Теология в процессе

«It`s a strange world» — то и дело повторяли они. О прорывающемся сквозь сладкие сны и картиночную реальность внутреннем зле, прикрытом синим бархатом, о птицах и жуках, обитающих в сознаниях людей, живущих в тихих городках.

Помимо многочисленных пластов смыслов, помимо постнуаровской реконструкции сюжета – наличие грязной детективной тайны, которую необходимо распутать, наличие героя и антигероя, роковой женщины и благородной девушки, атмосферы ночной жизни, – меня больше всего заинтриговала совершенно чуждая нуару, исключительно линчевская отвратительно липкая метафизическая борьба, которую он закладывает словно бомбу в главного героя, а через него подрывает и веру в человеческое сообщество, заинтриговала, конечно, с религиозной точки зрения. Линч словно препарирует добро и обессмысливает его. Поясню: в классическом нуаре не самый хороший главный герой (очень часто с какой-то травмой и тяжелым жизненным опытом) действует в русле долга. Он „плохой“ хороший парень: плохой муж, отец, друг, алкоголик, грубиян и т.д., но он обладает понятием чести, долга и справедливости; его побила жизнь, но он ещё помнит как должно быть. Зачастую, исполнившись в таком благе и победив зло, он неизбежно умирает или уходит в тень, его миссия выполнена, он спас и через это спасся. Равновесие возвращено.

В «Синем бархате» же Линч вытаскивает в главные герои человека без прошлого, некоего студента Джеффри. Мы не знаем почти ничего из его прежней жизни. Линча не интересуют очевидные и понятные жизненные травмы прошлого, его интересует не внешнее зло, а внутреннее, которое скрывается в герое и которое слегка приоткрывается: во-первых, его садическая внутренняя тяга к насилию, которая прорывается сквозь личину благообразия – так например, он испуганно отказывается ударить „femme fatale“ во время секса, когда та просит его об этом, но когда всё-таки ударяет её, также испуганно, но уже с наслаждением исполняется этим действием; во-вторых, когда главный злодей фильма – убийца, наркодилер и перверт Фрэнк – смотрит ему в глаза, он словно узнаёт во взгляде что-то и говорит: «Ты такой же как и я». И вот, победив внешнее зло согласно жанру, главный герой возвращает городу прекрасный мир стриженных зелёных газонов, цветущих роз на фоне голубого неба с плывущими по нему облаками и улыбающихся пожарников, машущих соседям, город, где всё также в траве роятся жуки, пожирающие друг друга. С одной стороны, Линч восстаёт против ханжества, с другой словно говорит: с добром всё плохо и неочевидно, зато очевидно лишь зло, и мы сдерживаем его силой воли, добро лишь обшивка, фасад, изъеденный древоточцами и никто не может гарантировать, что спящее зло не вырвется наружу. Добро у Линча примесно, чисто лишь зло – таков Линч, что уж поделать, и таков его странный мир эзотеричного мистицизма.

www.group-telegram.com/us/theologyinprocess.com/14

121 viewsedited  Aug 4 at 14:43

«It`s a strange world» — то и дело повторяли они. О прорывающемся сквозь сладкие сны и картиночную реальность внутреннем зле, прикрытом синим бархатом, о птицах и жуках, обитающих в сознаниях людей, живущих в тихих городках.

Помимо многочисленных пластов смыслов, помимо постнуаровской реконструкции сюжета – наличие грязной детективной тайны, которую необходимо распутать, наличие героя и антигероя, роковой женщины и благородной девушки, атмосферы ночной жизни, – меня больше всего заинтриговала совершенно чуждая нуару, исключительно линчевская отвратительно липкая метафизическая борьба, которую он закладывает словно бомбу в главного героя, а через него подрывает и веру в человеческое сообщество, заинтриговала, конечно, с религиозной точки зрения. Линч словно препарирует добро и обессмысливает его. Поясню: в классическом нуаре не самый хороший главный герой (очень часто с какой-то травмой и тяжелым жизненным опытом) действует в русле долга. Он „плохой“ хороший парень: плохой муж, отец, друг, алкоголик, грубиян и т.д., но он обладает понятием чести, долга и справедливости; его побила жизнь, но он ещё помнит как должно быть. Зачастую, исполнившись в таком благе и победив зло, он неизбежно умирает или уходит в тень, его миссия выполнена, он спас и через это спасся. Равновесие возвращено.

В «Синем бархате» же Линч вытаскивает в главные герои человека без прошлого, некоего студента Джеффри. Мы не знаем почти ничего из его прежней жизни. Линча не интересуют очевидные и понятные жизненные травмы прошлого, его интересует не внешнее зло, а внутреннее, которое скрывается в герое и которое слегка приоткрывается: во-первых, его садическая внутренняя тяга к насилию, которая прорывается сквозь личину благообразия – так например, он испуганно отказывается ударить „femme fatale“ во время секса, когда та просит его об этом, но когда всё-таки ударяет её, также испуганно, но уже с наслаждением исполняется этим действием; во-вторых, когда главный злодей фильма – убийца, наркодилер и перверт Фрэнк – смотрит ему в глаза, он словно узнаёт во взгляде что-то и говорит: «Ты такой же как и я». И вот, победив внешнее зло согласно жанру, главный герой возвращает городу прекрасный мир стриженных зелёных газонов, цветущих роз на фоне голубого неба с плывущими по нему облаками и улыбающихся пожарников, машущих соседям, город, где всё также в траве роятся жуки, пожирающие друг друга. С одной стороны, Линч восстаёт против ханжества, с другой словно говорит: с добром всё плохо и неочевидно, зато очевидно лишь зло, и мы сдерживаем его силой воли, добро лишь обшивка, фасад, изъеденный древоточцами и никто не может гарантировать, что спящее зло не вырвется наружу. Добро у Линча примесно, чисто лишь зло – таков Линч, что уж поделать, и таков его странный мир эзотеричного мистицизма.

BY Теология в процессе