Перечитываю, значит, «Сагу о Ньяле» и всякое там рядом и около. Например, штуку с таким вот содержанием. Кажется, что это сектантская брошюрка, но нет:)

{несколько лет назад постила это здесь, но забавное повтори, как говорится}

В контексте исландских родовых саг выражение «хрен с горы» не воспринимается пейоративным, а, пожалуй, напоминает некую формулу для именования героев.

Колль из Долин, Гуннар с Конца Склона, Торбьёрн с Лебединого Фьорда и Бьярни с Широкого Фьорда, Рауд с Мирного Острова и Эйольв со Свиного Острова, Энунд из Средней Долины и Скьёльдольв из Лососьей Долины, you name it.

Хрен с Горы — тот исландец, про которого просто пока неизвестно, чей он сын, внук, брат, сват и откуда же он припёрся на альтинг. И про которого, скорее всего, «не будет дальше речи в этой саге»(с).

#уцарямидасаослиныеуши

Древняя сага

Горячие кони топчут округу — рать собралась; у каждого всадника в поводу свежая лошадь; на копьях ненависть тлеет.

По долам зелёным все вместе скачут туда, где по зову мести крови напьётся сухая сталь.

Войску навстречу два юных подпаска знатного рода; раннее утро, кони с поклажей остановились.

Нервно грызут удила кони под седоками, на мордах склонённых отблеск зелёный — паслись недавно.

Солнечно и тепло — птицы кувыркаются над заливом, садятся на камни и вновь взлетают.

Тут пастухов вождь вопрошает: Кто вы, откуда родом? Ответили честно: сами идут под остриё меча.

Что же будет вашим последним словом? — вождь вопрошает снова. Они же сказали: Жить — хорошо.

Йоун из Вёр
{перевод с исландского
Ольги Чугай}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Все, наверное, знают про Харальда Синезубого, в честь которого назвали Bluetooth. И с зубами его, вроде, всё более-менее понятно: то ли чернику поедал постоянно в массовом изобилии (sic!), то ли, если верить хроникам, зубы у него просто были плохие и потому тёмные, чуть ли не чёрные (ибо blá в те времена могло означать не только, собссно, синий, но и вообще некий тёмный оттенок). В общем, прекрасный король остро нуждался в зубной пасте и стоматологии как таковой.

А вот в «Саге о Ньяле» упоминается чувак по имени — внимание! —
Бёрк С и н е з у б о б о р о д ы й.

И тут же возникают сотни вопросов:

У него были плохие зубы и он просто был бородат? У него были плохие зубы и чёрная борода? Он сам был синюшным, а борода имела форму зуба? Он вплетал в бороду зубы врагов?

Прямо человек-загадка!

#уцарямидасаослиныеуши

Силь ву пле, дорогие гости! Силь ву пле… Же ву при… авек плезир… Господи прости, от страха все слова повыскакивали!©

Вот так примерно я себя чувствую, когда на Штаны вдруг подписывается не пара внезапных человек, а сразу несколько десятков)

Рассказывать про себя я не очень умею да и не оч люблю (всё больше про всяких там Синезубобородых:), но в прошлом году я всё-таки осилила парочку постов о канале и о себе.

У них даже есть свой тэг
#вероникаэтобабушкарыцаря

Свои тэги есть ещё у еженедельной рубрики «Поэзия по понедельникам» (сегодняшний стих воспоследует) и у постов, где я сообщаю про «уши царя Мидаса», сиречь про что-то (около)книжное, что сообщать и не обязательно, но оч уж хочется (про то, например, как мне приснилось, что родители Алисы Селезнёвой — оккультисты).

Ну, как-то так.

И, конечно, силь ву пле, дорогие гости, силь ву пле:)

Автор «Саги о Ньяле»

Это было давным-давно
Давным-давно было весело

Будущий автор «Саги о Ньяле» шёл по лугу.
Горе ещё не дали имени.
Коровы двигали челюстями
и терпеливо ждали
живописца Скевинга.

Резвились телята…

Автор «Саги о Ньяле» вдруг останавливается,
поднимает глаза на гору
и даёт ей имя.

А затем скашивает глаза
и присматривается
к телятам.

Сигурд Паульссон
{перевод с исландского
Ольги Маркеловой}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Я тут посмотрела трейлер художественного фильма про Бориса Рыжего и ору.
Вернусь, как перестану орать. Прасцице.

#уцарямидасаослиныеуши

Август. Солнце совсем не щадит траву.
Пчёлы прячут в спинах шершавых мёд.
Кто переживёт август, тот не умрёт.
Я переживу август и не умру.

Нам читают мифы (за мифом — миф)
Все про вечную жизнь, про космическую войну.
Мы уйдём из августа, полюбив
Книги, одиночество, тишину.

Облако. Ветер гонит его на восток.
«А каков у вас виноград?» Виноград спел.
«А какое небо?» Жёлтое, как песок.
Как песок у моря, к которому не успел.

Яблоки. Картошка в мундире. Рубаха льна.
Мысли — вишни, раздавленные в руке.
Тело будто сварено в молоке —
Млечный путь. Луна.

Мы вернёмся снова к жёлтому сентябрю,
Загоревшие до косточек. Все полны
Одиночества, сказок и тишины,
Бесконечного ко всему — «люблю».

Максим Жегалин

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Мост

Я не верил,
Стоя на берегу реки,
Широкой и бурной,
Что перейду через мост,
Сплетённый из хрупкого тростника,
Перевязанного лыком.
Я шёл легко, как мотылёк,
И тяжело, как слон,
Уверенно, как танцор,
И шатаясь, будто слепец.
Я не верил, что перейду через мост,
И даже теперь,
Стоя на другом берегу,
Не верю, что перешёл.

Леопольд Стафф
{перевод с польского
Андрея Базилевского}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Пастухи

Сентябрь, пора и нам. Повсюду сборы.
Сегодня пастухи мои в Абруццах,
открыв загоны, покидают горы,
влекутся к Адриатике пустынной
и — словно пастбища в горах — зелёной.

Они припали, уходя, к студёной
воде, чтоб вкус родной остался в каждой
груди отрадою в дороге долгой
и верх как можно дольше брал над жаждой.
Сменили напоследок хворостину.

Старинная тропа ведёт в долину,
шаги трава густая заглушает,
безмолвная, как медленные реки.
О, крик того, кто первым возглашает
о том, что наконец он слышит море!

И берегом уже отара вскоре
идёт. Ни дуновенья. Ярким светом
настолько шерсть отбелена живая,
что стала на песок похожа цветом.
Знакомый шум звучит во мне стихами.

Зачем я не с моими пастухами?

Габриеле Д’Аннунцио
{перевод с итальянского
Евгения Солоновича}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Середина жизни

Жёлтые груши свесил
И весь свой шиповник
В озеро берег,
Лебеди, любо
Вам, пьяным от ласки,
Окунать главы
В трезво-святые воды.

Горе мне ныне, где мне
Найти цветы зимой, где же
Солнечный луч,
И земные тени?
Стены стоят.
Стынут немо, под ветром
Скрежещет флюгер.

Фридрих Гёльдерлин
{перевод с немецкого
Вячеслава Куприянова}

#ПоПоПо
#поэзия_по_понедельникам

Вот вечно так, моргнёшь — и неделя пролетела, и скоро очередной стих постить, а кажется, да я ж вот только что выбрала из Гёльдерлина прекрасное (и бедный Фридрих будто бы и не очень как-то вам зашёл), а уже снова грядёт понедельник (а потом сразу — октябрь).

Я же на этой неделе не только жила свою маленькую филистерскую жизнь, но и, помимо мыслей о бытии и времени, думала ещё о грустных (с филистерской-то колокольни так точно) судьбах немецких (да и прочих) романтиков.

Ну вот Новалис такой умный и клёвый был, несмотря на дурацкие стихи, 28 лет только прожил (чуточку дольше, чем Лермонтов, например). А вот Гёльдерлин даром что умер, когда ему было за семьдесят, половину жизни вообще не очень понимал, где он, кто он, и что происходит вообще. Не исключаю, что именно поэтому стихи его были как-то сильно круче своего времени, будто сквозило в них что-то такое, из века двадцатого уже. Вот и Марина Цветаева писала, что Гёльдерлин — «гений, просмотренный не только веком, но и Гёте», «величайший лирик Германии, больше Новалиса».

Для меня, например, поэзия Новалиса — особенно на фоне его философских и филологических размышлений — выглядит немного как старенькая сентиментальная открытка или милый костюмчик в рюшках и бантиках, из которого все, кто мог, уже выросли, а у Гёльдерлина лирика (не вся, но всё же) словно пребывает вне времени.

Впрочем, уже неоднократно помянутый мной Наум Берковский считал такое истолкование ошибочным: Гёльдерлин полностью принадлежал своему времени, хоть тогда и не был известен и кому-то особо интересен, и интерпретировать его поэзию с точки зрения века его признания и славы, неверно.

Однако Берковский написал это о Гёльдерлине, когда драгоценная моя теория рецепции была, скажем так, в процессе разработки. И хоть Яусс с Изером не выдавали читателям индульгенцию вчитывать в тексты всё что угодно вообще, сам факт «открытия» Гёльдерлина в ХХ веке, такое внимание к нему, такие громкие характеристики (Рильке, например, называл его «самым могущественным»), всё-таки говорят не только о его новых — восхищённых! — читателях, но и о его поэзии: было, было в ней что-то такое, что упускали или не могли оценить современники, но увидели и полюбили потомки.

Ну и ясное дело, спустя ещё сто лет, мы можем услышать в его стихах что-то, ведомое и доступное уже только нам. Офигительно, как по мне.