Я не слишком рассчитывал на что-то, когда шел на выставку «Святая семья» в музей Рублева. Во-первых, святая семья в честь прошедшего года семьи, а потому и не святое семейство, хотя оно отдает немного Марксом и Энгельсом. Так что ждал я там агитпропа. А во-вторых, выставка сформирована из фондов самого музея Рублева, то есть все это мы примерно уже видели. Так что на самом деле я шел на другую выставку, которая там у них в закутке, и которая раньше была бесплатная, а теперь дерут по 50 рублей – «Образ слова», где вывесили две редкие вологодские иконы XVI века из частных собраний.
А еще вместо толпы из пяти щей мы пошли вдвоем, потому что одна девица, которая пишет квалификационную работу про Рому Михайлова, куда-то исчезла, вторая, искусствовед, ушла на работу, третий из «Православной энциклопедии» заявил, что в воскресенье туда не пойдет, потому что там полно людей.
Людей особо не было. Зато была достаточно насыщенная выставка с рядом икон, которые никакого отношения ни к святому семейству, ни к Петру и Февронии не имели. Кураторами семья явно понималась в максимально расширительном ключе, так что даже я не очень понял, что там делала икона Симеона Столпника или Николая угодника с житием. И заказная новгородская икона с тремя святыми, явно небесного покровителя заказчика плюс видимо еще его «любимых» святых или еще кого.
Иконы шикарные, но как водится смотреть нормально их не дали служки, доставшие своими замечаниями. Впрочем, это старая беда музея Рублева. Надо бы уже привыкнуть.
Людей особо не было. Зато была достаточно насыщенная выставка с рядом икон, которые никакого отношения ни к святому семейству, ни к Петру и Февронии не имели. Кураторами семья явно понималась в максимально расширительном ключе, так что даже я не очень понял, что там делала икона Симеона Столпника или Николая угодника с житием. И заказная новгородская икона с тремя святыми, явно небесного покровителя заказчика плюс видимо еще его «любимых» святых или еще кого.
Иконы шикарные, но как водится смотреть нормально их не дали служки, доставшие своими замечаниями. Впрочем, это старая беда музея Рублева. Надо бы уже привыкнуть.
Как редактор с двадцатилетним стажем я не жалуюсь, когда меня жестко редактируют или мою редактуру перебивают. Тем более что это был пилотный номер журнала, и все должно было быть максимально содержательно вылизано и стилистически нейтрально. В конце концов, сборная Конде Наст и Сноба вполне профессионалы по санации текстов, а тут еще и надо было совершить трудовой подвиг, сделать номер за месяц. Но все-таки жаль, что из одного текста исчезла красивая сцена, как прямо под окнами столичной мэрии копаются в грязи свиньи, которых выращивают философы из Института Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
В начале классической эпохи греки вдруг запрещают плакальщиц на похоронах. Церемония, так пышно описанная еще Гомером в Илиаде, где над телом мертвого Гектора плачут два хора из родственников и профессиональных плакальщиц, вдруг начинает раздражать полисное начальство. Что случилось? Антрополог Гейл Уорст-Уорхафт подходит максимально близко к ответу на этот вопрос. Но не дает его. Она перечисляет несколько версий из исследовательской литературы, почему греки пошли на этот явно непопулярный шаг.
Первая версия – неолиберальная – ограничение расходов на погребение, явно не работает. Траур оставался делом частным и удар на самом деле новые запреты наносили по богатым. А так же по самим плакальщицам как традиционному институту. И здесь вступает дело уже феминистская критика: это все было для того, чтобы еще больше закабалить женщин и снизить их общественную роль. Эта версия также подчеркивается тем, что в данный период происходит трансформация греческих законов о наследовании, окончательно выводившая женщин из этого гражданского законодательства. Однако такая версия представляется слишком уж сложной. Наконец, третья версия, которую пересказывает авторка – структуралистская, согласно которой яркие шоу плакальщиц пробуждали у горожан чувство мести, тем самым подвергая риску единство городского сообщества и полисный мир. Версия хорошая, но против нее есть один важный аргумент, который как раз и открывает дверь моей гипотезе.
Институт кровной мести жил в Греции достаточно долго, его гасили, но он возрождался по мере того, как общество возвращалось к архаике. И дело, конечно, не в мести, коли уж число убийств в результате усобиц в богатых социально структурированных полисах типа Афин VI века было невелико. Но вот деталь, которую замечает Холст, и которая является ключом к ответу на ее вопрос. Запрет на плакальщиц совпадает с военно-политическими реформами Солона и является их частью. Именно в это время в полисах появляется регулярная армия, институт наемников и развивается система подготовки бойцов. И теперь не они дополняют городское мужское ополчение, а наоборот, ополчение становится вспомогательной армией. То есть это время, когда число боестолкновений увеличивается, соответственно растет численность жертв. Аналогично растет число захоронений и траурных процессий, которые традиционно шли от дома мертвеца и до кладбища за городской стеной, растягиваясь порой на целый день. Запрет на плакальщиц же касался не их присутствия, а того, чтобы пока процессия идет по городу, она шла в тишине.
Зачем это нужно? Зачем запрещать традиционное женское искусство траура? Ответ для тех, кто посещал российское кладбище во время СВО, очевиден: массовые похороны снижают желание города бороться, бьют по боевому духу мужчин и раздражают городское руководство. Они делают жертв военных кампаний видимыми (и еще как слышимыми). Один автор, помню, писал, что косвенной причиной негатива в советском обществе относительно афганской войны, были цинковые гробы. Пышные похороны в населенных пунктах по всей стране молодых красивых воинов, которым бы жить да жить, вместо патриотизма будили совсем иные чувства у советского народа. И греки, видимо, тоже, как-то пережив что-то подобное – представьте себе траур в несколько дней, ведь тех же плакальщиц не очень много, а все хотят похоронить родственника нормально, и приходится ждать, так что похороны жертв после даже не слишком масштабного конфликта затягивались – решили, что хватит. Без плакальщиц можно похоронить быстро и по-тихому. А там уж пусть на кладбище отпевают мертвеца сколь угодно долго.
Книга начинается с посвящения сыну авторки, умершему в возрасте почти четырех лет. После этого ее становится читать непросто. Английский оригинал книги вышел в свет в 1992 году, накануне революции, вызванной интернетом, в антиковедении, и трудно не считать ее не устаревшей. Выпустило русскую версию некое издательство «Копьеносец», о котором мне ничего не известно, но перевод хороший, издано нормально. Другое дело, что нет даже небольшого предисловия, в котором бы объяснялось, кто этот автор, место ее работы в истории науки и зачем ее перевели на этот язык. Остается только догадываться, что что-то антивоенное, а может быть и наоборот.
Институт кровной мести жил в Греции достаточно долго, его гасили, но он возрождался по мере того, как общество возвращалось к архаике. И дело, конечно, не в мести, коли уж число убийств в результате усобиц в богатых социально структурированных полисах типа Афин VI века было невелико. Но вот деталь, которую замечает Холст, и которая является ключом к ответу на ее вопрос. Запрет на плакальщиц совпадает с военно-политическими реформами Солона и является их частью. Именно в это время в полисах появляется регулярная армия, институт наемников и развивается система подготовки бойцов. И теперь не они дополняют городское мужское ополчение, а наоборот, ополчение становится вспомогательной армией. То есть это время, когда число боестолкновений увеличивается, соответственно растет численность жертв. Аналогично растет число захоронений и траурных процессий, которые традиционно шли от дома мертвеца и до кладбища за городской стеной, растягиваясь порой на целый день. Запрет на плакальщиц же касался не их присутствия, а того, чтобы пока процессия идет по городу, она шла в тишине.
Зачем это нужно? Зачем запрещать традиционное женское искусство траура? Ответ для тех, кто посещал российское кладбище во время СВО, очевиден: массовые похороны снижают желание города бороться, бьют по боевому духу мужчин и раздражают городское руководство. Они делают жертв военных кампаний видимыми (и еще как слышимыми). Один автор, помню, писал, что косвенной причиной негатива в советском обществе относительно афганской войны, были цинковые гробы. Пышные похороны в населенных пунктах по всей стране молодых красивых воинов, которым бы жить да жить, вместо патриотизма будили совсем иные чувства у советского народа. И греки, видимо, тоже, как-то пережив что-то подобное – представьте себе траур в несколько дней, ведь тех же плакальщиц не очень много, а все хотят похоронить родственника нормально, и приходится ждать, так что похороны жертв после даже не слишком масштабного конфликта затягивались – решили, что хватит. Без плакальщиц можно похоронить быстро и по-тихому. А там уж пусть на кладбище отпевают мертвеца сколь угодно долго.
Книга начинается с посвящения сыну авторки, умершему в возрасте почти четырех лет. После этого ее становится читать непросто. Английский оригинал книги вышел в свет в 1992 году, накануне революции, вызванной интернетом, в антиковедении, и трудно не считать ее не устаревшей. Выпустило русскую версию некое издательство «Копьеносец», о котором мне ничего не известно, но перевод хороший, издано нормально. Другое дело, что нет даже небольшого предисловия, в котором бы объяснялось, кто этот автор, место ее работы в истории науки и зачем ее перевели на этот язык. Остается только догадываться, что что-то антивоенное, а может быть и наоборот.
О, обелиск! Пантеон! Фотка начала прошлого века? А чего это с Пантеоном? Он заболел и уменьшился? Или это какая-то инверсивная фоточка? А что тут делает православная церковь?.. А, это же не Рим, а Третий Рим. Вон за «пантеоном» здание института Марксизма-Ленинизма. Да, это Тверская площадь Москвы напротив мэрии, сейчас вместо обелиска конная статуя Юрия неЛужкова.
Выше – первый разворот новой сери книг Музея московского транспорта «Жизнь замечательных машин». Она – про первый рейсовый автобус Москвы. Но не только. Массу всего узнаете про городской транспорт этого города. Например, когда тут появилась первая пешеходная «зебра». И где в городе найти единственную трамвайную станцию, сохранившуюся с начала прошлого века. Меня же больше удивил один момент – это тяготение к Китай-Городу конечных пунктов московских наземных маршрутов. Правда раньше, во времена конки и трамваев, этот пересадочный хаб находился выше, у Политеха, а теперь внизу у Солянки. Но интересно, специально ли департамент Ликсутова так сделал? Еще рассказали, что скоро уже откроют здоровенный Музей московского транспорта. Уже закопали под землю старый автобус, видимо на счастье. Положили сверху бетонные плиты, чтобы не сбежал. Будет там стоять веки вечные.
Forwarded from Сны маминой подруги (Владимир Нишуков)
Обложка французского издания книги Шарля Митчи о судьбе эльзасцев в лагере под Тамбовом (насильно призвали в вермахт, после статьи в Правде Ильи Эренбурга многие смогли поехать в Африку воевать за Де Голля)