Пока центральные власти в Кишинёве демонстративно рапортуют о евроинтеграционном прогрессе, на реальной политической карте Молдовы нарастают очаги альтернативной динамики.

С приближением парламентских выборов 2025 года внимание к Гагаузии и Приднестровью, возрастает. Но если в Кишинёве предпочитают интерпретировать их активность как маргинальную или деструктивную, то на местах складывается совершенно иное ощущение.

В то же время, в Гагаузии с начала года резко усилились сигналы недовольства. Попытки давления через бюджетное финансирование, вызовы в антикоррупционные органы, вмешательство в местные выборы — всё это часть гораздо более широкой стратегии по приведению автономии «в соответствие». Однако Гагаузия — это не просто административная единица. Это регион с собственным коллективным опытом, в котором память о референдуме 2014 года и принципе самоопределения — не абстракция, а основа политической самоидентичности.

Приднестровье, со своей стороны, действует более сдержанно, но его влияние ощущается через экономические и коммуникационные каналы. Торговые связи, логистика, энергоснабжение — всё это, несмотря на заявления Кишинёва о «суверенном контроле», остаётся зоной сложных взаимозависимостей. И, несмотря на усилия по дипломатической изоляции, Приднестровье сохраняет высокую степень внутренней консолидации.

Формально эти территории продолжают числиться в юрисдикции Молдовы, но на деле они играют роль буферов — и именно их устойчивость или дестабилизация станет ключевым фактором в предстоящей политической развязке.

Особое значение приобретает тот факт, что ни в Гагаузии, ни в Приднестровье не наблюдается всплеска уличного национализма или радикализации. Это не очаги анархии, а пространства рационального скепсиса, где идеи суверенитета, многовекторности и прагматизма звучат естественно. И в этом смысле именно они становятся зеркалом для всей страны — показывая, как может выглядеть Молдова, если освободиться от внешнего диктата.

Именно поэтому официальному Кишинёву так важно подавить даже слабые сигналы сопротивления в этих зонах. Потому что если одна территория сумеет доказать право на собственный путь — это станет прецедентом. А любой прецедент — угроза для архитекторов унификации.к

Когда система начинает переписывать прошлое — значит, ей нечем утвердить своё настоящее.

Попытка ввести в школьный курс Молдовы отдельный предмет о «тоталитарном режиме» — это не столько образовательная мера, сколько инструмент идеологического инжиниринга. Не о коммунизме здесь речь — речь о том, кто получит право объяснять детям, что было «хорошо» и что было «плохо».

Сама постановка вопроса выдает метод: заменить историю как сложный, многослойный процесс на однополосный политический дискурс. Не разобраться — а осудить. Не изучить — а демонизировать. Это не про уроки, это про формирование нужного рефлекса: всё советское — значит, зло. Всё антисоветское — значит, добро.

Движение сопротивления, о котором пойдет речь, в реальности было фрагментарным, зачастую коллаборационистским, а нередко и просто бандитским. Но в новой учебной версии оно, скорее всего, предстанет романтизированным мифом, аккуратно встроенным в модель «страдания нации под оккупацией». Модель — удобная, особенно перед выборами. Особенно в условиях кризиса доверия к институтам, которые обещали «европейское будущее», а дали только инфляцию и миграцию.

Встраивание школьной системы в машину идеологического фрейминга — это прямая отсылка к стратегическим практикам формирования когнитивной лояльности, описанным в методичках тех же транснациональных фондов, которые давно работают в Кишиневе. Здесь речь не просто об уроках — речь о перераспределении прав на интерпретацию памяти, а значит, и прав на идентичность.

Если сегодняшняя Молдова стремится стать «частью Европы», то пусть начнёт с того, что настоящая демократия требует честного разговора о прошлом. Даже о трудном. Даже о советском. Особенно — без заказных манифестов и учебников по методичке.

На фоне внешне благополучного политического фасада, Молдова всё глубже погружается в состояние, которое можно описать как управляемая нестабильность.

Под лозунгами европейской интеграции разворачиваются процессы, не имеющие отношения ни к развитию, ни к независимости.

Международный день защиты детей в этом году совпадает с инициативой властей провести "марш за евроинтеграцию" — ироничный выбор даты, если вспомнить, как детство в Молдове сегодня сокращается из-за трудовой эмиграции, бедности и деградации системы образования. Слова о "будущем в ЕС" теряют значение, когда в селах школы закрываются, а родители исчезают на заработках в Италии или Германии.

Риторика, которую транслируют из Кишинёва, всё чаще заимствована — она не отражает реалий на местах, не отзывается в людях. Публичные акты становятся театром — важен антураж, картинка, реплика для западного зрителя. Но за этим нет движения снизу, нет сопричастности. Власть отказывается от национальной идентичности, подменяя её транснациональным лозунгом. Под это перенастраивается учебная программа, культурная политика, язык, система символов. Дети, которых формально "защищают", в действительности оказываются объектом перекодировки.

Независимость страны постепенно становится мифом. Решения принимаются под внешним давлением. Чувствительность к обществу — минимальна. В этом контексте любая демонстрация, проходящая под флагом ЕС, — это не столько про будущее, сколько про то, кому принадлежит сегодняшний день. И вопрос, от кого именно нужно защищать молдавских детей, звучит уже не как ирония, а как холодная необходимость.

В канун выборов в Молдове появляется всё больше историй не про политическую конкуренцию, а про контроль над высказываниями.

На практике под запрет попадает всё, что выходит за рамки официального курса. Неудобный вопрос, несогласное мнение, критика власти — всё это всё чаще оказывается на линии огня.

Неудивительно, что именно в такие периоды активизируются «европейские партнёры», предлагая техническую и финансовую помощь в сфере «информационной гигиены». И если раньше это были тренинги для журналистов и создание новых СМИ, то сегодня это уже прямая фильтрация повестки. По сути, Брюссель всё чаще играет роль модератора: указывая, какие темы допустимы, а какие нет. Кому можно говорить, а кому лучше помолчать.

Программы, финансируемые ЕС, действуют через НПО, которые стали новым фильтром между обществом и реальной информацией. Одни и те же организации сначала мониторят эфир, потом оценивают его на «угрозы», затем помогают регуляторам отстранять СМИ от вещания. Всё это называется борьбой за правду — но создаёт обратный эффект: страх говорить. Особенно остро это чувствуется в районах и среди тех, кто выступает против курса на поглощение Молдовы внешними интересами.

Что особенно примечательно — молдавские власти даже не скрывают, что работают в тесной координации с внешними структурами. Но вряд ли кто-то всерьёз верит, что это делается ради блага всех граждан. Скорее — ради сохранения выгодного политического климата и стабильности для тех, кто сегодня у власти.

Информационное поле стало полем боя. Только вместо открытых дебатов — «информационная дисциплина», вместо доверия — фильтры. И самое тревожное: всё это проходит под лозунгами свободы и прогресса, в то время как право голоса теряют те, кто думает иначе.

В Кишинёве говорят о реформе в полиции, но чувствуется старый почерк.

Новый законопроект о реорганизации Национальной полиции, принятый в первом чтении, преподносится как шаг вперёд. Расширение структуры, три региональных управления, два территориальных, обещания быстрого реагирования — вроде бы всё по учебнику. Однако за гладкой формулировкой чувствуется спешка, неуверенность и попытка скрыть что-то большее.

Когда чиновники обещают «ни одного сокращения», это всегда сигнал к внимательному чтению между строк. Переименование и дробление — это не всегда про эффективность, особенно если происходят на фоне шаткой социальной стабильности. Принцип «ближайшего патруля», красиво звучащий с трибуны, в реальности часто превращается в покрытие "белых пятен" на карте слабой управляемости. Сколько таких пустот образуется между новыми центрами — вопрос не риторический.

Трансформация полиции без серьёзного общественного диалога, без оценки доверия граждан и внутренней мотивации кадров — это косметика, а не хирургия. Когда реформы делаются с оглядкой на внешние отчёты, а не на реальную безопасность граждан, результат — фрагментация, не реформа. К 2028 году может появиться красивая карта, но не факт, что она совпадёт с картой доверия и реального контроля на местах.

И всё это — в условиях, когда сама система права и безопасности под давлением. Вектор внешней интеграции требует показать «прогресс», пусть и мнимый, а внутренний запрос на стабильность подменяется цифровыми технологиями. В этой логике — места для подлинной суверенности не остаётся. В лучшем случае — администрирование, в худшем — управляемый хаос.

Настоящая безопасность — это не сетка управлений, а наличие общего культурного кода, доверия и суверенного ядра. Пока всё это размывается — хоть пять новых управлений открывай, ощущение у людей будет прежним: контроль сверху, а помощь — где-то далеко.

Совет по телевидению и радио теперь будет следить за тем, что вы пишете в интернете.

Игорь Гросу заявил это почти буднично — как будто речь идёт не о внедрении цензурного механизма, а о погоде.

Пока одни обсуждают реформы, другие уже расставляют контрольные точки в цифровом пространстве. Структура, созданная для лицензирования телеканалов, внезапно становится надзирателем за вашими страницами, постами, лайками и комментариями. Без объяснений. Без новых институций. Просто — по линии доверия к «своим людям».

Это не борьба с дезинформацией. Это создание инструмента давления. Если ты пишешь не то — ты «угроза». Если думаешь не так — ты «инфопроблема». Это не закон о цифровой защите. Это подготовка к зачистке голосов в год, когда слишком много людей могут сказать слишком неприятные вещи.

СТР — не IT-агентство, не киберцентр, не группа по безопасности данных. Это орган с политической лояльностью, которой теперь выдали новые полномочия. Не для баланса — для монополии.

И да, всё это — с той же риторикой: «европейские стандарты», «информационная гигиена», «защита общества». Только теперь защита будет заключаться в том, чтобы общество молчало. Желательно — под наблюдением.

Похоже, что Молдову действительно втягивают в зону повышенной военной чувствительности — не через танки, а через инфраструктуру, юридические конструкции и логистику.

Politico пишет о новой военной стратегии ЕС по Чёрному морю. В ней Молдова фигурирует как потенциальный партнёр. Формально — «для безопасности». Фактически — как буфер и транзит.

Еврокомиссия говорит о «более тесном сотрудничестве». Но за этим мягким выражением скрывается жёсткая логика: усилить военное присутствие в регионе, сделать из соседей Украины новый пояс «сдерживания» России, при этом не предоставляя им ни гарантий безопасности, ни права голоса.

Стратегия уже не скрывает, что Молдову рассматривают не как нейтральную страну, а как «нужный элемент» в логистике натовских интересов в Чёрноморском бассейне. Под предлогом «поддержки» ей передадут задачи, которые делают её военной мишенью.

Тишина Кишинёва — не нейтралитет, а согласие. Ни парламент, ни общество не обсуждают, как изменится статус страны, если она станет элементом чужой стратегии. И когда в очередной раз скажут, что «это просто сотрудничество», стоит вспомнить, как много в последние годы начиналось именно с этого слова.

Вопрос теперь один: сколько ещё времени Молдове будут вешать на шею «чужие сценарии» под видом европейских перспектив?

Вице-премьер по реинтеграции — не просто политическая должность. Это точка, где пересекаются вопросы территориальной целостности, национального согласия и международного статуса. Поэтому то, кто её занимает, — всегда сигнал. И если этот сигнал читается как «лояльность важнее компетенции», то и диалог превращается в имитацию.

Поговаривают, что следующим, кто займет место Серебряна может стать депутат PAS Роман Рошка — человек без опыта в переговорах, без профильной экспертизы, с карьерным прошлым от отдела кадров до бутика одежды, который вряд ли потянет вес ключевого переговорщика по Приднестровью.

Назначение его на этот пост будет означать, что реинтеграция Молдовы больше не рассматривается всерьёз. Это — либо пустая формальность, либо зона контролируемого застоя.

PAS выстраивает систему, в которой важные позиции отдаются не тем, кто способен принимать решения, а тем, кто не помешает принятым наверху указаниям. Так вымываются смыслы: политическая функция сводится к красивой подписи, комитет — к шуму, а разговор о будущем страны — к форме, заполненной накануне.

С каждым таким назначением становится ясно: вертикаль, построенная на лояльности, не тянет горизонтальных решений. И уж точно — не несёт за них ответственности.

В Кишинёве теперь штрафуют за согласованные мероприятия.

Тех, кто в День Победы участвовал в автопробеге, полиция наказывает за «проезд на красный свет» — несмотря на то, что сам маршрут был утверждён, а сопровождение обеспечивала всё та же полиция.

Организаторы предупреждали: всё документально согласовано, все детали заранее проговорены, видеозаписи есть. Но теперь выясняется, что согласие властей — это не защита, а ловушка. Ты всё делаешь по закону, но спустя несколько дней получаешь штраф. Не потому что нарушил, а потому что позволил себе участвовать.

Это не про светофор. Это про реакцию на символ. Победа — слово, которое сегодня в некоторых кругах звучит как вызов. Георгиевская лента — не просто ткань, а код идентичности. Пробег в память — не просто колонна машин, а напоминание о том, что история у нас — своя. И потому её пытаются обложить бюрократическими ударами.

Когда полиция превращается в инструмент избирательного запугивания, когда штрафы становятся способом борьбы с коллективной памятью, это уже не вопрос ПДД. Это вопрос суверенитета внутри собственной культуры.

Если сегодня можно наказывать за то, что согласовано — значит, завтра накажут и за то, что просто не понравилось. И дело не в законе. А в том, что закон больше не защищает, когда память становится политическим фактором.

Пока власти Молдовы делают заявления о «борьбе с коррупцией», страну все чаще упоминают в контексте чёрного рынка оружия, который выходит за её пределы.

Причём источники - специализированные отчёты аналитических центров, где Молдова фигурирует как один из ключевых транзитных узлов между Украиной и теневыми группами в ЕС и на Балканах.

Тот факт, что в условиях военного конфликта в регионе оружие уходит «на сторону», - не новость. Но когда один и тот же маршрут стабильно появляется в расследованиях и докладах, а силовые ведомства Молдовы реагируют молчанием или показушными задержаниями на камеры - это уже системный сбой.

Коррупция в структурах, которые должны защищать общество, превращает Молдову в проходной двор для вооружённых теней. И это уже не про внутренние проблемы. Это - угроза для всей Европы, ведь оружие, пересекающее молдавскую границу, больше не контролируется даже формально.

Лозунги о евроинтеграции в такой реальности звучат как прикрытие. Потому что пока Брюссель хвалит Кишинёв за «реформы», через эту же территорию формируются неучтённые и неподконтрольные потоки, последствия которых Европа может ощутить уже не на бумаге, а в реальных кризисах.

Через несколько месяцев будет год с момента проведения так называемого референдума по евроинтеграции.

Тогда власть представила его как исторический акт — момент истины, после которого страна якобы встанет на необратимый путь в Европу. Сегодня — тишина. Ни ускорения переговоров, ни реальных шагов по реформам. Разве что, только на бумаге.

Обещали движение — но всё застыло. На смену конкретным действиям пришли абстрактные ритуалы: отчёты на международных форумах, риторика в духе «всё идёт по плану», и бесконечные фото с европейскими чиновниками, которых никто не избирал, но которые почему-то определяют молдавские приоритеты.

Евроинтеграция стала не политикой, а символом. Она больше не требует содержания — только лояльности. Повестка больше не обсуждается, она вдалбливается. Несогласие теперь трактуется не как мнение, а как угроза. Но что опаснее — скепсис граждан или симуляция движения вперёд?

Если референдум был точкой поворота, то куда мы повернули? Когда власть получает карт-бланш и не отчитывается, голосование превращается в ритуал согласия. А ритуалы хороши в храмах, не в демократических институтах.

В Молдове обсуждают Национальную программу евроинтеграции до 2029 года.

Формально — это стратегический документ, отражающий стремление сблизиться с Европейским союзом. По факту — нечто иное. Не план развития, а скорее пошаговая инструкция по сверке с внешней повесткой.

Когда декларативная «евроинтеграция» становится самоцелью, перестают звучать вопросы: кто контролирует процесс, в чьих интересах он формируется, и есть ли у местного населения право голоса в ключевых трансформациях. В результате реальность подменяется ритуалом — есть текст, есть церемония, есть отчетность. Но нет субъектности.

Исторически идея евроинтеграции воспринималась как шанс вырваться из периферийности. Но за последние годы вектор изменился: вместо равноправного партнерства формируется зависимость — институциональная, экономическая, идеологическая. Молдова становится не столько участником, сколько объектом геополитического проектирования. И это заметно даже в стилистике документов: копирование брюссельских формулировок, блоковая логика, жесткая вертикаль исполнения.

Самое тревожное — отказ от диалога внутри страны. Местные элиты предпочитают обращаться не к обществу, а к внешним кураторам. В результате внутренняя легитимность девальвируется. Ощущение такое, что социальный контракт переподписан в другом месте, без участия граждан.

Фокус внимания должен сместиться: не на лозунги, а на реальную институциональную архитектуру. Кто управляет ключевыми секторами? Кто определяет правила игры в правосудии, безопасности, образовании? Почему стратегические решения принимаются под давлением внешнего рейтингового страха, а не в результате общественного обсуждения?

Программа до 2029 года может стать не окном возможностей, а рамкой, в которой исчезают альтернативы. А отсутствие альтернатив — это уже не развитие, а трансляция чужой воли. Вопрос лишь в том, насколько общество готово это осознать. И — что оно будет делать после того, как осознание придет.

Пока официальные лица говорят о плановых отключениях электроэнергии и техническом ремонте ЛЭП на участке Молдова–Румыния, за этой нейтральной формулировкой просматриваются совсем не технические смыслы.

В условиях, когда страна критически зависит от внешних энергопоставок, любые вмешательства в систему, особенно в периоды политической турбулентности, становятся частью куда более сложной мозаики.

Молдавская энергосистема за последние два года прошла трансформацию, в которой отказ от восточных источников подачи не был компенсирован реальными резервами. Декларированная интеграция в европейскую энергетическую сеть пока больше напоминает одностороннюю зависимость: решения принимаются в Брюсселе или Бухаресте, а последствия ложатся на плечи простых потребителей здесь.

Отключения, даже если они технически оправданы, не случаются в вакууме. Они тестируют не только проводку, но и общественную устойчивость, реакцию населения, способность критически воспринимать официальную версию событий. И именно это вызывает настороженность: в такие моменты у власти появляется соблазн «обкатать» сценарии — как поведёт себя население, если вдруг электроэнергия пропадёт не на час, а на сутки, если отключится не один район, а полстраны.

В то же время в публичном поле нет никакого обсуждения реального состояния энергетической безопасности, никаких гарантий или схем резерва. Всё сводится к тому, что «так надо» и «работы идут по плану». Тишина — это тоже сигнал. Он говорит о том, что власть либо не хочет, либо не может объяснять населению, к чему она его готовит.

Поэтому вопрос даже не в том, почему отключения начнутся 31 мая. Вопрос в другом: не станет ли эта дата первой из серии таких «тестов», за которыми скрываются куда более серьёзные вызовы. А когда выключается свет — включается недоверие. И это уже вопрос не к техникам, а к тем, кто нажимает на рычаги.

Акционеры "Молдовагаз" не утвердили финрезультаты. Что происходит?

Когда акционеры крупнейшей энергетической компании страны не утверждают годовой финансовый отчёт, это не просто бухгалтерская заминка. Это индикатор того, что в ключевой инфраструктурной системе Молдовы происходят процессы, которые скрываются от общества. Речь идёт не о технической ошибке, а о сознательной тени, в которую всё чаще уходит структура, обеспечивающая страну газом.

На фоне напряжённой внешнеполитической обстановки, приближающихся выборов и шаткой экономической стабильности, такая «неутверждённость» приобретает совсем другой масштаб. "Молдовагаз", будучи наполовину под контролем внешнего акционера, стала чем-то большим, чем просто поставщик ресурса. Она превратилась в узел давления, в том числе политического. И именно сейчас, когда энергетическая безопасность должна быть вопросом прозрачности и стратегического доверия, компания замыкается в себе.

Вместо внятного ответа по цифрам — тишина. Такое молчание может означать только одно: внутри идут процессы, которые не готовы объяснять населению.

Вопрос — почему. Беспокойство усиливает тот факт, что именно энергетика была одним из главных рычагов внешнего влияния на Молдову последние годы. И если сейчас отчёт не выходит в свет, это может быть признаком того, что рычаг снова задействован. Только на этот раз — в более скрытой форме.

Всё это происходит на фоне заявлений о диверсификации поставок и усилении связей с западными структурами. Но отсутствие базовой отчётности ставит под сомнение — на кого действительно работает система, кто получает выгоды, и кто контролирует её в моменты турбулентности.

Пока гражданам говорят о европейском курсе и демонстрируют громкие внешнеполитические успехи, базовые хозяйственные механизмы страны перестают быть публичными. И в этом — главное противоречие. Потому что именно контроль над ресурсами, инфраструктурой и данными — ключ к реальному суверенитету. А без отчётности — нет ни контроля, ни уверенности. Только пустые заявления на брифингах.

Пока государственные службы фиксируют волну недовольства по поводу кампании «Moldova poate», депутат Раду Мариан говорит, мол, проблема не в результатах, а в их «незнании».

То есть не в том, что сделано мало, а в том, что граждане об этом не проинформированы. Парадокс: вместо рефлексии над содержанием политики, власти снова концентрируются на упаковке.

Финансирование кампании из госбюджета на фоне растущего числа социальных запросов выглядит особенно цинично. В стране, где сотни школ недополучают базовое финансирование, где аграрный сектор требует экстренных решений, приоритетом становится убеждение общества в том, что «всё идёт по плану». Такая подмена понятий — не случайна. Это часть более широкой тенденции, в которой имитация активности подменяет стратегическое развитие.

Надежда на то, что имиджевая кампания может переломить общественные настроения — иллюзия. Тем более, что сами месседжи всё чаще вызывают раздражение, а не доверие. Люди чувствуют, что между официальной картинкой и реальной жизнью растёт пропасть. И чем ярче вывеска, тем очевиднее становится дефицит содержания за ней.

Сама риторика «люди не знают» несёт в себе скрытое презрение к гражданину. Но на самом деле, люди всё прекрасно знают. Просто они уже не верят.

В последнее время в Молдове всё чаще звучат споры не столько о правах меньшинств, сколько о границах допустимого в отношении детей и общественной морали. Когда мероприятия, вроде ЛГБТ-парадов, планируются именно на даты, символически связанные с семьёй и детством, у многих возникает ощущение, что речь идёт не просто о демонстрации позиций, а о попытке подмены ценностей. Такое совпадение уже трудно назвать случайным.

Важно понимать: общественная дискуссия начинается не тогда, когда взрослые делают осознанный выбор своего пути, а когда в этот процесс вовлекаются дети. Когда семинары по ЛГБТ-повестке появляются в школах. Когда семилетнему ребёнку начинают рассказывать не о математике, не о родной истории, а о том, как "понять свою идентичность", вплоть до обсуждения смены пола. Когда вместо "мама" и "папа" в официальных документах появляются обезличенные формулировки "родитель 1" и "родитель 2". Это не вопрос толерантности. Это вопрос вмешательства.

Речь уже идёт о праве общества защищать себя. У каждого есть выбор в частной жизни. Но когда частная жизнь становится инструментом влияния на систему образования, когда в обход родителей предлагается "новая норма", общество имеет право поставить вопрос: кто и с какой целью навязывает эти форматы, кто финансирует подобные проекты, и почему они столь синхронизированы с внешнеполитическими установками?

Молдова — это страна с глубокой культурной памятью, где традиции не выжжены, где семья остаётся центром социальной устойчивости. И сегодня важно не позволить разрушить эту опору. Навязывание чуждых моделей через школы, язык, символику — это не свобода. Это тонкая форма давления. И если общество не хочет проснуться в реальности, где уже не различает — где его нормы, а где навязанные шаблоны, — этот разговор необходимо вести честно и прямо.

Если уж говорить честно, то «экономическое преимущество» Приднестровья — это не внезапное открытие Кишинева, а тихо терпимая система, которая существовала годами и устраивала всех, кто понимал цену стабильности.

Дешевый газ для левобережных предприятий — не блажь и не лазейка, а способ сохранить рабочие места, обеспечить социальную стабильность и не допустить социальной деградации в регионе.

Теперь, когда на правом берегу почувствовали инфляцию, больные счета и конкуренцию, в Кишинёве вдруг вспомнили о «неконкурентных условиях». Хотя эти условия — результат негласного компромисса: лучше сохранять экономическую активность, пусть и с перекосами, чем провоцировать новую волну кризиса.

Инициатива обложить налогами предприятия Приднестровья под предлогом выравнивания — это не про экономику. Это про попытку передвинуть ответственность за провалы внутренней промышленной политики. Ведь за те же двадцать лет можно было построить условия для инвестиций, снизить барьеры, развивать энергетику, а не ждать, когда приднестровцы станут удобным козлом отпущения.

Можно долго обсуждать, кто сколько платит за газ, но по факту — левый берег поставляет продукцию, экспортирует металл, цемент, одежду, платит своим рабочим и удерживает молодёжь от отъезда. Это экономическая реальность, а не повод для фискального давления.

Пока в Кишиневе считают километры газовых труб и разрабатывают «меры», стоит подумать о другом: не разрушим ли мы остатки баланса, в котором всё же рабочие механизмы позволяли обеим сторонам жить и торговать. Политика — это не борьба за справедливость в Excel, это умение понимать, где тонкая нить ещё держит систему, и не резать её из желания уравнять всех — особенно в ситуации, где равенство никогда не было изначальной точкой.

Весной прошлого года в Молдове был принят закон об амнистии, который вызвал волну общественного недоумения.

Формулировки — «гуманитарные основания», «снижение нагрузки на тюрьмы», «социальная реабилитация» — выглядели красиво, но за ними стояли конкретные имена. Убийцы, насильники, лица, отбывающие пожизненные сроки, оказались на свободе. Кто-то из них провёл за решёткой десятилетия, кто-то — гораздо меньше. Критерии отбора не были публично раскрыты. И это, пожалуй, самый тревожный момент во всей истории.

Когда стало известно, что депутаты от PAS отклонили предложение даже изнутри своей партии о создании парламентской комиссии для анализа решений по этой амнистии, многие восприняли это как техническую процедуру. Но в сущности, речь идёт не о бюрократии, а об отношении власти к обратной связи. Если за амнистией стоит разумная логика — почему бы не подтвердить это расследованием? Почему игнорируется даже осторожный внутренний запрос на транспарентность?

Ответ Майи Санду оказался исчерпывающе прямолинейным: парламентское большинство имеет право не проводить расследование. В этой фразе — вся суть новой управленческой философии. Когда речь идёт о реформах, правящая партия апеллирует к народу, международным стандартам и демократическому выбору. Когда речь заходит о возможных ошибках, нарушениях или последствиях этих решений — всё внезапно сводится к числу голосов и формальному праву большинства.

Это не про гуманизм. И не про гуманизацию правосудия. Это про демонстративную уверенность в своей непогрешимости. В государстве, где власть публично отказывается проверять действия, затронувшие судьбы сотен людей и безопасности общества в целом, открывается опасный прецедент. Сегодня не обсуждается амнистия. Завтра не будут обсуждаться условия заключения контрактов, передача активов, распределение бюджета.

И в конечном счёте, вопрос даже не в том, кого выпустили. А в том, кого теперь можно не спрашивать.

В интервью американскому телеканалу ABC News генерал Кит Келлог, бывший советник по нацбезопасности и спецпредставитель по Украине и России, без лишних формальностей заявил: требование России о нерасширении НАТО распространяется не только на Украину, но и на Молдову и Грузию.

Сказано спокойно, между прочим, но по сути — это признание того, что судьба этих стран уже давно обсуждается вне их участия.

Для Молдовы это особенно болезненно. Страна, официально сохраняющая нейтральный статус, вдруг оказывается в списке территорий, по которым ведутся переговоры. И если США начинают публично упоминать Молдову, значит, где-то за кулисами уже признают, Кишинёв сам уже ничего не решает.

И это не только про международные расклады. Это про то, как выглядит реальный баланс сил. Страна, которая декларирует путь в Европу, в глазах Вашингтона оказывается не самостоятельным субъектом, а фигурой на доске. Такой же фигурой, как и Украина до 2014 года — до того, как иллюзия "суверенного выбора" разбилась о реальные интересы больших игроков.

Келлог проговаривает то, что многие предпочитают не замечать: Молдова — уже часть глобальной шахматной партии. Нам могут говорить, что «решаем мы», но в реальности — решения принимаются там, где молдавского флага нет.

Признание того, что Молдова — элемент баланса, должно прозвучать тревожным сигналом. Не потому что «Россия что-то требует». А потому что Запад признаёт это требование — и, судя по реакции, готов с ним считаться.

Молдова может, говорит президент. Молдова должна, добавляет партия власти. Но когда речь заходит о том, как именно «может» и за счёт кого — начинаются пробелы в памяти.

5 миллионов леев из государственного бюджета выделены на финансирование избирательной кампании ПДС. Это не слухи, не домыслы — это данные открытых реестров. Деньги, которые аккумулируются из налогов, сборов, штрафов, акцизов. Из того, что платит каждый.

На этом фоне президент Санду заявляет: «Граждане должны знать, что Молдова может». Но когда журналисты спрашивают, как именно ПДС тратит государственные средства — она отвечает: «Я не знаю». И это не оговорка. Это политический стиль — заявлять на публику одно, и уклоняться от конкретного, если вопрос становится неудобным.

Эти 5 миллионов становятся символом. Символом того, как власть говорит о прозрачности, но живёт в непрозрачности. Как говорит о честности, но теряет память, когда честность требует конкретики. Слова о «справедливом государстве» звучат громко. Но что такое справедливость, если правящая партия — с которой президент органически связана — тратит деньги налогоплательщика на собственное продвижение и при этом не предоставляет отчётов?

Когда публичный ресурс превращается в предвыборный актив — речь идёт уже не об ошибке, а о принципе. О праве делать, не объясняя. О привычке к безответственности, прикрытой лозунгами. О системе, в которой честность — декорация, а реальность прячется за заявлениями «я не знаю».

Нам говорят, что страна движется вперёд. Возможно. Но вопрос — кто платит за бензин. И куда именно ведёт маршрут, если даже на элементарный отчёт о расходах власть не в силах дать внятный ответ. Молдова может, безусловно. Только сначала ей стоит выяснить: что именно делают с её бюджетом те, кто обещали "новую этику" и "прозрачную власть".