Lukupäiväkirja

Ещё более показательны другие слова рассказчика, о корне конфликта между диктаторами и писателями: «Между прочим, что такого не поделили диктаторы и писатели? Начиная с печально известной распри Цезаря с Овидием, они как Фантастическая Четвёрка и Галактус, как Люди Икс и Братство Злых Мутантов, как юные Титаны и Смертонос, Форман и Али, Моррисон и Крауч, Сэмми и Серджио, похоже, обречены на постоянные стычки на полях битвы. Рушди объявляет тиранов и бумагомарателей антагонистами от природы, но, на мой взгляд, это слишком простое объяснение, подразумевающее, что писатели тут как бы ни при чём. Моё мнение: диктаторы нюхом чуют конкурента. То же самое свойственно и писателям. Словом, рыбак рыбака видит издалека».

Юниор не находит для Трухильо ни одного доброго слова, но если приглядеться, то у них обнаружится немало общего: агрессивное неприятие неподчинения, потребительское отношение к женщинам и — судя по всему, желание единолично контролировать дискурс о прошлом, память.

Оно подталкивает к разговору о фантастическом в романе: фуку и фэнтези/научной фантастике/супергероях. Юниор верит в первое и, как видно даже из примеров, увлекается вторым.

Система отсылок к произведениям англоязычной поп-культуры — они представлены именно перечисленными жанрами литературы и кино — позволяет рассказчику перебросить мостик между реальностью Доминиканской республики и реальностью США (роман написан преимущественно на английском, и Оскар с Юниором живут преимущественно в штатах), а заодно между собой и Оскаром. Из этих отсылок вытекает одна проблема: зло в поп-культуре часто исходит от конкретного человека или конкретной группы людей (не фокальных персонажей), а значит, чтобы его устранить, нужно просто от них избавиться. И ещё одна: избавление происходит в результате насилия, а не коммуникации.

О фуку мне встретилась фраза: «In true post-modern fashion the narrator oscillates between establishing the veracity of the supernatural and allowing for its dismissal». На самом деле это колебание, вызванное сомнениями в постижимости мира, появляется уже в произведениях романтиков — например, в «Разбитом кувшине» Генриха фон Клейста. Выбор в пользу фантастической или реалистической интерпретации остаётся читателю — и персонажам.

Юниор придерживается фантастического видения истории, государственной и частной, и эта его особенность сочетается со стремлением представить угрозу, слишком похожего на него Трухильо и слишком непохожего Оскара, как нечто внешнее и чужеродное. Как в готической литературе. Такой приём позволяет удовлетворить две исключающие друг друга потребности: встретиться с тревожащим внутри себя и в то же время избежать этой встречи. В поп-культуре он встречается сплошь и рядом. Противовесом Юниору здесь выступает Лола: она утверждает, что, во-первых, нет никакого фуку — есть только жизнь, а во-вторых — «…десять миллионов Трухильо — вот кто мы все такие». Иными словами, склонность персонажей в пользу одной или другой версии сообщает о них нечто важное: стремятся они к отворачиванию, вытеснению, замалчиванию или нет. В этом романе фантастическое помогает рассказчику заслонить действительность, а не приблизиться к её пониманию.

Остаётся разглядеть, что именно оно заслоняет. По тому же Кофману, сверхнормативный диктатор воспринимается как воплощение сверхнормативного латиноамериканского пространства, то есть — как нечто естественное, аутентичное. При этом Трухильо у Диаса насилует женщин пачками, то есть — раз за разом повторяет ритуал приобщения к земле и культуре. Сознание Трухильо остаётся для нас закрытым, зато сквозь рассказ бабника Юниора пробивается связанная с этой неспособностью остановиться неуверенность. Видимо, не такие уж они и носители подлинности, если определять подлинность именно на латиноамериканский манер — как укоренённость в пространстве. Я вижу здесь критику расхожих клише, а с ними — самых основ доминиканской культуры.

www.group-telegram.com/tw/rakas_lukupaivakirja.com/106

627 viewsedited  Mar 18, 2023 at 19:59

Ещё более показательны другие слова рассказчика, о корне конфликта между диктаторами и писателями: «Между прочим, что такого не поделили диктаторы и писатели? Начиная с печально известной распри Цезаря с Овидием, они как Фантастическая Четвёрка и Галактус, как Люди Икс и Братство Злых Мутантов, как юные Титаны и Смертонос, Форман и Али, Моррисон и Крауч, Сэмми и Серджио, похоже, обречены на постоянные стычки на полях битвы. Рушди объявляет тиранов и бумагомарателей антагонистами от природы, но, на мой взгляд, это слишком простое объяснение, подразумевающее, что писатели тут как бы ни при чём. Моё мнение: диктаторы нюхом чуют конкурента. То же самое свойственно и писателям. Словом, рыбак рыбака видит издалека».

Юниор не находит для Трухильо ни одного доброго слова, но если приглядеться, то у них обнаружится немало общего: агрессивное неприятие неподчинения, потребительское отношение к женщинам и — судя по всему, желание единолично контролировать дискурс о прошлом, память.

Оно подталкивает к разговору о фантастическом в романе: фуку и фэнтези/научной фантастике/супергероях. Юниор верит в первое и, как видно даже из примеров, увлекается вторым.

Система отсылок к произведениям англоязычной поп-культуры — они представлены именно перечисленными жанрами литературы и кино — позволяет рассказчику перебросить мостик между реальностью Доминиканской республики и реальностью США (роман написан преимущественно на английском, и Оскар с Юниором живут преимущественно в штатах), а заодно между собой и Оскаром. Из этих отсылок вытекает одна проблема: зло в поп-культуре часто исходит от конкретного человека или конкретной группы людей (не фокальных персонажей), а значит, чтобы его устранить, нужно просто от них избавиться. И ещё одна: избавление происходит в результате насилия, а не коммуникации.

О фуку мне встретилась фраза: «In true post-modern fashion the narrator oscillates between establishing the veracity of the supernatural and allowing for its dismissal». На самом деле это колебание, вызванное сомнениями в постижимости мира, появляется уже в произведениях романтиков — например, в «Разбитом кувшине» Генриха фон Клейста. Выбор в пользу фантастической или реалистической интерпретации остаётся читателю — и персонажам.

Юниор придерживается фантастического видения истории, государственной и частной, и эта его особенность сочетается со стремлением представить угрозу, слишком похожего на него Трухильо и слишком непохожего Оскара, как нечто внешнее и чужеродное. Как в готической литературе. Такой приём позволяет удовлетворить две исключающие друг друга потребности: встретиться с тревожащим внутри себя и в то же время избежать этой встречи. В поп-культуре он встречается сплошь и рядом. Противовесом Юниору здесь выступает Лола: она утверждает, что, во-первых, нет никакого фуку — есть только жизнь, а во-вторых — «…десять миллионов Трухильо — вот кто мы все такие». Иными словами, склонность персонажей в пользу одной или другой версии сообщает о них нечто важное: стремятся они к отворачиванию, вытеснению, замалчиванию или нет. В этом романе фантастическое помогает рассказчику заслонить действительность, а не приблизиться к её пониманию.

Остаётся разглядеть, что именно оно заслоняет. По тому же Кофману, сверхнормативный диктатор воспринимается как воплощение сверхнормативного латиноамериканского пространства, то есть — как нечто естественное, аутентичное. При этом Трухильо у Диаса насилует женщин пачками, то есть — раз за разом повторяет ритуал приобщения к земле и культуре. Сознание Трухильо остаётся для нас закрытым, зато сквозь рассказ бабника Юниора пробивается связанная с этой неспособностью остановиться неуверенность. Видимо, не такие уж они и носители подлинности, если определять подлинность именно на латиноамериканский манер — как укоренённость в пространстве. Я вижу здесь критику расхожих клише, а с ними — самых основ доминиканской культуры.

BY Lukupäiväkirja