«...Нам удалось сделать снимок и если вглядеться в него, можно увидеть точку. Это она. Это наш дом. Это мы. Здесь все, кого вы знаете, все, кого любите, все, о ком вы когда-либо слышали, всякий человек, когда-либо рождённый, жил здесь. Здесь все наши радости и несчастья, тысячи истинных вероучений, идеологий и экономических доктрин. Всякий охотник и собиратель, всякий герой и трус, всякий основатель и разрушитель цивилизаций, всякий монарх и простолюдин, все юные влюблённые, все дети, полные надежд, все матери и отцы, каждый изобретатель и исследователь, каждый духовный наставник, каждый продажный политик, каждая суперзвезда, каждое высокопоставленное лицо, каждый святой и каждый грешник из рода человеческого жил здесь — на этой пылинке, повисшей в лучах солнечного света...
Земля — лишь мизерная часть необъятного космического пространства. Вспомните о реках крови, пролитых бесчисленными полководцами и императорами для того, чтобы с триумфом на какие-то мгновения покорить малую часть этой точки. Вспомните о жестокостях, чинимых обитателями одной части точки над обитателями другой её части. Как сложно им достичь понимания, как легко они убивают друг друга, как кипит их ненависть. Наши принципы, наша убеждённость в собственной значимости, вера в то, что мы играем какую-то исключительную роль во вселенной — всё это затмевает бледная точка на фотографии».
Карл Саган, астроном.
Земля — лишь мизерная часть необъятного космического пространства. Вспомните о реках крови, пролитых бесчисленными полководцами и императорами для того, чтобы с триумфом на какие-то мгновения покорить малую часть этой точки. Вспомните о жестокостях, чинимых обитателями одной части точки над обитателями другой её части. Как сложно им достичь понимания, как легко они убивают друг друга, как кипит их ненависть. Наши принципы, наша убеждённость в собственной значимости, вера в то, что мы играем какую-то исключительную роль во вселенной — всё это затмевает бледная точка на фотографии».
Карл Саган, астроном.
Это раскрашенное и улучшенное изображение Солнца составлено из кадров, фиксирующих излучение от атомов водорода в солнечной хромосфере. Вздымаясь над краем Солнца, нити плазмы представляют собой яркие солнечные протуберанцы. Мы видим словно прическу или морщинки Солнца.
Интересно, что было бы если бы это фото показали кому-то из древних, глубоко верующих в любой из солярных культов, - древнему египтянину, зороастрийцу или инку - и предъявили как фото его Бога. Вот он - твой такой вот реальный действительный Бог и это его реальное (не икона) изображение со всеми его протуберанцами и морщинками! Интересно, что было бы, если бы нам сейчас показали фото - не образ и не икону - а вот хотя бы такое однобокое и далëкое фото нашего реального Бога в Его полноте?
Наука смогла сделать это для древних спустя века, возможно сможет сделать в будущем и для нас нынешних. Вопрос только в том, будет ли тогда христианство таким же, как сегодня.
Интересно, что было бы если бы это фото показали кому-то из древних, глубоко верующих в любой из солярных культов, - древнему египтянину, зороастрийцу или инку - и предъявили как фото его Бога. Вот он - твой такой вот реальный действительный Бог и это его реальное (не икона) изображение со всеми его протуберанцами и морщинками! Интересно, что было бы, если бы нам сейчас показали фото - не образ и не икону - а вот хотя бы такое однобокое и далëкое фото нашего реального Бога в Его полноте?
Наука смогла сделать это для древних спустя века, возможно сможет сделать в будущем и для нас нынешних. Вопрос только в том, будет ли тогда христианство таким же, как сегодня.
«It`s a strange world» — то и дело повторяли они. О прорывающемся сквозь сладкие сны и картиночную реальность внутреннем зле, прикрытом синим бархатом, о птицах и жуках, обитающих в сознаниях людей, живущих в тихих городках.
Помимо многочисленных пластов смыслов, помимо постнуаровской реконструкции сюжета – наличие грязной детективной тайны, которую необходимо распутать, наличие героя и антигероя, роковой женщины и благородной девушки, атмосферы ночной жизни, – меня больше всего заинтриговала совершенно чуждая нуару, исключительно линчевская отвратительно липкая метафизическая борьба, которую он закладывает словно бомбу в главного героя, а через него подрывает и веру в человеческое сообщество, заинтриговала, конечно, с религиозной точки зрения. Линч словно препарирует добро и обессмысливает его. Поясню: в классическом нуаре не самый хороший главный герой (очень часто с какой-то травмой и тяжелым жизненным опытом) действует в русле долга. Он „плохой“ хороший парень: плохой муж, отец, друг, алкоголик, грубиян и т.д., но он обладает понятием чести, долга и справедливости; его побила жизнь, но он ещё помнит как должно быть. Зачастую, исполнившись в таком благе и победив зло, он неизбежно умирает или уходит в тень, его миссия выполнена, он спас и через это спасся. Равновесие возвращено.
В «Синем бархате» же Линч вытаскивает в главные герои человека без прошлого, некоего студента Джеффри. Мы не знаем почти ничего из его прежней жизни. Линча не интересуют очевидные и понятные жизненные травмы прошлого, его интересует не внешнее зло, а внутреннее, которое скрывается в герое и которое слегка приоткрывается: во-первых, его садическая внутренняя тяга к насилию, которая прорывается сквозь личину благообразия – так например, он испуганно отказывается ударить „femme fatale“ во время секса, когда та просит его об этом, но когда всё-таки ударяет её, также испуганно, но уже с наслаждением исполняется этим действием; во-вторых, когда главный злодей фильма – убийца, наркодилер и перверт Фрэнк – смотрит ему в глаза, он словно узнаёт во взгляде что-то и говорит: «Ты такой же как и я». И вот, победив внешнее зло согласно жанру, главный герой возвращает городу прекрасный мир стриженных зелёных газонов, цветущих роз на фоне голубого неба с плывущими по нему облаками и улыбающихся пожарников, машущих соседям, город, где всё также в траве роятся жуки, пожирающие друг друга. С одной стороны, Линч восстаёт против ханжества, с другой словно говорит: с добром всё плохо и неочевидно, зато очевидно лишь зло, и мы сдерживаем его силой воли, добро лишь обшивка, фасад, изъеденный древоточцами и никто не может гарантировать, что спящее зло не вырвется наружу. Добро у Линча примесно, чисто лишь зло – таков Линч, что уж поделать, и таков его странный мир эзотеричного мистицизма.
Помимо многочисленных пластов смыслов, помимо постнуаровской реконструкции сюжета – наличие грязной детективной тайны, которую необходимо распутать, наличие героя и антигероя, роковой женщины и благородной девушки, атмосферы ночной жизни, – меня больше всего заинтриговала совершенно чуждая нуару, исключительно линчевская отвратительно липкая метафизическая борьба, которую он закладывает словно бомбу в главного героя, а через него подрывает и веру в человеческое сообщество, заинтриговала, конечно, с религиозной точки зрения. Линч словно препарирует добро и обессмысливает его. Поясню: в классическом нуаре не самый хороший главный герой (очень часто с какой-то травмой и тяжелым жизненным опытом) действует в русле долга. Он „плохой“ хороший парень: плохой муж, отец, друг, алкоголик, грубиян и т.д., но он обладает понятием чести, долга и справедливости; его побила жизнь, но он ещё помнит как должно быть. Зачастую, исполнившись в таком благе и победив зло, он неизбежно умирает или уходит в тень, его миссия выполнена, он спас и через это спасся. Равновесие возвращено.
В «Синем бархате» же Линч вытаскивает в главные герои человека без прошлого, некоего студента Джеффри. Мы не знаем почти ничего из его прежней жизни. Линча не интересуют очевидные и понятные жизненные травмы прошлого, его интересует не внешнее зло, а внутреннее, которое скрывается в герое и которое слегка приоткрывается: во-первых, его садическая внутренняя тяга к насилию, которая прорывается сквозь личину благообразия – так например, он испуганно отказывается ударить „femme fatale“ во время секса, когда та просит его об этом, но когда всё-таки ударяет её, также испуганно, но уже с наслаждением исполняется этим действием; во-вторых, когда главный злодей фильма – убийца, наркодилер и перверт Фрэнк – смотрит ему в глаза, он словно узнаёт во взгляде что-то и говорит: «Ты такой же как и я». И вот, победив внешнее зло согласно жанру, главный герой возвращает городу прекрасный мир стриженных зелёных газонов, цветущих роз на фоне голубого неба с плывущими по нему облаками и улыбающихся пожарников, машущих соседям, город, где всё также в траве роятся жуки, пожирающие друг друга. С одной стороны, Линч восстаёт против ханжества, с другой словно говорит: с добром всё плохо и неочевидно, зато очевидно лишь зло, и мы сдерживаем его силой воли, добро лишь обшивка, фасад, изъеденный древоточцами и никто не может гарантировать, что спящее зло не вырвется наружу. Добро у Линча примесно, чисто лишь зло – таков Линч, что уж поделать, и таков его странный мир эзотеричного мистицизма.