1
Солидарность с Башкортостаном

Любой протест объединяет участни:ц с разными взглядам и позициями, которые сходятся в какой-то точке.

Протесты в Башкортостане объединяют очень многих людей, общим для которых становится требование справедливости — права высказывать свою позицию, защищать свою землю и определять, как на ней жить, говорить на родном языке. В этих протестах участвуют разные люди — в первую очередь, простые люди, кара халык, но в нём также участвуют женщины и квиры, участвуют не только башкорты, но татары и русские, живущие в Башкортостане и в других местах. В нём участвуют феминистки и левые. В нём участвуют и башкортские националисты. Делает ли этот факт эти протесты националистическими? Я бы сказала, что нет, потому что требования этих протестов не являются националистическими. Как, не знаю, протесты против путина не обязательно являются деколониальными, если в них участвуют деколониальные активист:ки (вместе с либеральной оппозицией), но в этой точке их требования сходятся. А националистический протест — это, например, «русский марш», требования которого построены вокруг превосходства одной нации, одной этничности над другими.

В субботу в Берлине прошёл митинг против репрессий в Башкортостане и в поддержку местных активистов. Этот митинг со-организовал Аршак Макичян, это-активист и армянин, семья которого — беженцы из Нахичевани. Аршак организует этот митинг, несмотря на то, что башкортском движении есть единицы, поддерживающие сейчас Азербайджан. На это нельзя закрывать глаза, об этом нужно говорить, но это не означает, что башкортских активистов нельзя поддерживать, потому что среди них есть люди вот таких взглядов, — наоборот.

На берлинском митинге — 9-метровый башкортский флаг — одна из со-организаторок говорит, что этот образ будет напоминать о протестах за Куштау. Мне нравится этот флаг, не потому что я поддерживаю башкортский национализм, а потому что я вижу в это символе любовь к народу, к культуре, земле и языку.

Только солидарность за пределами национализма, может противостоять колониальным и имперским технологиям, продолжающим разрывать нас. Колониальный режим стремится нарушить, предотвратить такие солидарности. Армянин не должен поддерживать башкортское сопротивление, потому что башкорты — тюрки; квиры и феминистки — потому что в этом протесте много сексизма и патриархата; левые — потому что там есть правые и националисты. Но это именно то, чего хочет от нас имперский, колониальный, патриархальный и капиталистический режим — хочет, чтобы присутствие различий стало препятствием для солидаризации.

Этому может противостоять солидарность, не основанная исключительно на идентичностях; солидарность, которая позволяет объединяться с теми, кто по-разному угнетён этим режимом — против этого режима, но не против друг друга.

На следующий день после митинга, друг прислал сообщение, в котором одн:а из участни:ц башкортского движения выражает надежду, что эти солидарные митинги, организованные армянином и квирами, смогут повлиять и на позицию башкортских патриархальных националистов. В это сложно поверить, но отсутствие этой солидарности точно не сможет повлиять на эти позиции — как не сможет повлиять и на колониальный режим.

Так что приходите на другие митинги, присоединяйтесь к протестам, подписывайтесь на каналы, чтобы оставаться в курсе.

https://www.instagram.com/bashqortsolidarity
https://www.instagram.com/indigenousofrussia

#карахалык #ямыфаиль #свободуполитзаключëнным #свободуфаилюалсынову

Оффтоп:

На сайте проекта Nordics.info университета Аархуса есть текст, в котором включение Гренландии в состав Дании в 1959 году в качестве одной из провинций называется «деколонизацияей Гренландии».

🤯

1

Не всегда понимаю, зачем существует этот канал, но мне как будто важно продолжать делать какие-то заметки на полях и делиться ими, потому что это как будто важно кому-то, кроме меня.

Редко случается, что мне хочется рассказать здесь о чём-то положительно, особенно если это выставка в этнографическом музее. Но на пересадке в Гамбурге я успела посмотреть выставку Yurt Now! в музее MARKK.

Что мне кажется важным отметить про выставку, почему она получилась интересной, несмотря на чуть абсурдное название:

Самое важное: выставка показывает юрты и номадический образ жизни вообще как часть настоящего, как практикуемый прямо сейчас образ жизни, который, конечно, изменился под влиянием колонизации и рыночной экономики, но не превратился в реликт из прошлого — как это часто презентуется в большинстве музеев.

Отражение времени, к которому относится культура как прошлого, минувшего, архаического, особенно важно для понимания того как работает колониальность сейчас: если народ и его культура в прошлом, то разве мы можем говорить о колониализме как о чём-то настоящем? “Народ исчез и всё, что нам остаётся, сохранять оставшиеся от него артефакты,” — как бы говорят нам этнографические музеи, подменяя разговором о сохранности (фактически — разговор об этих объектах как о прошлом) необходимый разговор о том, как и почему эти объекты оказались в музее и как сейчас живут люди, которым они принадлежали. Об этом хорошо пишет Азулай: “The “past” consists of discrete objects, documents, and relics detached from what were or could have been the sustainable worlds of which they were part, and whose destruction is often justified for the sake of their rescue.”

В случае с этой выставкой, юрта, несмотря на то, что находится в западном европейском музее, вырывается из пространства прошлого и помещается в пространство настоящего, устойчивого неевропейского мира, который продолжает развиваться и который требует не восхищения артефактами, а скорее поддержки.

Как это происходит?

Благодаря работе с людьми и организациями, которые принадлежат к показываемой культуре, занимаются её изучением, сохранением и развитием.

Например, выставка включает несколько фильмов авторо:к из Монголии, посвящённых району Уланбатора Гер, где преимущественно живут в юртах. Также есть графики постепенного упадка кочевничества под влиянием СССР и рыночной экономики и возможного развития подобных районов, предложенное бюро Rural Urban Framework в проекте Becoming Urban. The Mongolian City of Nomads. Важно, что этот проект, предлагая варианты улучшения качества жизни в подобных районах, представляет их и кочевнический образ жизни в целом как ценность, требующую сохранения и развития.

Центральный экспонат — юрта — был подарен музею семьёй одной из её авторо:к Turdu Kydyrbaeva в 2017 году. Члены её семьи и другие кыргызские исследованител:ьницы, в том числе из диаспоры в Германии, выступали консультантками выставки и руководили инсталляцией юрты (этот процесс снят на видео и тоже представлен на выставке, и это круто).

Её дополняет метафорическая работа современной кыргызской художницы Altynai Osmoeva — и это не только красивый жест или знак поддержки молодой автор:ки. Это как будто снимает противоречие между “традиционным” и “современным” искусством, показывая, что традиция меняется и живёт.

Внимательность к авторству и персоналиями: везде, где возможно, указаны имена авторо:к. В разделе с шырдаками также показаны фотографии мастериц за работой, имя каждой из них указано в подписи. Кажется, кринжово отмечать указание авторства как плюс выставки — но просто зайдите в любой этнографический музей и попробуйте найти хоть одно имя.

2

Всё это относится скорее в современной части выставки, но её основа — это объекты из коллекции музея. Я бы сказала, что в рамках конкретной выставки музей пытается обратить внимание на её провенанс и критически его оценить — и это, к сожалению, тоже делают очень редко. Коллекция была приобретена музеем в 1907 году у гамбургской компании, которая занималась диорамами народов мира, а также организацией человеческих зоопарков. И хотя нельзя точно сказать, были ли эти объекты представлены как часть человеческого зоопарка, в тексте на выставке эта возможность подчёркивается. Это не только меняет зрительский взгляд на эти объекты, но указывает на непосредственную связанность Германии с колонизацией этих земель (колонизация Центральной Азии российской империей в текстах также упоминается).

У меня почти не было времени, чтобы посмотреть другие выставки и весь музей, но отмечу ещё один важный приём. На выставке Hey Hamburg,
do you know Duala Manga Bell?, посвященной сопротивлению Камеруна против немецкой колонизации, объекты из коллекции были включены в историю как часть быта, образования и культуры, которые окружали людей в конце 19 – начале 20 века, влияли на их мировоззрение, формировали их сопротивление и так далее. Мне кажется, это классный способ говорить об объектах не как о реликтах архаических эпох — контекстуализировать их, связывая с конкретными личностями и практиками. Ну, помимо того, что здорово в принципе рассказывать о сопротивлении немецкому колониализму в Германии.

Выставка про историю самого музея показывает положение Гамбурга в колониальной системе — порт, важная торговая точка, в которую приходили корабли, привозившие товары из колоний — в том числе объекты, положившие начало музею — дары купцов, неизвестно как им доставшиеся. Всё это также отражается вовлечённость Германии в колониализм и показывает музей как часть этого процесса. (На этой выставке я видела несколько панно из полудрагоценных камней, сделанных в Екатеринбурге в 18 веке — тут всячески рекомендую читать Георидинг и Людмилу Будрину).

Это, конечно, бэйсик минимум, который должен соблюдаться в каждом подобном музее. Но я часто хожу в этнографические музеи, и кажется, что подавляющее большинство, несмотря на все разговоры о деколонизации, продолжают складывать объекты в витрины по принципу схожести, скрывают, как эти объекты попали в коллекцию (ну, не указывают это в текстах), продолжают работать исключительно со “специалистами”, которые прекрасно знают эти коллекции, но не имеют никакого отношения к непосредственной культуре народов, которые эти объекты произвели. Поэтому то, что делает MARKK становится хорошей работой.

Наверно, это и правда хорошая работа, но хочется, чтобы она также приводила к смещению властных отношений внутри музея — и этого, кажется, не происходит. Так, ни одна консультант:ка проекта из сообщества так и не стала куратор:кой выставки. Руководящие должности в музее, конечно, не занимают представительни:цы народов, чьи экспонаты представлены внутри.

Собрала тут немного фотографий из музея: https://photos.app.goo.gl/EqB6numuN2j368tq8

3

Пока я писала этот пост, увидела, что DOXA выложили видео про колониализм и национальные музеи, для которого я давала комментарии.

Почему мне кажется важным продолжать говорить про музеи, когда идёт войны? Потому что культура также производит отношения власти, производит структуры, которые позволяют сохранять и воспроизводить устоявшиеся системы (колониальные, капиталистические, патриархальные). Продолжающаяся колониальные войны, экономическая и политическая зависимость невозможна без участия в этом культуры.

Так, важно говорить о том, как те или иные объекты попали в музей, потому что буквально пару недель назад на аукционе в москве была продана картина “Лунная ночь” Айвазовского , возможно, из коллекции Симферопольского музея в Крыму, хотя организаторы аукциона это отрицают. Также россия вывезла сотни объектов из музеев Мариуполя и Херсона в Крым — возможно, какие-то из этих объектов уже в других музеях россии. Этим же прямо сейчас занимается и израильская армия в Газе, разрушая архивы, библиотеки и памятники, воруя объекты — чтобы, возможно, сделать их частью истории, которую они хотят рассказать миру.

Культура — это не просто soft power, это часть колониальной войны.

Пару недель назад Аршак собрал классную инициатву, чтобы рассказать о каналах антивоенных и деколониальных активист:ок в телеграме — подписывайтесь!

@beda_media — медиа, изучающее российский имперский проект;

@arshak2021 — экологический и антивоенный активист Аршак Макичян;

@the_ivory_tower — деколониальная активистка Даңхаяа Ховалыг, создательница подкаста @republic_speaking;

@komi_daily — деколониальное медиа про коми культуру и идентичность;

@yurt_community — медиа деколониальных активисто:к из разных республик;

@pzhemg – журналистка из Архангельска Олеся Кривцова;

@munexist — политик и демократический социалист из Петербурга Виталий Боварь;

@wantedanastasia — политик Анастасия Шевченко;

@volkovauniversity — российская политикесса и блогерка Елизавета Волкова;

@pluralistpapers — историк и журналист Владимир Метелкин;

@maximreznik - Максим Резник, петербургский политик;

ну и @empireswilldie — канал, посвященный российскому империализму и колониализму вообще.

Мы решили высказаться по поводу ужасного расизма на фоне теракта в Москве.

Хотим отметить, что Россия терроризирует Украину каждый день, и на этом фоне расизм по отношению к мигрантам в России выглядит совершенно дико.

Далее пост от нашей активистки из Таджикистана:

Мигранты в рф самая уязвимая часть общества. Многие россияне не принимают мигрантов за людей.

Мигранта можно связать, избить, запугать, снять на камеру и заставить признаться в том что он не совершал.

Мигранта можно обмануть, кинуть на бабки, а в ментовке над ним поржут не приняв заявление.

Про мигрантов снимают унизительные фильмы и руzкий мир смеется, не видя ничего плохого.

Я не идеализирую всех мигрантов, есть среди них ужасные люди, но обобщать никто не имеет права.

У преступника нет ни нации, ни религии, ни расы.

Первое слово, звучащее в фильме “Дюна 2”, — imperial. Среди трейлеров, которые показывали перед сеансом, только один был типа про любовь, а не про империи и войну. Когда находишься в своём бабле, сложно представить, что мир вокруг до сих пор очарован империей — и как абстрактной идеей, и как эстетикой, и как ресентиментом.

Я всегда смеялась, когда видела вывески в россси в духе “Империал SPA”, но ведь какой-нибудь музей на набережной Брали, фактически, ничем от этого Империал СПА не отличается — это такое же упоение империей, её прошлым, эстетикой и властью.

Открыть этнографический музей в 2021 году, полностью восстановив в нём вензеля короля, убившего сотни тысяч людей и животных, — в этом нет ничего общего с вниманием к истории, зато много — с очарованием ушедшей имперской эпохой. Это ведь благодаря ей у музея есть такая внушительная “world-class collection”.

В этом же музее — королевском музее Африки в Брюсселе — есть раздел The Resource Paradox. В общей экспликации к нему говорится, что ресурсное богатство не спасает страны Центральной Африки, в том числе ДР Конго, от бедности — такой вот abundance paradox. Хочется, конечно, спросить “А что случилось?”, но ответ находит себя только между строк, за эвфемизмами. В этом разделе, например, есть цифра, что меньше чем за 20 лет, с 1889 по 1908 годы, только в порт Антверпена было доставлено 4700 тонн слоновой кости, “originated from approximately 94,000 elephants”. Originated from скрывает убийство ради этого материала — и рядом с этой этикеткой в экспозиции стоит бюст Леопольда II из слоновой кости. Я погуглила: сейчас в ДР Конго популяция слонов насчитывает примерно 9 тыс.

В разделе Colonial History and Independence я искала информацию о Патрисе Лумумбе — нашла небольшой текст, к которому хотелось добавить “убит ЦРУ и бельгийскими властями, чтобы скрыть следы преступления, останки Лумумбы были растворены в кислоте”. Смешно, что две эти темы — колониальной истории и независимости, изъятые из остальных разделов — слиплись в одном зале, на фоне гигантской восстановленной карты бельгийского Конго.

Если смотреть где-то между кадров “Дюны 2”, продираясь сквозь эстетизацию в том числе империи, можно тоже найти ответы о парадоксах изобилия и бедности. Коренные люди планеты Аракис — такой собирательный образ всех небелых людей планеты Земля — слишком религиозны, доверчивы, могут либо воевать, либо молиться, и не смогут взять на себя управление ресурсами.

Я вижу иногда какие-то воодушевлённые материалы в духе “смотрите, автор:ки фильма черпали вдохновение в культуре <…> коренного народа!”. Но чем это “вдохновение” в “Дюне” отличается от экспозиций этнографических музеев? По-моему, это стоит называть апроприацией, финальной целью которой — сознательно или нет — становится воспроизводство белого превосходства.

Сегодня, 21 мая — день памяти геноцида адыгов (черкесов).

Аршак выложил недавно скрин с комментариями под его же постом о дне памяти другого геноцида — крымских татар, и другой армянский активист раскритиковал его, указав, что глава крымских татар не признает геноцид армян и “как вообще крымские татары появились в греческом Крыму”.

Недавно моя знакомая армянка, живущая в Сочи, брала интервью у исследователя, работающего над книгой об армянах, которые бежали от геноцида на побережье Чёрного моря, в район сегодняшнего Сочи, Лазаревского, Туапсе — на земли, которые за полвека до этого были зачищены российской империй от коренного адыгского населения. Адыги бежали в Османскую империю (на перегруженных кораблях, многие умирала по дороге, многих сбрасывали с кораблей), которая их принимала, а потом вербовала в армию и использовала в том числе для уничтожения армянского населения. Моя подруга также работает с адыгами, которым удалось остаться на своей родной земле, устоять перед ассимиляцией, сохранить свой язык и свою культуру.

Очень хочется противопоставлять национализму комментариев про “греческий Крым” или поддержке Эрдогана и Алиева со стороны главы крымскотатарского национального движения Мустафы Джемилева, инициативы солидарности, поддерживающие не когда-то поддержавшие их империи, а угнетаемые ими народы.

В этом стремлении к поддержке со стороны империй нет ничего сложного: она нужна, чтобы иметь хоть какую-то силу, которую можно противопоставить другим империям — тем, кто угнетает, эксплуатирует и убивает прямо, без прикрытий благими намерениями. Азербайджанские флаги появляются у повстанцев в Новой Календонии, российские — в Мали. Но обычно за этой поддержкой стоит соперничество, желание установить свои сферы влияния, контроль над ресурсами и использовать угнетаемые народы в собственной борьбе за власть.

Сегодня день памяти геноцида адыгского народа, 18 мая — крымскотатарского, 28 апреля — армянского.
Хочу поделиться несколькими текстами и каналами об этих событиях, о сопротивлении угнетению и о связанности империй в угнетении:

• Материал Мемориала об истории сопротивления крымских татар — от первых инициатив в ссылке до движения “Крымская Солидарность”: https://memo.site/ru/crimean_tatar_resistance
• Канал Адыгэ Хэку, который в последнее дни выкладывает множество цитат из исторических книг и воспоминаний, в основном российских полковников и европейских путешественников о том, как геноцид адыгов планировался и осуществлялся. Можно начать с этом поста: https://www.group-telegram.com/aheku/5189
• Текст о причастности Германии к геноциду армян, в котором речь не только о поставках оружия, но и о идеологической подоплёке https://www.dw.com/en/new-report-details-germanys-role-in-armenian-genocide/a-43268266

В первую очередь, это память о жертвах и внимание к тем, кому удалось выжить. Но это также память о преступлениях, которые не должны повториться, но которые продолжают повторяться и которые повторяют в том числе те, кто сами пострадали от подобных преступлений в прошлом.

1
Исторический музей в маленьком европейском городе с большой колониальной историей

В одном зале Zeeuws Museum внутри постоянной экспозиции, посвящённой истории Мидделбурга (Нидерланды) и региона Зеландия висят три портрета:

Stephanus Versluys
Управляющий Ост-Индской компании, держит под своей указкой карту Цейлона, справа от него вдалеке виднеется форт Коломбо. Он одет в красный жилет — красный цвет для ткани называется Madder, когда-то фирменный продукт Зеландии из одноимённого местного растения.

Aernout van Citters
Еще один управляющий Ост-Индской компании, из богатой фамилии, прочно связанной с работой Ост- и Вест-индских компаний. На нём рубашка из чинца — индийской хлопковой ткани с ярким узором, который наносился вручную. Ткань стала особенно популярна в Голландии и Зеландии. Если верить Википедии, похожая ткань с набивным узором европейского (французского) производства появится только в середине 18 века, с ростом спроса.

Lucas Schorer
Командующий двумя островами в Карибском море, Синт-Эстатиус и Саба, — колониями-плантациями Нидерландов. Музейная брошюра неловко упрекает его в плохом менеджменте: Синт-Эстатиус уступил Франции без боя, и потом его быстро сняли с должности, но он остался жить на Антильских островах. На переднем плане — его Black невольник (имя, конечно, неизвестного), подносящий полдник с “колониальными товарами” — результатом работорговли и колонизации, продукцией плантаций — чаем и сахаром. Семье Schorer принадлежало множество зданий в Мидделбурге — особняки для жизни, летние домики для отдыха, склады, на которых хранились прибывающие в Миддлебург колониальные товары.

2

Зал в Zeeuws Museum, где висят эти и некоторые другие портреты, а также представлены личные вещи примерно таких же в классовом смысле жителей Мидделбурга, называется Self. Этот же зал, предпоследний внутри постоянной экспозиций, — первый раздел, где НАКОНЕЦ-ТО говорится о вовлечённости города и его жителей в работорговлю.

Бренна Бхандар в книжке Colonial Lives of Property обращается к Джону Локку, чтобы подчеркнуть, как формирование современного и цивилизованного западного белого субъекта формируется через присвоение и труд — appropriation and labor. Присвоение у Локка имеет как внешний, так и внутренний характер. Внутренняя работа присвоения — это самообладание (self-possession), то есть обладание собственными эмоциями, воспоминаниями и историей. Внешнее присвоение — это обретение собственности, в том числе — превращение в собственность (appropriation) того, что ей не являлось, через приложение к этому труда* — например, колонизация земель. Работа Бхандар сфокусирована в основном на земле, но вся система торговли порабощёнными людьми — это такая же система присвоения: превращения в собственность тех, кто ей не является, через приложение к ним “труда” — принуждения, транспортировки, устройства плантаций. Сами порабощённые люди внутри этой системы становятся инструментами труда, который необходимо приложить к земле, чтобы та “зацвела”.

Удивительно, как один небольшой зал в музее в Мидделбурге вдруг оказывается такой хорошей неосознанной иллюстрацией этого тезиса о формировании западного субъекта через присвоение. Система торговли порабощёнными людьми, колонизации земель и организации на них плантаций рождает Self — нового западного человека в парике и рубашке из чинца, у которого есть Black паж и чай с сахаром на полдник, карты и сами “заморские” территории, на которых невидимые, превращённые в товар люди бесконечно работают, чтобы жители Миддeлбурга стали теми, кем они стали.

*Труд в отношении земли Локк, вслед за Бэконом и другими философами, понимает как её “улучшение” (improvement) — извлечение максимальной пользы (в представлении сеттлеров и колонизаторов). То есть это не столько труд непосредственно на земле, но скорее его организация таким образом, чтобы конкретная земля использовалась максимально “рационально” для извлечения прибыли — фактически, превращение её в плантацию или в прекрасное место жизни для сеттлеров. Make the desert bloom, как говорится. Не странно, конечно, что этому мифу так легко продолжают верить, воспроизводят и поддерживают его и используют вновь и вновь для новых колониальных проектов, если философы вроде Локка и Бэкона до сих пор изучаются на полном серьёзе, без критической оптики.

На Berliner Gazette опубликовали мoй текст “Memory Politics in Russia: Why Battles Over Remembering the Past Are Struggles For the Future” (на английском и немецком) про политику памяти в россии, которая занимается уничтожением низовых и самоорганизованных коммеморативных практик, подменя их глубокоидеологизированными представления о некой общей истории.

Весь текст по ссылках, а тут расскажу немного о вещах вокруг.

Я начала это исследование во время ридинг-группы Насти Дмитриевской (❤️) в КИСИ, где мы обсуждали культурную память и в том числе, какое место в неё занимают бесконечные бронзовые статуи в городах, которые мы часто даже не замечаем.

Когда я писала текст, поняла, насколько эта “незаместность”, на самом деле, важна, чтобы эти памятники работали “как надо” — утверждали свое — и российского государства — присуствие как неизбежное, как будто они здесь навсегда, даже если их установили вчера. Это формальная составляющая памтника играет важнейшую роль в его идеологическом перформансе. С одной стороны, они всегда про каких-то мужиков из прошлого, но эти мужики навсегда тут, а значит они формируют и представление о будущем (где они по-прежнему на месте).

Фокусируясь на происходящем в различных республиках, включённых в состав рф, я смотрела, какие памятники были установлены в них в послдение 10-20-30 лет — после начала полномасштабного вторжения в Украину, после аннексии Крыма, после завершения второй российско-чеченской войны. Помимо всех этих бесконечных героев первой мировой и великой отественной, установленных РВИО, и пограничников в любом городе, где до границы ≤ 600 км., есть популярный муниципально-городской сюжет, совмещающий в статуе несколько фигур — как правило, коренного жителя и русского (колонизатора). Такие памятники как бы намекают на общее прошлое (и будущее), вытесняя при этом колонизацию, репрессии, депортации, геноцид и так далее.

Впервые с таким памятником я стокнулась в Краснодаре — "Славным сынам Отечества казакам и горцам — героям Первой мировой войны”. Он стоит на главной улице города, он довольно небольшой, вполне незаметный. Две фигуры одного роста, в похожей одежде и мало отлечимы друг от друга, если не знать названия памятника и исторических деталей. Цель памятника очевидна — показать единство народов, живущих в регионе — на Северном Кавказе и его предгорьях. Первая мировая война оказывается, видимо, самой дальней исторической точкой, где можно найти этот троп государственного “единства”, потому что до этого казаки использовались рос империей в качестве сеттлеров, чтобы вытеснять коренных жителей Кавказа (адыгов) с их земель, вести бесконечные, кровпролитные войны и в конце концов завоевать эту территорию, убить и выслать большую коренного населения. Казаки Кубани, кстати, тоже подверглись насильственным депортациям в 1930е. Но Е — единство. Как пишет Азулай: чтобы быть установленным, суверенитет должен постоянно осуществляться — to be established, sovereignty must be repeatedly performed. Памятники выполняют роль этого performance.

В моих папках множество примеров подобных памятников, в тексте я анализирую другой пример.

Но установка подобных памятников — это лишь часть стратегии, которую использует россия. Другая часть заключается в уничтожении низовых и самоорганизованных комеморативных практик, потому что они, как правило, касаются памяти о других событиях, в которых единство найти сложно, зато много боли и живой памяти — о депортациях, репрессиях, войнах и геноциде.

Один из самых трагических примеров, которые я подробно разбираю в тексте, — это уничтожение по-настоящему народного мемориала жертвам депортаций чеченского и ингушского народов в Грозном, и установка другого мемориала, который обычно называют “памятник кадыровским силовикам” и который как бы символизировует конец войны и установление власти прокремлёвского клана Кадырова. “Россия здесь навседа”, вместе со звучащими как злая шутка словами Ахмада Кадырова “Пусть восторжествует справедливость”.

Читаю книжку Ханны Проктор Burn Out. The Emotional Experience of Political Defeat (спасибо Алексею Борисёнку за рекомендацию!) про переживание политических поражений, а думаю, конечно, про колониальность россии.

Проктор пишет про поверженных участни:ц Парижской коммуны, высланных в Новую Каледонию, которую Франция объявила своим владением в 1853 году и использовала в качестве тюрьмы (penal colony). Проктор говорит о ментальных страданиях, переживаемых коммунарами — тоске по родине, семьям и неслучившемуся будущему, которые приводили к смертям и самоубийствам.

Несмотря на то, что во французской прессе коммунаров называли “дикарями”, “варварами” и “каннибалами”, ожидалось, что они станут цивилизационной силой и повлияют на канаков — коренное население островов, в которых французы настоящих дикарей.

Проктор упоминает только одну коммунарку (конечно, это была женщина — Луиз Мишель), которая поддержала Канакское восстание 1878 года и дружила с канаками (о чем известного из её мемуаров). Позиция остальных сливалась с позицией франзцуского правительства — они взяли на себя роль опрессоров и поддержали жестокое подавление канаков: тысячи были убиты, деревни сожжены, земли отданы поселенцам, арестованные отправлены в ссылку на другие острова.

Пару месяцев назад в Новой Каледонии (спустя 150 лет после коммуны это до сих пор французская “территория” 🤯) были активные протесты против очередной реформы, угнетающей коренное население и его автономию. На этот раз одного из лидеров восстания, Кристиана Тейна, отправили в тюрьму во Францию.

Честно говоря, при чтении Проктор, я думала не только о коммунарах, сегодняшних протестующих в Новой Каледонии и их поддержке со сторны французской оппозиции, но и про российскую либеральную оппозицию.

Вчера опубликовали выдержки из доклада Юлии Навальной, которая говорит про “деколонизаторов”. Она, как и многие другие оппозиционеры, любит говорить о “прекрасной россии будущего” — “нашей слишком большой стране”, которую “деколонизаторы” “хотят развалить”, но постоянно игнорирует расовые и колониальные аспекты, которые эту страну составляют, которые буквально лежат в основе этого государства.

Высказывала ли, например, Навальная поддержку протестующим в Башкортостане? Поддерживает ли она реальную автономию республик и автономных округов? Почему она считает разделение “искусственным”, но не подвергает сомнению “естественность” такой огромной площади рф и пути её формирования? Что стоит за её обещанием “найти деколонизаторов”? Обещание новых массовых репрессий?

Проктор задается риторическим вопросом: мы знаем, что чувствовали после своего поражения участни:цы Парижской коммуны, но что чувствовали канаки после того, как их восстание было разгромлено?

Вопрос остается без ответа, и стоит сказать, что Проктор не особо пытается разнообразить свои источники, концентрируясь в основном на европейских и американских движениях.

Но сегодня, когда нам доступно так много способов фиксации и дистрибуции происходящего, хотелось бы знать не только то, что переживает российская либеральная оппозиция. Я очень радовалась освобожденным политзаключенным и читала интервью с ними, где они подробно этим делились. Но что чувствуют другие политзаключенные, не попавшие в эти списки или вовсе не относящиеся к ФБК?

Что чувствует Зарема Мусаева? Что чувствуют осужденные по ингушскому делу? Протестующие из Башкортостана? Почему если эти люди живут в том же “культурном контексте” и обладают тем же “бэкграундом”, как говорит Навальная, мы не слышим их голосов?

Почему не слышим голосов коренных, протестующих против очередного экстрактивистского проекта в так называемой Сибири, уничтожающего их образ жизни, саму их жизнь и их землю? В Сибири, которая была и продолжает быть тюрьмой, своего рода panel colony, для российской империи, ссср и россии, отбывали срок за свои демократические проекты многие — от декабристов до Навального, но большинство продолжает игнорировать не только колониальный аспект собственного заключения, но и колониальную историю страны, которую они так хотят привести к светлому будущему.