Forwarded from Толк
сегодня Сергею Курёхину исполнился бы 71 год. вместе с каналом между приговым и курехиным мы собрали несколько цитат и фотографий Капитана, раскрывающих его парадоксальную и противоречивую натуру:
[1] Я четко отделяю жизнь от искусства, я люблю и то, и другое, и стараюсь не смешивать одно с другим. Это такая сознательная шизофрения: чтобы жизнь жила сама по себе, а искусство само по себе.
[2] Шизофрения – это естественное состояние человека. Я культивирую в себе порядка 100 людей внутри. И как бы меня самого не существует, во мне существует много-много разных людей, обладающих своим характером, своей волей, своей родом деятельности, профессиональными навыками.
[3] Я честен всегда. Я говорю то, что чувствую внутри. Другое дело, что душа у меня внутри может лгать. Я просто глашатай того, что у меня внутри происходит. Вот и всё.
[4] Я люблю говорить вещи, которые полностью опровергают то, что я говорил пять минут назад. Я думаю, что ничего страшного в этом нет. Это просто зависит от смены настроения.
[5] Я очень много занимался русской философией, и считаю, что основным моментом русской культуры является тотальное безумие, и это самое тотальное безумие старались культивировать на протяжении долгого времени. Что такое тотальное безумие – это попытки соединить вещи абсолютно несоединимые в нормальных условиях. Вот и это я стараюсь делать с максимальной отдачей и прикладываю все свои внутренние безумные силы и ресурсы.
[6] Чем Глинка отличается от Верди? Да ничем. Просто он безумен до такой степени, что стал русской национальной культурой. Чистое безумие. А Чайковский, вы вспомните. Чем Чайковский отличается, скажем, от Баха? Да ничем. Только он безумен абсолютно, и всё. Это становится сразу автоматически русской культурой.
[7] Вся культура – это область надуманного. Всё искусство – это на самом деле следствие ошибки, потому что искусство – это производная от культуры, а культура – это большая лингвистическая ошибка. На протяжении многих столетий, даже тысячелетий, с момента появления первых звуков, это шлаки коммуникации. Вот культура – это шлак коммуникации.
[8] Человек в подростковом возрасте обладает наиболее свежим и творческим мышлением. Ему кажется, что у него впереди вся жизнь, и, наверное, его оценки окружающего мира в этом возрасте наиболее верны. В 15 лет еще нет большого жизненного опыта, но это хорошо. На мой взгляд, такой опыт часто не приносит никакой пользы. У человека может быть очень много радости на протяжении всей жизни, но он вспоминает именно период своей юности. Надо прислушиваться к велению совести и слушать голос своей души. Если совесть чиста, ответ придет сам.
[9] Я настолько порочен, мне самому страшно становится. Порок настоящий, он настолько глубок, что человек может всю жизнь прожить, а порок так ни разу не проявится. Человек может быть порочен настолько, что просто даже описания нет. Вот я приближаюсь к такому виду.
[10] Никто же точно не представляет, чем я вообще занимаюсь. Меня многие узнают и никто не знает. Причем узнают по-разному. Ко мне приезжали брать интервью в свое время очень часто, когда думали, что я писатель-сатирик.
[1] Я четко отделяю жизнь от искусства, я люблю и то, и другое, и стараюсь не смешивать одно с другим. Это такая сознательная шизофрения: чтобы жизнь жила сама по себе, а искусство само по себе.
[2] Шизофрения – это естественное состояние человека. Я культивирую в себе порядка 100 людей внутри. И как бы меня самого не существует, во мне существует много-много разных людей, обладающих своим характером, своей волей, своей родом деятельности, профессиональными навыками.
[3] Я честен всегда. Я говорю то, что чувствую внутри. Другое дело, что душа у меня внутри может лгать. Я просто глашатай того, что у меня внутри происходит. Вот и всё.
[4] Я люблю говорить вещи, которые полностью опровергают то, что я говорил пять минут назад. Я думаю, что ничего страшного в этом нет. Это просто зависит от смены настроения.
[5] Я очень много занимался русской философией, и считаю, что основным моментом русской культуры является тотальное безумие, и это самое тотальное безумие старались культивировать на протяжении долгого времени. Что такое тотальное безумие – это попытки соединить вещи абсолютно несоединимые в нормальных условиях. Вот и это я стараюсь делать с максимальной отдачей и прикладываю все свои внутренние безумные силы и ресурсы.
[6] Чем Глинка отличается от Верди? Да ничем. Просто он безумен до такой степени, что стал русской национальной культурой. Чистое безумие. А Чайковский, вы вспомните. Чем Чайковский отличается, скажем, от Баха? Да ничем. Только он безумен абсолютно, и всё. Это становится сразу автоматически русской культурой.
[7] Вся культура – это область надуманного. Всё искусство – это на самом деле следствие ошибки, потому что искусство – это производная от культуры, а культура – это большая лингвистическая ошибка. На протяжении многих столетий, даже тысячелетий, с момента появления первых звуков, это шлаки коммуникации. Вот культура – это шлак коммуникации.
[8] Человек в подростковом возрасте обладает наиболее свежим и творческим мышлением. Ему кажется, что у него впереди вся жизнь, и, наверное, его оценки окружающего мира в этом возрасте наиболее верны. В 15 лет еще нет большого жизненного опыта, но это хорошо. На мой взгляд, такой опыт часто не приносит никакой пользы. У человека может быть очень много радости на протяжении всей жизни, но он вспоминает именно период своей юности. Надо прислушиваться к велению совести и слушать голос своей души. Если совесть чиста, ответ придет сам.
[9] Я настолько порочен, мне самому страшно становится. Порок настоящий, он настолько глубок, что человек может всю жизнь прожить, а порок так ни разу не проявится. Человек может быть порочен настолько, что просто даже описания нет. Вот я приближаюсь к такому виду.
[10] Никто же точно не представляет, чем я вообще занимаюсь. Меня многие узнают и никто не знает. Причем узнают по-разному. Ко мне приезжали брать интервью в свое время очень часто, когда думали, что я писатель-сатирик.
Марина Цветаева. «Поэт о критике», Париж, 1926 год.
Для того, чтобы иметь суждение о вещи, надо в этой вещи жить и ее любить. Возьмем грубейший, то есть наинагляднейший пример. Вы покупаете себе пару сапог. Что вы о них знаете? Что они вам подходят - или не подходят, нравятся — или не нравятся. Что еще? Что они куплены в таком-то, предположим, лучшем, магазине. — Отношение свое к ним и фирму. (Фирма, в данном случае, имя автора.) И больше ничего. Можете ли вы судить о их прочности? Носкости? Качественности их? Нет. Почему? Потому что вы не сапожник и не кожевенник.
Судить о качественности, сущности, о всем, что не видимость вещи, может только в этой области живущий и работающий. Отношение — ваше, оценка вам не принадлежит. То же, господа, и точно то же — с искусством. Вот вам мой стих. Он вам нравится или не нравится, доходит или не доходит, «красив» (для вас) или не красив. Но хорош он, как стих, или плох, могут сказать только знаток, любящий и... мастер. Судя о мире, в котором вы не живете, вы просто совершаете превышение прав.
Почему я, поэт, говоря с банкиром или с политиком, не даю ему советов — даже post factum, после банковского или государственного краха. Потому что я ни банка, ни государства не знаю и не люблю. Говоря с банкиром или с политиком я, в лучшем случае, спрашиваю — «Почему Вы в таком-то случае поступили так-то?» Спрашиваю, то есть желаю услышать и, по возможности, усвоить суждение о вещи, мне незнакомой. Не имея суждения и не смея иметь его, хочу услышать чужое. — Поучаюсь. — Почему, в свою очередь, вы, банкиры и политики, говоря с сапожником, не даете ему советов? Потому что каждый сапожник, в лицо вам или себе в кулак, рассмеется: «Не ваше, барин, дело». И будет прав.
Почему же вы, те же банкиры и политики, говоря со мной, поэтом, даете мне советы: «Пишите так-то» и «не пишите - так» и почему — самое изумительное! — я, поэт, никогда еще, ни разу никому из вас, как тот предполагаемый сапожник, не рассмеялась в лицо: «Не ваше, барин, дело». Есть в этом тонкий оттенок. Сапожник, рассмеявшись, не боится оскорбить — дело «барина» ведь выше. Он смехом только указывает на несоответствие. А поэт, рассмеявшись, оскорбит неминуемо — «поэт» обывательски ведь выше «банкира». Наш смех, в данном случае, не только указание другому места, но указание места — низшего. «Небо», указующее «земле». Так думает, так делит обыватель. И этим, сам не зная, лишает нас нашей последней защиты. Ничего оскорбительного — не понимать в сапогах, полное оскорбление — не понимать в стихах. Наша самооборона — оскорбление другого. И много, много должно воды утечь, обиды набежать, прежде чем поэт, переборов ложный стыд, решится сказать в лицо адвокату — политику — банкиру: «Ты мне не судья».
Дело не в выше и не в ниже, дело только в твоем невежестве в моей области, как в моем — в твоей. Ведь те же слова я скажу — уже говорю — и живописцу, и скульптору, и музыканту. Оттого ли что считаю их ниже? Нет. И тебя не считаю ниже. Мои слова и тебе, банкиру, и самому Игорю Стравинскому, если не понимает стихов, все те же: «Ты мне не судья». Потому что — каждому свое.
Для того, чтобы иметь суждение о вещи, надо в этой вещи жить и ее любить. Возьмем грубейший, то есть наинагляднейший пример. Вы покупаете себе пару сапог. Что вы о них знаете? Что они вам подходят - или не подходят, нравятся — или не нравятся. Что еще? Что они куплены в таком-то, предположим, лучшем, магазине. — Отношение свое к ним и фирму. (Фирма, в данном случае, имя автора.) И больше ничего. Можете ли вы судить о их прочности? Носкости? Качественности их? Нет. Почему? Потому что вы не сапожник и не кожевенник.
Судить о качественности, сущности, о всем, что не видимость вещи, может только в этой области живущий и работающий. Отношение — ваше, оценка вам не принадлежит. То же, господа, и точно то же — с искусством. Вот вам мой стих. Он вам нравится или не нравится, доходит или не доходит, «красив» (для вас) или не красив. Но хорош он, как стих, или плох, могут сказать только знаток, любящий и... мастер. Судя о мире, в котором вы не живете, вы просто совершаете превышение прав.
Почему я, поэт, говоря с банкиром или с политиком, не даю ему советов — даже post factum, после банковского или государственного краха. Потому что я ни банка, ни государства не знаю и не люблю. Говоря с банкиром или с политиком я, в лучшем случае, спрашиваю — «Почему Вы в таком-то случае поступили так-то?» Спрашиваю, то есть желаю услышать и, по возможности, усвоить суждение о вещи, мне незнакомой. Не имея суждения и не смея иметь его, хочу услышать чужое. — Поучаюсь. — Почему, в свою очередь, вы, банкиры и политики, говоря с сапожником, не даете ему советов? Потому что каждый сапожник, в лицо вам или себе в кулак, рассмеется: «Не ваше, барин, дело». И будет прав.
Почему же вы, те же банкиры и политики, говоря со мной, поэтом, даете мне советы: «Пишите так-то» и «не пишите - так» и почему — самое изумительное! — я, поэт, никогда еще, ни разу никому из вас, как тот предполагаемый сапожник, не рассмеялась в лицо: «Не ваше, барин, дело». Есть в этом тонкий оттенок. Сапожник, рассмеявшись, не боится оскорбить — дело «барина» ведь выше. Он смехом только указывает на несоответствие. А поэт, рассмеявшись, оскорбит неминуемо — «поэт» обывательски ведь выше «банкира». Наш смех, в данном случае, не только указание другому места, но указание места — низшего. «Небо», указующее «земле». Так думает, так делит обыватель. И этим, сам не зная, лишает нас нашей последней защиты. Ничего оскорбительного — не понимать в сапогах, полное оскорбление — не понимать в стихах. Наша самооборона — оскорбление другого. И много, много должно воды утечь, обиды набежать, прежде чем поэт, переборов ложный стыд, решится сказать в лицо адвокату — политику — банкиру: «Ты мне не судья».
Дело не в выше и не в ниже, дело только в твоем невежестве в моей области, как в моем — в твоей. Ведь те же слова я скажу — уже говорю — и живописцу, и скульптору, и музыканту. Оттого ли что считаю их ниже? Нет. И тебя не считаю ниже. Мои слова и тебе, банкиру, и самому Игорю Стравинскому, если не понимает стихов, все те же: «Ты мне не судья». Потому что — каждому свое.
между приговым и курехиным
Петр Мамонов сильно ругается под музыку Каравайчука — это я, когда пошли отписки после очередного дурацкого поста. Фильм называется «Нога».
Олег Каравайчук славился тем, что прекрасно чувствовал материал, когда писал музыку для того или иного фильма. Никита Тягунов (режиссер фильма «Нога», с которым они работали) рассказывал, как для своих экспериментов Каравайчук требовал записи шумов: от горящей мечети до гремучей змеи, ползущей по песку. «Нашему звукооператору, когда он прочитал список таких шумов, стало дурно, — вспоминал позднее сценарист фильма, — А Олег Николаевич загонял их на дискету и воспроизводил ту музыку, которая звучит. Как ни странно, своей «дурной» музыкой из машины он сделал фильм прокатным. На ней мы с ним сошлись, потому что у меня такое же отношение к этой самой войне. Это что-то вне человеческого разума».
Forwarded from между приговым и курехиным
«Я классический постмодернист, — заявил Сергей Курёхин в одном из интервью в 90-е годы. — Я продукт книжной и слушательской культуры. На меня сильное влияние оказал, к примеру, Розанов, но сейчас я его практически не читаю. То, что я для себя понял и открыл, мне уже неинтересно… Сегодня, к примеру, мне нравится фэнтези — когда хуярят из лунных автоматов по космическим монстрам, которые правым глазом видят девять измерений. Все это обильно сдобрено кельтской мифологией и шизофренией — это мой современный уровень мышления».
Поиски новых научных территорий приобрели для Курёхина характер спорта. Периодически жажда знаний гнала его в Москву — выискивать специальные раритеты, как правило, по философии. В столице Капитан много общался с «чернокнижниками», которые продавали и обменивали букинистическую литературу и разнообразный самиздат.
«Сергея интересовали вполне определенные вещи, — вспоминает идеолог группы «ДК» Сергей Жариков. — Больше всего Курёхин увлекался книгами немецкого философа Эдмунда Гуссерля — изобретателя феноменологии и термина ‘’поле очевидности’’. В них Сергей искал ответы на вопросы, связанные с феноменом популярности. Я полагаю, он с самого начала думал о том, как эту популярность смоделировать».
Одни из друзей Курёхина рассказывали о целенаправленном изучении Капитаном герменевтики, другие — об его увлечении древнегреческой философией, третьи вспоминали, как рьяно Курёхин читал книги по эзотерике, четвертые говорили про энциклопедические познания Сергея в вопросах, связанных с питерской архитектурой, пятые — про его увлечение каббалой и чтение книги «Зоар».
Общеизвестно, что особняком в иерархии духовных ценностей Капитана стояли русские поэты и авангардисты 1920-1930-х годов. Он коллекционировал первые издания их репродукций и книг и, словно хищник за добычей, гонялся за ними. Как-то раз он продал уникальную подборку японских компакт-дисков, чтобы приобрести литографии гениального супрематиста Эля Лисицкого.
На фото — несколько книг из обширной библиотеки Сергея Курёхина.
Поиски новых научных территорий приобрели для Курёхина характер спорта. Периодически жажда знаний гнала его в Москву — выискивать специальные раритеты, как правило, по философии. В столице Капитан много общался с «чернокнижниками», которые продавали и обменивали букинистическую литературу и разнообразный самиздат.
«Сергея интересовали вполне определенные вещи, — вспоминает идеолог группы «ДК» Сергей Жариков. — Больше всего Курёхин увлекался книгами немецкого философа Эдмунда Гуссерля — изобретателя феноменологии и термина ‘’поле очевидности’’. В них Сергей искал ответы на вопросы, связанные с феноменом популярности. Я полагаю, он с самого начала думал о том, как эту популярность смоделировать».
Одни из друзей Курёхина рассказывали о целенаправленном изучении Капитаном герменевтики, другие — об его увлечении древнегреческой философией, третьи вспоминали, как рьяно Курёхин читал книги по эзотерике, четвертые говорили про энциклопедические познания Сергея в вопросах, связанных с питерской архитектурой, пятые — про его увлечение каббалой и чтение книги «Зоар».
Общеизвестно, что особняком в иерархии духовных ценностей Капитана стояли русские поэты и авангардисты 1920-1930-х годов. Он коллекционировал первые издания их репродукций и книг и, словно хищник за добычей, гонялся за ними. Как-то раз он продал уникальную подборку японских компакт-дисков, чтобы приобрести литографии гениального супрематиста Эля Лисицкого.
На фото — несколько книг из обширной библиотеки Сергея Курёхина.
Forwarded from Дружок, это Южинский кружок
Учитесь плавать
Когда идете вперед, все время боитесь удара,
Когда в темноте — все время боитесь кошмара.
И как вам страшно оказаться на панели,
Особенно когда Она лежит в постели.
И ваша нога должна чувствовать твердую почву,
И женщина вас отравляет бациллами ночи
И рассуждая про полярную зимовку,
Вы размышляете, какой вы сильный-ловкий.
И ваша нога должна чувствовать точку опоры,
Иначе пойдут лагеря, дурдома, разговоры.
А если спиздят аппараты, книги, деньги,
Вы передохнете как жалкие калеки.
Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Поднимите руки, напрягите ноги,
Прыгайте вниз головой.
Учитесь плавать, учитесь плавать,
Учитесь водку пить из горла
И рано-рано из Мопассана
Читайте только рассказ «Орля».
И перед вами, как злая прихоть,
Взорвется знаний трухлявый гриб.
Учитесь плавать, учитесь прыгать
На перламутре летучих рыб.
Учитесь плавать, учитесь плавать
Не только всюду, но и везде.
Вода смывает земную копоть
И звезды только видны в воде.
Евгений Головин
Когда идете вперед, все время боитесь удара,
Когда в темноте — все время боитесь кошмара.
И как вам страшно оказаться на панели,
Особенно когда Она лежит в постели.
И ваша нога должна чувствовать твердую почву,
И женщина вас отравляет бациллами ночи
И рассуждая про полярную зимовку,
Вы размышляете, какой вы сильный-ловкий.
И ваша нога должна чувствовать точку опоры,
Иначе пойдут лагеря, дурдома, разговоры.
А если спиздят аппараты, книги, деньги,
Вы передохнете как жалкие калеки.
Сдыхать от маразма умеет любой,
Найдите воду, найдите прибой,
Поднимите руки, напрягите ноги,
Прыгайте вниз головой.
Учитесь плавать, учитесь плавать,
Учитесь водку пить из горла
И рано-рано из Мопассана
Читайте только рассказ «Орля».
И перед вами, как злая прихоть,
Взорвется знаний трухлявый гриб.
Учитесь плавать, учитесь прыгать
На перламутре летучих рыб.
Учитесь плавать, учитесь плавать
Не только всюду, но и везде.
Вода смывает земную копоть
И звезды только видны в воде.
Евгений Головин
между приговым и курехиным
Сева Некрасов, как любимая муза Эрика Булатова
Эрик ходит напрямик —
как привык.
Эрик знает как.
И я хочу так <...>
Всеволод Некрасов — про Эрика Булатова
как привык.
Эрик знает как.
И я хочу так <...>
Всеволод Некрасов — про Эрика Булатова