&

…ты приводишь в аргумент
глубину увядающих птичьих следов,
сравнимых с грушевыми колпаками.

Пройдусь я — тени с чёрные
корсиканские лица залягут на Каменном острове.

Дым перед холодом, а утро, как дрезина,
двигается к казармам. Тогда у деревьев
есть десяток минут, чтобы выстроиться на свет.

Нет, не так. Тяжёлая штора, смахивающая сад,
как горсть ладей, ставит воздух на тыльную часть
ладони, и варежки тают на батарее землистой луны.

Всё проницаемо.

И тогда, говоришь ты, псалмопевца
можно представить ноздристым псом,
подрывающим стены этого буднего утра.
Что скажет щербатое мыло на руках
берега?

Это не поэтология. Всё же они пикируют
беспорядочно, слетая
по каплям. Раскалённый пишман
стрижётся в открытые сливы,
а трамваи медленно перемалывают
халву, забивая сахарные каналы…

Не совсем полуживое и неживое.

Выступать на окнах следами,
протёртыми плохо, наотмашь —
так их не домывает подорванный трелью;
встаёшь, а всполохи уже рядом

И не проветрить бурьян, пока
зреешь внутри сна; горсти ягод,
засыпанных в небесную кобуру
размахом с два следа. Тут ты
указуешь на глубину, замолкая
повтор…

Дорогие, подскажите, а существуют ли какие-то работы по анализу того, что мы представляем себе, говоря о «советском литературоведении» и особенно о «советской книге/статье о литературе»?? А то опознать это в тексте я могу, но как-то нормально описать, почему это явно оно, не совсем выходит… При этом кроме достаточно вольных рассуждений о позднесоветской эклектике в работах Гаспарова и добавлений Михаила Лотмана я ничего не знаю((( А мне для диплома 🤧🤕🤒 буду благодарна очень

«Еще раз к оппозиции Фомы и Еремы sub specie semiloticae»
Коллективный доклад группы Безъегорова в перволичной форме Метатезисы.

Неоднократно предпринимавшиеся попытки еремизации Фомы наталкивались на существенные трудности в лице Петра. Между тем, свидетельства псевдо-ареопагитиков утверждают, что оппозиция Петра — Еремы составляет лейб-мотив всей русской истории.
Принимая изложенную точку зрения, можно предположить, что данная оппозиция имплицирует структурное противопоставление «славянофилы — западники», изоморфное оппозициям:

Левое — Правое
Сырники — Вареники
Иванов — Топоров
Сухое — Крепленое
Варенье — Несваренье
Копченое — Полукопченое
Клиника — Полуклиника
Тулстый — Толстая
Толстуй — Худая
Живов — Неживов
Салтыков — Щедрин
Левинтон — Левинсон
Минералов — Минералов (в смысле минералов).

В обоюдном докладе С. С. Сырова и В. В. Варенова была сделана попытка этимологизировать кетское «Петр» из хеттского «Фетр» (иллирийское — «Замшб»), возводя его, в свою очередь, к вост-славянскому обрядовому «Дубленка», что докладчиками некорректно связывалось с ассирийским заклинанием «Дуб — Ленька!» (новому поколению читателей нужно пояснить, вернее, напомнить, что во главе советского государства стоял тогда Л. И. Брежнев — С. Д.). Предполагается, что концепция мирового древа вечно зеленеет, несмотря на удары Топоровым. Между тем, хорошо известно, что Екатерина II (в теории игр: Е — два, едва) была любовницей Фомы, выступая таким образом как бесконечный автомат, беспрерывно вступающий в обратную связь. <…> Переход Екатерины от Фомы к Петру может быть трактован как своего рода rite de passage (в смысле Левинтона). Как видно из ненаписанных мемуаров примат-доцента Гурьевского университета, функция Екатерины как универсального медиатора между шкафом и божественным наблюдателем (в смысле Успенского) воспринималась современниками как своего рода (всуе генерис — лат.) модель «Дуэли» между Фомой и так наз. Петром.

Здесь существенно, что латинское «Petrus» (хеттское Chetrus, мексиканское Cactus и тартуское Lesskis) в более поздние эпохи осмыслялось как Камень (ср. у О. Мандельштама), т. е. Минерал (ов). Тогда придется переосмыслить традиционное русское «под-лежащее “Камень” вода (лат. Aquinat) не течет» как своего рода predikat, (=«приди, Катя!»), что возвращает нас к проблеме отношений Екатерины и Петра III, уже охарактеризованных степенью «едва — едва».

<…>

Это позволяет ввести особое нейтральное пространство между Фомой и Екатериной, что видно из анализа размера стопы (в смысле М. Лотмана) Екатерины в сравнении с левой — с внутренней точки зрения Успенского — стопой хромого в области Копцика. Это пространство заполнено (как известно из приведенной выше демонологии) беспятыми, потирчатыми и упырями. Попытка отнести сюда канделябры (шандалы) представляется несостоятельной (в смысле Ю. М. Лотмана), как и все остальное (в смысле Жолковского).
Интересные параллели возникают в камлании (как разновидности коммерческой игры у камина), где Фома перевоплощается в Ерему (ср. славянское Ярило), с ритуальным восклицанием Екатерины «Ай! Он!» (ср. др.–греч. Айон в смысле Брагинской).

Отсюда.

СОНЕТ

Еблан, ты мне не позвонил
А мы не виделись так долго
Ты охуенно загорел
& вместо ночи, в любви проведённой
Ты спаиваешь предков перед рейсом
Покончено с богатыми парнями
Вы можете лишь снова возвращаться к комфорту,
Что достанут только деньги – Катулл вон тоже был богат но

Сегодня вам достаточно дивана
Напротив усыпляющих программ на телике
Вместо любви, и я не удивляюсь,
что продувают каждый раз твои.

Подъём! Настала середина ночи
Займись любовью, или ты погибнешь от рук холодных Командира Кобры*

* Антагонист серии фильмов G.I. Joe. Именно о персонажах этой серии фильмов и идёт речь в строчке о проигрывающей команде.

Бернаддет Майер
перевод с английского Лизы Хереш

космонавт

I

он пропускает будильник и не попадает на марс
его назначают в меркурий
новая форма блестящая словно изгиб локтя
давит в плечах
пыль от колёс бежит
люди когда везувий
был также прокручивались
на земле в бежевых телах

есть только гелий и водород
ему надевают шлем
плоскость сечется и выгибается
зрачок вбирает в себя молочную полосу
по пути на работу налил котёнку. я ем
и ты ешь
говорит котёнку
у котёнка еще нет голоса

задранные юбки в метро
он опускает глаза
стыдно будто увидел кольца сатурна
или юпитерскую экзему
он трогает себя за коленку
дурно
даже звезды не позволяют трогать себя
они изменяют богу они позволяют измену

байрон врал
в эти годы
земля не похожа на шар во мгле
она вытянута как снежная площадь
в эти годы, когда центрифуга выбрасывает в ремне
крики животных и женщин. в роще
деревья и лошади сращиваются в хребте

он просит засечь двадцать минут пока он соберет образцы
он находит в тёплой земле резцы
млечный путь расплескивается, просит обращаться на вы
космонавт знает что это издержки звука

каналы молчат на связь выходит жена
говорит что волнуется дома сигнала нет

космонавт говорит что небесный в скафандре цвет
и что нет ничего прекраснее этих всплесков

что пульсары для станции – трудные перелески
но на звёздах и спинах уже вырастает мох
это как бы свидетельство что те летят на землю

он входит в накатанный мягкий снег
невесомость приподнимает его
на высоту столба
объемный скафандр
чуть замедляет бег
через шлем видно что площадь обожжена

площадь то есть то нет
она появляется в песне которую космонавт напевает под нос
но её нет когда он оборачивается на небо
как и космический корабль – он, как отец,
покрывается нерукотворным чем-то
и выдыхает в снег стук колёс
последний производственный
звук кометы

II

спустя световой год
на антенну космонавта
приходит сообщения

через многие пространства
круглые, как собор
до него доносятся крики

неопознанная жизнь требует опознания
и он вслушивается с ручкой в руке
жена обнимает его за плечо и её касание
напоминает само по себе
что не все женщины шлюхи и феминистки

он слушает слова, которые он не слышал
новый язык, новая модель связи

он взбирается на гору инопланетного шороха, выше,
там где созвездия – альфа, центавра, квази

он присутствует при рождении нового языка
новой жизни, неразвитой, господу непонятной
он не знает, записывать ли слова
или начальнику позвонить чтобы тот дал команду



<…>



космонавт боится дышать опустить карандаш
страница пустая как снег в световых кораблях
звук настраивается но гаснет степной мираж
и антенна мокреет как плёнка в его глазах


8 февраля 2022

Вспоминая Лин Хеджинян и Аркадия Драгомощенко: у нас есть теперь бесценная возможность услышать их голоса на записях прошлого века, оцифрованных архивом Университета Калифорнии в Сан-Диего.

1) Лекция Хеджинян о современной американской поэзии, прочитанная в Ленинграде 28 мая 1985 года. (С последовательным переводом на русский.)

2) Лекция АТД о поэтике и двуязычные поэтические чтения с ЛХ в центре New Langton Arts в Сан-Франциско (17 марта 1988 года). Первый выезд АТД в США.

3) Вечер стихов АТД и переводов ЛХ в центре St Mark’s Project в Нью-Йорке (24 марта того же 1988 года).

4) Вечер стихов АТД и переводов ЛХ в США (5 апреля 1988 года).

5) Запись чтения АТД с ЛХ (ок. 1990 г.).

6) Вечер стихов АТД и переводов ЛХ из готовившейся к выходу книги «Xenia» в клубе The Chapel в Сан-Франциско (18 марта 1993 г.).

«возможно, его придётся дочитать»

+

К утру гудки обретают твёрдость,
нужную чайкам; вот они
выползают из фар авто, как из-под
прикрытых глаз; вот ведут
отчёт проснувшихся, севших в кровати,
наконец — воздухоплаватели-пиньяты
чинно бьются над городом. То, о чём говорят
в атмосферных осадках, будто можно так просто
найти на земле папье-маше в ледяных
мышцах и понять, что сил осталось
любови на две — на всю жизнь,
конечно, но чужая рука сопротивляется,
как эспандер, и объятия не зарастают.

Однако случается и такое — именно лёд,
скрепляющий хлопушки, рогатый скот,
который зовут посылкой тяжести или грустными новостями,
пустые капли, молоко плещут в тазу. А посреди:
можно ещё полюбить, но на этом всё,
зрение ослабело, к тому же за влажным телеэкраном
топорщатся чайки. Своими бесплотными клювами,
жёлтым уголком глаз. Отблеск бананового пудинга
за потухшим гибридным светом. Вот они уже лезут,
гудят, вдруг становятся маленькими, как слова
после большого горя.

КОСМОНАВТЫ-2

Когда их отправили на геостанцию второй раз, кит-острова уже обосновались вокруг цветов,
и зубы стали податливые букеты.

Ей было около тридцати, беременная, но загадка не оставляла: как этим чудовищам удалось вырастить холм за одну ночь? Анна Уэльская приписывала это зелёным волкам и финвалу; но не было сомнений, что стебли несли ещё утром, когда солнце кормили касторкой, а оно выкидывалось, как судно…

Он в жизни не видел такого зверства, ростки, слабые поползни волокон и тканей, морозная гниль воды. Лопнувшие матки оленей, блестящие нетронутые пузыри
в ветвях — но скоро и их поглотила каша цветов, раскрывающая кулаки, как щипцы.


В «физиологе», который им дали в первый день в МВД, говорилось, что цветы швартуют грибными ножками вниз, и, когда в марте начинается оттепель, те тянут несчастных на дно с собой. Она знала, как чувствуют себя рыбаки в водяной лилии; и всё же не ожидала холм настолько большой.

На
учениях он отличался скоростью в расхищении теплиц: а тут уже пятый день шарахался от зверья в этих правдоподобных масках: мрази с детьми, пожилые садовники, изувеченный труп бывшей жены с презрительной мышцой у рта.

Им дали секатор для вод, уходящих под землю, и приказали пропахать луг. Семена летели, как искры при сварке, и пришлось доставать тяпку.

В шлеме уже росли веки гвоздик, репейник внутри рвал форму. Они условились, что уезжают ближайшим днём.

Утром морские оконца открылись, и через их глотки прошли плоды.

каждая девочка несколько раз в жизни работает преподавательницей введения в филологию для своих бойфрендов

Продолжаются предзаказы

— Андрей Тавров. «Гимназистка» («Книги АТ»; ожидаю из типографии в ближайшие дни)
— Осе Берг. «Тёмная материя» (SOYAPRESS, март)
— Екатерина Бакунина. «Тело», изд. 2-е (SOYAPRESS, март)

·

В марте откроем предзаказы ещё на несколько хороших книг: «Винету» Олега Юрьева, «Власть исключений» Нины Ставрогиной, сборник избранных стихотворений Рона Паджетта и другие издания.

А «Книги АТ» можно поддержать любым свободным донатом — вот сбор в Тинькофф & страница на CloudTips. Потратим всё на подготовку новых книг и создание сайта, посвящённого Андрею Таврову.

спасибо Алесе за трансфер доброты с языка на язык!!

Воспоминания-слепки Рэй Армантраут. Памяти Лин Хеджинян
(опубликованы в «The Paris Review» 8 марта 2024 года IN MEMORIAM)

Трудно поверить, что Лин мертва, потому что ее разум, ее дух, если угодно, всегда были полны жизни. В последний раз, когда я видела ее, она была уже совсем больна, она рассказывала о том, как комично забастовка голливудских сценаристов повлияла на напутственные речи студентам, а еще о том, что она узнала об искусственном интеллекте от ученого, с которым она познакомилась на факультете Беркли. Иначе говоря, она все еще была вовлечена в мир, несмотря на свое состояние. Она была очень замкнутым человеком, но всё же снова и снова открывалась разным людям и новому опыту. Как она говорит в своей книге «Фаталист»: «Я стремлюсь к приключениям и рассматриваю судьбу/ как случайность, а случайность — как судьбу. Я цитирую эпиграф./ Это соответствует моим примечаниям, которые я хочу сделать как беспорядок,/ делает порядок». Это было похоже на нее — видеть противоположности (порядок/беспорядок) как часть целого – это не означает, что она не могла занять определенную сторону, по отношению, например, к угнетению. Она могла и делала это.

Девочкой она любила читать дневники путешественников-исследователей. Она сама в некотором роде была исследовательницей. Например, в конце восьмидесятых она самостоятельно выучила русский язык и отправилась сначала с другими поэтами, а затем в одиночку в Советский Союз переводить произведения поэтов-аутсайдеров, таких как Аркадий Драгомощенко. (И она должна была провести зиму с учеными в Антарктиде, когда около двадцати с лишним лет назад у нее обнаружили рак молочной железы.) Она не верила ни в границы, ни в концы. Как она говорит в «Моей жизни» – «Но слово – это бездонная яма» (« But a word is a bottomless pit»). Она не думала, что это что-то плохое. Это вызывало в ней любопытство.

Она сочетала в себе великодушие и проницательность, невозмутимость и размах. Я восхищаюсь ею больше, чем кем-либо из моих знакомых. Ее благородство было совершенно бескорыстным; ее любопытство никогда не было навязчивым. Эти черты проявлялись как в ее поэзии, так и в жизни. Когда в 2006 году у меня был рак, она помогла организовать что-то вроде частной кампании по сбору средств среди друзей и прислала мне несколько тысяч долларов. Из-за ее сдержанности я не знаю, кто именно сколько пожертвовал, но я всегда подозревала, что она сама была главной вкладчицей.

Она повлияла на бесчисленное количество других поэтов, но никто другой не смог бы приблизиться к написанию поэмы «Лин Хеджинян». Я была впечатлена, даже, возможно, сама претерпела ее влияние, из-за того, какой была ее поэзия – процитирую одно из названий ее книг — «language of inquiry» («Язык расследования»). Первая ее книга, которую я прочитала в середине семидесятых, называлась «Мысль – невеста того, что думается» («Thought Is the Bride of What Thinking»). Тогда, казалось, существовал консенсус о том, что «мысль» – это область философии. Но, как я уже говорила, Лин не верила в границы. Ее стихотворение «6 октября 1986» в книге «Клетка» представляет сопротивление как своего рода измерение: «сопротивление точно — оно/ раскачивает и управляет импульсом». Это похоже на нее — отлить сопротивление в форму исследования, даже оценки. Это стихотворение завершается с присущим ей юмором: «В том, что я умерла, нет ничего несовершенного». Эти строки по-настоящему поражают меня сейчас. Я хочу закричать: Лин мертва, что далеко от совершенства, но она знала лучше.
(перевод с английского Князевой Алеси)

***

Я знаю, что плохо готова
к тюрьме, или пыткам, или давлению
по ходу дела — как проект в универе,
думаю об этом и всё не начинаю готовиться.

Прежде всего, знаю слишком мало
стихов наизусть: современная поэзия
расхолаживает, она без рифмы; на выступлениях же
можно читать с листа. К другим условиям
читательская память не приспособлена.

А меня всегда завораживала способность
знать наизусть и много: столько мальчиков
влюбили в себя хранилищем Роальда Мандельштама,
Веденяпина, Гаричева, эти списки и списки грустных
стихов мужчин.

Скоро надеяться будет не на кого.

Когда я еду в такси и думаю, это последний раз,
и на всякий случай снова провожу рукой
по подлокотнику, запоминая, как плыла
узкая улица с дивными фонарями,
задание возвращается ко мне:
доучить стихи. Уточнить детали: если это
зарубежная поэзия, чей брать перевод?
Перевести ли что-то самой? Учить в оригинале?
Какой перевес в сторону женщин
справедлив для моих предпочтений,
сколько из этих текстов будут взрываться
в горле, сколько подходят для того,
чтобы заплакать и успокоиться,
какие обмякнут, как ботинки, из которых
заставляют вынуть шнурки.

Навскидку это займёт два месяца подготовки.
Я смогу закалиться, вылечить зубы и привыкнуть
ко сну при лампе. Но пойдёт клубника,
поэты напишут ещё, и световой день
станет длиннее, как тень от игольных
листов, и у нас появятся дети, которым по мере
станут малы холмы, «… и другие стихотворения».