневековье, сюжеты от известнейших (в какой-то момент юноша, именем Фортунат, спрашивает, кто такая ламия; см. рецензию Шмаракова на перевод Лиутпранда кисти Дьяконова с комментарием как раз касательно ламии; ну а нам, любителям фантастики, стыдно не знать про ламию — после "Гипериона"-то) до совсем местечковых, итальянских, почти деревенских — вроде изрядной истории про мессера Гульельмо ди Ариберто из Червии, который желал упокоиться в саркофаге с изображениями подвигов Геракла, и что из этого вышло (я ржал, извините, аки конь). Есть тут истории сквозные — про покойного императора и его цирюльников, например (опять же, сюжет о яблоках и Троице не позабудешь), или про вторую удачу Суллы, или про портного Таддео Дзамбу, — но чем дальше в лес историй, который сам в себе — История, тем лучше понимаешь, что не-сквозного нет вообще ничего. Автор через собеседников, брата Петра и брата Гвидо, оперирует опять не сюжетами, а метасюжетом, мировидением, ровно как в моей любимой "Каллиопе", только там это мир условного викторианского джентльмена, а тут — мир условного позднесредневекового книжника, для которого Афины и Иерусалим сошлись в Риме, "ведь что такое вся история, как не похвала Риму".

Приключениям тела тут взяться неоткуда, люди сидят в монастыре, пережидая стихийное бедствие в форме птиц, и говорят о разном; приключения мысли — это не магистральный сюжет, но сама плоть "Книги скворцов". Сотни персонажей выходят на сцену и исчезают за кулисами — но так, что ты ощущаешь (если не ощущал до этого), что все они живее всех живых. В том числе потому, что История фрактальна: взять хоть историю с головами Секста Кондиана — я вспомнил сначала про голову Альфреда Гарсии, потом про то, где умный человек прячет мертвый лист. Неудивительно, что и сама "Книга скворцов" отзывается внутри себя самой (историей о книге имолезца Андреа Скинелли). Беседа меж тем следует своим правилам: сначала разговоры ведутся о знамениях (раз уж скворцы) как двигателях Истории, о снах, о явлениях богов и прочем в том же духе; затем о мире как сцене, о трагедии (и) Истории; затем, насколько я смог уловить, — о ее осмыслении, о разуме, о том, что разум иногда бессилен, о случайности, о Божьем промысле и вновь об Истории. Это все важно, но только отвлекаются беседующие едва ли не чаще, чем говорят по делу, и это, как по мне, важнее.👇