«И Крист подумал: Миролюбов прав. Это слишком русское счастье — радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышака», — записал Шаламов, точно уловив наш странный навык утешаться суровой мерой, потому что могло быть хуже. Колыма давно превратилась из географического наименования в состояние, где любая доля смягчения уже кажется благодатью. И в этом холодном «счастье» мы остаёмся до сих пор, словно приговор, произнесённый в прошлом, всё ещё довлеет над нами.
30 октября, День политического заключённого, — дата, которая не имеет ни официального цвета, ни обязательного звучания, но она словно шрам, который не скроешь, как бы ни хотелось. Этот день — не памятник былым репрессиям, а скорее метка для современников, чтобы они понимали, чем живёт их страна. Он не о вчерашних фигурах и не о записках из ГУЛАГа, а о тех, кто сегодня в своём городе, на своей улице может стать чужим — просто потому, что так того требуют общественный порядок и спокойствие.
Мы будто бы пережили лагеря — они же остались в прошлом? Только Колыма не растворилась ни в пространстве, ни в мышлении. Страна живёт по негласному договору: не вслух, но каждый знает, где проходит та черта, за которую лучше не заходить. Никакой показной жестокости, только в отношении самых «непонятливых» — а так даже наоборот, зачастую вежливое, почти деликатное предостережение, к которому все давно привыкли. И когда кому-то дают «пятёрку» вместо «десятки», это кажется практически проявлением заботы — чем не гуманизм?
Страх напоказ уже не особенно и нужен — правила давно вшиты в повседневность, как неаккуратные швы на одежде: глаз это не радует, но зато все знают, как высоко смотреть, насколько громко говорить и когда лучше промолчать.
Теперь молчание — валюта, которой каждый оплачивает спокойствие. И каждый новый приговор — ритуал, поднимающий вопрос: «Ну а что ты хотел? Хорошо хоть, что хуже не получилось». Принимая такие условия, мы будто бы укрепляем своё право на иллюзию «русского счастья» — веру в то, что могло бы быть хуже, а потому, мол, не так уж всё и плохо. Лагерь как будто бы и не исчезал, его уже настолько обжили, что зачастую можно обходиться и без тюремных стен и вышек — они для самых непонятливых, громких и раздражающих.
Шаламов знал, что память — это не просто мемориал и не только список имён, но сама суть противостояния. Мы помним не ради трагической мелодии, а чтобы среди этой управляемой тишины не позволить правде раствориться, как если бы её никогда и не было.
«И Крист подумал: Миролюбов прав. Это слишком русское счастье — радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышака», — записал Шаламов, точно уловив наш странный навык утешаться суровой мерой, потому что могло быть хуже. Колыма давно превратилась из географического наименования в состояние, где любая доля смягчения уже кажется благодатью. И в этом холодном «счастье» мы остаёмся до сих пор, словно приговор, произнесённый в прошлом, всё ещё довлеет над нами.
30 октября, День политического заключённого, — дата, которая не имеет ни официального цвета, ни обязательного звучания, но она словно шрам, который не скроешь, как бы ни хотелось. Этот день — не памятник былым репрессиям, а скорее метка для современников, чтобы они понимали, чем живёт их страна. Он не о вчерашних фигурах и не о записках из ГУЛАГа, а о тех, кто сегодня в своём городе, на своей улице может стать чужим — просто потому, что так того требуют общественный порядок и спокойствие.
Мы будто бы пережили лагеря — они же остались в прошлом? Только Колыма не растворилась ни в пространстве, ни в мышлении. Страна живёт по негласному договору: не вслух, но каждый знает, где проходит та черта, за которую лучше не заходить. Никакой показной жестокости, только в отношении самых «непонятливых» — а так даже наоборот, зачастую вежливое, почти деликатное предостережение, к которому все давно привыкли. И когда кому-то дают «пятёрку» вместо «десятки», это кажется практически проявлением заботы — чем не гуманизм?
Страх напоказ уже не особенно и нужен — правила давно вшиты в повседневность, как неаккуратные швы на одежде: глаз это не радует, но зато все знают, как высоко смотреть, насколько громко говорить и когда лучше промолчать.
Теперь молчание — валюта, которой каждый оплачивает спокойствие. И каждый новый приговор — ритуал, поднимающий вопрос: «Ну а что ты хотел? Хорошо хоть, что хуже не получилось». Принимая такие условия, мы будто бы укрепляем своё право на иллюзию «русского счастья» — веру в то, что могло бы быть хуже, а потому, мол, не так уж всё и плохо. Лагерь как будто бы и не исчезал, его уже настолько обжили, что зачастую можно обходиться и без тюремных стен и вышек — они для самых непонятливых, громких и раздражающих.
Шаламов знал, что память — это не просто мемориал и не только список имён, но сама суть противостояния. Мы помним не ради трагической мелодии, а чтобы среди этой управляемой тишины не позволить правде раствориться, как если бы её никогда и не было.
BY Сон Сципиона | ЦРИ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The last couple days have exemplified that uncertainty. On Thursday, news emerged that talks in Turkey between the Russia and Ukraine yielded no positive result. But on Friday, Reuters reported that Russian President Vladimir Putin said there had been some “positive shifts” in talks between the two sides. In addition, Telegram now supports the use of third-party streaming tools like OBS Studio and XSplit to broadcast live video, allowing users to add overlays and multi-screen layouts for a more professional look. In the United States, Telegram's lower public profile has helped it mostly avoid high level scrutiny from Congress, but it has not gone unnoticed. This ability to mix the public and the private, as well as the ability to use bots to engage with users has proved to be problematic. In early 2021, a database selling phone numbers pulled from Facebook was selling numbers for $20 per lookup. Similarly, security researchers found a network of deepfake bots on the platform that were generating images of people submitted by users to create non-consensual imagery, some of which involved children. "We as Ukrainians believe that the truth is on our side, whether it's truth that you're proclaiming about the war and everything else, why would you want to hide it?," he said.
from tw
