«И Крист подумал: Миролюбов прав. Это слишком русское счастье — радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышака», — записал Шаламов, точно уловив наш странный навык утешаться суровой мерой, потому что могло быть хуже. Колыма давно превратилась из географического наименования в состояние, где любая доля смягчения уже кажется благодатью. И в этом холодном «счастье» мы остаёмся до сих пор, словно приговор, произнесённый в прошлом, всё ещё довлеет над нами.
30 октября, День политического заключённого, — дата, которая не имеет ни официального цвета, ни обязательного звучания, но она словно шрам, который не скроешь, как бы ни хотелось. Этот день — не памятник былым репрессиям, а скорее метка для современников, чтобы они понимали, чем живёт их страна. Он не о вчерашних фигурах и не о записках из ГУЛАГа, а о тех, кто сегодня в своём городе, на своей улице может стать чужим — просто потому, что так того требуют общественный порядок и спокойствие.
Мы будто бы пережили лагеря — они же остались в прошлом? Только Колыма не растворилась ни в пространстве, ни в мышлении. Страна живёт по негласному договору: не вслух, но каждый знает, где проходит та черта, за которую лучше не заходить. Никакой показной жестокости, только в отношении самых «непонятливых» — а так даже наоборот, зачастую вежливое, почти деликатное предостережение, к которому все давно привыкли. И когда кому-то дают «пятёрку» вместо «десятки», это кажется практически проявлением заботы — чем не гуманизм?
Страх напоказ уже не особенно и нужен — правила давно вшиты в повседневность, как неаккуратные швы на одежде: глаз это не радует, но зато все знают, как высоко смотреть, насколько громко говорить и когда лучше промолчать.
Теперь молчание — валюта, которой каждый оплачивает спокойствие. И каждый новый приговор — ритуал, поднимающий вопрос: «Ну а что ты хотел? Хорошо хоть, что хуже не получилось». Принимая такие условия, мы будто бы укрепляем своё право на иллюзию «русского счастья» — веру в то, что могло бы быть хуже, а потому, мол, не так уж всё и плохо. Лагерь как будто бы и не исчезал, его уже настолько обжили, что зачастую можно обходиться и без тюремных стен и вышек — они для самых непонятливых, громких и раздражающих.
Шаламов знал, что память — это не просто мемориал и не только список имён, но сама суть противостояния. Мы помним не ради трагической мелодии, а чтобы среди этой управляемой тишины не позволить правде раствориться, как если бы её никогда и не было.
«И Крист подумал: Миролюбов прав. Это слишком русское счастье — радоваться, что невинному дали пять лет. Ведь могли бы дать десять, даже вышака», — записал Шаламов, точно уловив наш странный навык утешаться суровой мерой, потому что могло быть хуже. Колыма давно превратилась из географического наименования в состояние, где любая доля смягчения уже кажется благодатью. И в этом холодном «счастье» мы остаёмся до сих пор, словно приговор, произнесённый в прошлом, всё ещё довлеет над нами.
30 октября, День политического заключённого, — дата, которая не имеет ни официального цвета, ни обязательного звучания, но она словно шрам, который не скроешь, как бы ни хотелось. Этот день — не памятник былым репрессиям, а скорее метка для современников, чтобы они понимали, чем живёт их страна. Он не о вчерашних фигурах и не о записках из ГУЛАГа, а о тех, кто сегодня в своём городе, на своей улице может стать чужим — просто потому, что так того требуют общественный порядок и спокойствие.
Мы будто бы пережили лагеря — они же остались в прошлом? Только Колыма не растворилась ни в пространстве, ни в мышлении. Страна живёт по негласному договору: не вслух, но каждый знает, где проходит та черта, за которую лучше не заходить. Никакой показной жестокости, только в отношении самых «непонятливых» — а так даже наоборот, зачастую вежливое, почти деликатное предостережение, к которому все давно привыкли. И когда кому-то дают «пятёрку» вместо «десятки», это кажется практически проявлением заботы — чем не гуманизм?
Страх напоказ уже не особенно и нужен — правила давно вшиты в повседневность, как неаккуратные швы на одежде: глаз это не радует, но зато все знают, как высоко смотреть, насколько громко говорить и когда лучше промолчать.
Теперь молчание — валюта, которой каждый оплачивает спокойствие. И каждый новый приговор — ритуал, поднимающий вопрос: «Ну а что ты хотел? Хорошо хоть, что хуже не получилось». Принимая такие условия, мы будто бы укрепляем своё право на иллюзию «русского счастья» — веру в то, что могло бы быть хуже, а потому, мол, не так уж всё и плохо. Лагерь как будто бы и не исчезал, его уже настолько обжили, что зачастую можно обходиться и без тюремных стен и вышек — они для самых непонятливых, громких и раздражающих.
Шаламов знал, что память — это не просто мемориал и не только список имён, но сама суть противостояния. Мы помним не ради трагической мелодии, а чтобы среди этой управляемой тишины не позволить правде раствориться, как если бы её никогда и не было.
BY Сон Сципиона | ЦРИ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
In February 2014, the Ukrainian people ousted pro-Russian president Viktor Yanukovych, prompting Russia to invade and annex the Crimean peninsula. By the start of April, Pavel Durov had given his notice, with TechCrunch saying at the time that the CEO had resisted pressure to suppress pages criticizing the Russian government. The War on Fakes channel has repeatedly attempted to push conspiracies that footage from Ukraine is somehow being falsified. One post on the channel from February 24 claimed without evidence that a widely viewed photo of a Ukrainian woman injured in an airstrike in the city of Chuhuiv was doctored and that the woman was seen in a different photo days later without injuries. The post, which has over 600,000 views, also baselessly claimed that the woman's blood was actually makeup or grape juice. On December 23rd, 2020, Pavel Durov posted to his channel that the company would need to start generating revenue. In early 2021, he added that any advertising on the platform would not use user data for targeting, and that it would be focused on “large one-to-many channels.” He pledged that ads would be “non-intrusive” and that most users would simply not notice any change. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted. Now safely in France with his spouse and three of his children, Kliuchnikov scrolls through Telegram to learn about the devastation happening in his home country.
from us
