Война неслучайна

Русская философия говорит о неслучайности таких событий, как война и смерть. На XI заседании философского собора «Великое русское исправление имен на тему «Русская теология войны» философ Владимир Варава обратил внимание на то, что в этом русская философия противостоит западной.

Путь от смерти Бога к смерти человека в западной философии приводит к рождению метафизики случайности: промысла нет, смысла нет, человеческое бытие случайно. В XX веке в рамках позитивизма, постпозитивизма организуются гонения на смысл, который уходит из жизненного и экзистенциального горизонта.

Сама метафизика и философия, идущая от греков, продуцирует идею неслучайности человеческого существования. И такое грандиозное событие, как война и смерть, неслучайно. Неслучайность хранят христианство и русская философия, которые удерживают духовную стать человека, который ищет промысел и смысл.

В христианстве теология войны переходит в телеологию войны. Война как трагическая данность человеческого бытия неизбежна. Как сказал В. Соловьёв, «война – зло, но это неизбежное зло». В. Соловьёв понимал, что антихрист будет прятаться под личиной миротворца.

Подробнее читайте в текстовой версии выступления Владимира Владимировича Варавы.

Напомним, что мы собрали в одной публикации ❗️ все выступления и статьи, подготовленные по итогам работы философского собора «Великое русское исправление имён» до начала 2023 года.

На экзистенциальной повестке сегодня – философский суверенитет. От этой, как думают обыватели, чиновники, политики, ученые, бизнесмены, теологи, актеры, журналисты, политтехнологи, блогеры, спортсмены, да практически все, так вот от этой абстрактной, оторванной от жизни, непрактичной деятельности, интересной только странным и не совсем нормальным людям, в действительности зависит, если и не все, то очень, очень многое.
 
Не хочется повторять затасканные истины – о мировоззрении, вечных ценностях, смысле жизни, но это главное. Вне этого ничего, временное абсурдное пребывание в пустоте. Лучше тогда и не родиться вовсе. Но не только для человека значима философия, но и для культуры, для государства, и особенно для победы государства, которое находится в состоянии войны.
 
И сегодня значим не вопрос о самобытности и оригинальности, русской философии, все это уже за последние десятилетия ее изучения хорошо известно. И лишь полный ленивец, или лицемер, или невежа, или патологический русофоб будет отрицать русскую философию в ее уникальном мировом значении.       
Сегодня значим вопрос именно о философском суверенитете, то есть как мы можем проявить свою философскую самостоятельность, значимую экзистенциально для России. Пока философского суверенитета нет, пока философия в руках тех, кто далек и от философии, и от русской философии, и вообще от России.  
 
Справедливости ради нужно сказать, что в Советском Союзе был философский суверенитет. Несмотря на идеологизацию, диамат-истмат и прочее, парадоксально, но был, и он работал, защищал и сохранял, пока разлагающее раболепие Западу, проникшее во все властные структуры, не сделало свое черное дело. Поэтому возвращение философского суверенитета – залог нашего существования и достойного бытия.  
    

Полная версия статьи "Пацифизм как эвтаназия" из сборника "Великое исправление имен" . под. ред. А.Ю. Коробова-Латынцева и Н.В. Арутюнова. СПб.: "Солнце Севера", 2023: https://dzen.ru/a/ZuWVOMLkch0U9V1i

Для либерально-русофобской публики наступили черные дни. Что их больше всего возмущает, раздражает, бесит? Менее всего их волнует война как таковая, зло, несправедливость, им совершенно безразлична Украина. Им совершенно безразлична Россия, в адрес которой они могут извергать самые гнусные проклятия.     
 
Самая большое для них несчастье – это то, что разрушился их уклад жизни, разрушился их маленький личный комфортный мирок.
 
Что это за мирок, в котором они вполне себе окопались в последние десятилетия и думали, что теперь так будет всегда?
 
Это мирок, в котором нет и не должно быть никаких высших ценностей и святынь, нет абсолютного смысла, нет ничего по-настоящему серьезного и важного, за что можно жертвовать не только комфортом, но и жизнью.
 
Это мир игры, цинизма, насмешек, абсурда, глумления, осквернения.
 
Великая русская литература? Посмотрите, говорят они, русские писатели все пьяницы, бабники, картежники и т.д. Великая Отечественная война и ее герои?  Да это все надумано, и вообще войну выиграли не мы, а союзники. Всякие стахановцы, герои коммунистического труда? Да это фанатики и безумцы, не умеющие жить. Православные мученики, святые, подвижники? О чем вы, посмотрите все священники сребролюбцы и агенты КГБ. Философское стремление к истине и абсолюту? О чем вы, все случайно, абсурдно, бессмысленно, живи ради успеха и удовольствия. Великая русская культура? Имперскость, авторитаризм, рабство. Родина, патриотизм, отечество? Да что вы, национализм, изоляционизм, фашизм, ксенофобия и проч.
  
Этот мирок в действительности античеловечен: в нем невозможен поступок, невозможены подвиг и жертва, в нем нет места ничему высокому, достойному и святому. В нем нет места правде. В нем нет места русскому человеку, который всегда стремится к высшему и подлинному, благородному и справедливому.  
  
И вот они думали, что их царствию не будет конца. Но этот мирок скончался, сгинул, лопнул почти моментально. Но ведь он был, и был долго.  На чем-то он основывался, был же у него свой ресурс. Вот об этом сейчас нужно думать всерьез.
 
 
 
 

Часто возникает вопрос о русских философах, творивших в советский период. Говорят таких не было, всех подавил марксизм-ленинизм. Это не так. Их достаточно много – ярких, сильных, самобытных. Одной из таких фигур первого ряда является Георгий Гачев, интерес к которому растет неуклонно. Он, конечно, в постсоветской России тоже очень много писал, поскольку открылись возможности издаваться.   

Трудно определить, кто он в профессиональном плане: литературовед, историк культуры, историк науки, страновед, писатель… Думаю, прежде всего философ, поскольку имел дар удивляться чуду бытия. Это исконное свойство подлинного философа. То, что растратили, или скорее всего никогда не имели академические работники философии.   

И среди его способности невероятного проникновения в душу иной культуры более всего потрясает чувствование русской. Вот, что он писал в работе «Русский образ Индии» в 1968 г.:

«Воистину Слово на правах Бога в России существует, а литература – на правах религии, веры, надежды, любви и мудрости (Софии). Слово –  крепилище средь русских бесконечных просторов, зияний, пунктирных островов жизни, - твердь образует истины».

Вопросы: есть ли русская философия, где искать русскую философию после этих слов просто отпадают за ненадобностью.
 
 
 

Три-логия русской философии
 
Принимая разделение философии на восточнохристианский Λόγος и западноевропейское Ratio, которое произвел В. Эрн, связав русскую философию с Λόγος (ом), можно ее представить в виде трех взаимно пересекающихся логосов (логий):
 
Апология человека
Филология (литературоцентризм)
Нравственная антропология (совестливость, правдолюбие, сердечность)
 
Такая «схема» объясняет многие вещи. Прежде всего, независимость от западной традиции, причем полную. Все эти славянофильские идеи о роли Шеллинга и немецкого идеализма здесь не работают. Это влияние лишь эпизод, а не магистраль. И поэтому становится ясно, почему у нас нет рационализма как философской парадигмы, в которой схоластика, позитивизм, марксизм, фрейдизм и проч. А затем их антиподы – постмодернизм, постгуманизм, трансгуманизм, которых у нас тоже быть не может по сути нашей этики и метафизики.    
 
Также объясняет, почему русская философия – это не «светское богословие» или не «служанка теологии». С точки зрения строгого богословия, философия – это ересь, а философы – патриархи еретиков, ересиархи. Здесь возможна только религиозная философия, ни на шаг не отходящая от церковного канона. Но это уже не философия. Зачем она? В чем смысл такой философии? Богословия достаточно. Религиозность в русской философии – это свободный поиск Бога, Истины, Смысла, на путях которого ошибки, но и откровения; падения, но и взлеты. «Дух дышит, где хочет» – это в большей мере применимо к философии.
 
И наконец, разъясняется вопрос, почему Достоевский, Толстой, Платонов и многие, многие еще – не только писатели, но писатели-философы, и почему философия выражает себя в форме литературы, которая не равна западному жанровому канону. Эта литературоцентричная, по сути, нравственная философия озабочена более всего человеком, его судьбой, смыслом жизни и смерти (не после смерти, а именно смерти, смертности), в центре ее внимания – высшее добро и инфернальное зло, поиск справедливости, страдания человека, в том числе и страдания детей. То, что называют «проклятыми вопросами». Это и есть апология человека – оправдание человека, его спасение. А сейчас это уже не вопрос теории, человеку грозит опасность, и русской философии есть здесь, что сказать.      
 
 
 

В словосочетании «русская идея» важны оба слова. Но по сложившейся традиции делается акцент на «русская». И это правильно; это манифестация русскости, раскрытие национальной русской ипостаси бытия. Здесь концентрируется национальное самосознание, его уникальность, особенности.
 
Но слово «идея» из платонического словаря. В нем оно подлинное бытие, истинная реальность. И оно несколько глуховато к национальным аспектам за исключением греческого. Но из греческого Логоса питаются все философские культуры. Но питаются по-разному: кто берет дух, а кто и плоть. А кто и ничего не берет (напр., Америка).
 
Так вот вопрос: в словосочетании «русская идея» в каком смысле употребляется идея – в платоническом или в расхожем, синонимичном, например, духу, смыслу, жизни, культуре, характеру и проч.?  Можно ли заменить здесь слово «идея» на любое вышеперечисленное? А вообще, есть ли другие национальные идеи?
 
Традиция не зафиксировала стойкого употребления в языке сочетаний с немецкой, американской, китайской и т.д. идеями. Самобытная культура – да, но идея этой культуры?  И вот здесь следует развести руками и основательно подумать. Когда мы говорим о национальной идее, то, прежде всего, речь идет именно о русской идее, и причем в ее греческих истоках-смыслах. И это не случайно.
 
Вывод может быть и шокирующий, но справедливый: другие народы имеют самобытность, но не имеют идеи. И только России имеет идею, которая есть ее самобытность.   

П. Флоренский, а за ним А. Лосев полагали, что идея Платона заключает в себе силу – слово (субстанцию), формирующее самое бытие вещи. И что платоновская Идея – выразительна, она имеет определенный живой лик.
 
Иначе, идея России заключает в себе свою силу, которое есть имя России, и которое есть ее бытие. Это ни что иное как применение имяславия к национальной русской культуре.

Хула на Россию есть поэтому хула на ее имя, это есть имяборчество (культура отмены), которое приравнивается к иконоборчеству. И смысл русской идеи в сохранении имени России как образа народа Божьего, как смысл имяславия и иконопочитания в сохранении самого образа Божьего в слове и изображении.         
 
 

Существует давняя привычка, считать, что русская философия появляется под влиянием западной, и поэтому ее начало не ранее XVIII века. Как ни странно, но именно славянофилы запустили эту идею. Сами они пошли не за Шеллингом и немецкой философией, а отправились в Оптину к старцам за духовной правдой и самобытностью.

Но дело сделано; теперь общее место – считать это немецкое влияние на русское определяющим. В этом случае русская мысль оказывается вторичной и заемной, что, конечно, не так.

У русской и западной философии один общий исток – греческая философия. Но выбрали Россия и Запад из античности разное. Поэтому и разные образы, и судьбы. Это важно понять: античность влияет на Россию и Запад, но Запад не влияет на Россию, на ее философскую субстанцию.

Влияние Запада на русскую философию – это влияние на уровне моды, увлечения, это периферийное влияние. Вольтерьянство, гегельянство, марксизм, фрейдизм и прочее не влияют на основу русской философии, которая сформировалась задолго до всяких контактов с Западом.

К тому же, и это важно: всякое взаимодействие с Западом порождает резко критическое его неприятие со стороны русских мыслителей. Влияние Запада – это его критическое отторжение. Это тоже важно, но считать это философской традицией невозможно.

Русскую философию еще предстоит найти, она не на поверхности. «Не то, что мните вы, природа». Не то, что мните вы, философия. К ней нужно достучаться, и для этого нужен не только ясный ум, обширные знания в области философских идей, но и чистое сердце.

Постсоветский период в истории России начался с массивной и жесточайшей критики советского периода. Эта критика появилась задолго до распада СССР, но начало постсоветского подключило весь мыслимый и немыслимый арсенал антисоветчины в ее самом гнусном виде. В действительности это была не критика, а идеологическая диверсия, направленная на подрыв национальной безопасности.

И последние десятилетия – это такие волны нарастания этой критики и некоторого ее спада. Но она не прекращалась никогда. Тоталитаризм, сталинизм, ГУЛАГ, репрессии, продовольственный дефицит и проч. – джентельменский набор либерала-русофоба. Именно русофоба, поскольку либеральная критика советского – это критика не за Россию, а против нее. И те, кто ненавидят СССР, также ненавидят и Россию.

В последнее время вновь эта волна очернительства советского прошлого, прошлого абсолютно героического во всех смыслах снова набирает силу. В ситуации СВО, в ситуации реального противостояния коллективному западному врагу такое не должно иметь места. Очернять советское сегодня значит подрывать национальную безопасность России. И дискредитация советского, особенно военного прошлого, должна быть приравнена к дискредитации Вооруженных сил России.

И сейчас нужен какой-то общенациональный проект о русском героизме и русском подвиге, как он проявлялся в разные периоды на разных фронтах – на военном, трудовом, творческом, культурном, научном, религиозном, на семейном и бытовом. И особое внимание нужно уделить героике советской эпохи. Пришло время собирать камни.

Если уж и говорить о происхождении русской философии, то, помимо очевидного Божественного истока земной упирается в незауряднейшего и самобытнейшего писателя и протопопа Аввакума, про которого даже немецкие ученые говорили, что его житийный жанр один из стилистических феноменов мировой литературы.

А для русской философии и литературы его переоценить просто невозможно. Он писал: «Понеже люблю свой русской природной язык, виршами филосовскими не обык речи красить, понеже не словес красных бог слушает, но дел наших хощет».

В этом все: и художественная мудрость Достоевского, и философия общего дела Федорова, и гениальное косноязычие Платонова.

Еще о себе он писал: «Чюдно! давеча был блядин сын, а топерва – батюшко!»

Вот оно истинное преображение Савла в Павла, бывшего «блядина сына» в столп русского любомудрия.

Завершился первый день X Международной конференции, посвященной 125-летию со дня рождения А.П. Платонова. Он показательный.

Что хорошего, что радует. Платоновская группа ИМЛИ им. А.М. Горького продолжает свой подвижнический труд по изданию полного академического собрания Платонова. Уже вышла третья часть шестого тома. Это действительно колоссальный труд, учитывая сложнейшие проблемы платоновской текстологии. Честь и хвала этой группе, успехов ей и сил для полного осуществления благих намерений.

Что плохого. Конференция, на которой собрались, как всегда, все мыслимые и немыслимые платоноведы ничем не отличалась от подобных конференций пять, десять, пятнадцать и более лет назад. Вся та же удушливая атмосфера, в которой мусолятся малозначимые и малоинтересные филологические «аспекты» и разыгрывается либеральная карта тридцатилетней давности о Платонове как критике коммунистической утопии и жертве сталинского власти.

Ни слова о современном состоянии России, разумеется ни слова об СВО, игнорирование военного периода Платонова, который как раз сейчас является самым насущным. Из 75-ти пяти докладов только пять посвящены военной тематике, и три их них семантике и мифопоэтике, в которых полностью исчезает реальная нравственная проблематика, связанная с осмыслением войны и раскрытием нравственной сущности русского советского солдата. Мое предложение издать Платонова специально для бойцов СВО вызвало просто истерику.

На открытии конференции, где всегда приветственные слова произносят статусные лица, так же ни слова о современной России, о том, какое значение имеет Платонов именно сегодня.

А среди выступавших член-корреспондент РАН, директор ИМЛИ им. А.М. Горького РАН; академик РАН, научный руководитель ИМЛИ им. А.М. Горького РАН; министр культуры Воронежской области; директор Государственного музея истории российской литературы им. В.И. Даля; ректор Литературного института им. А.М. Горького. Все это свидетельство того, что т.н. «гуманитарная интеллигенция» – это не просто болото, это люди, у которых руки по локоть в крови в соросовских грантах, и которые сегодня реально вредят нашему отечеству.

Платонова необходимо вырвать из плена либерального литературоведения, и вообще из либеральной идеологии. Он широко вошел в постперестроечную эпоху на волне критики всего советского. Это плохой заход. Но другого тогда не было.

Подлинный Платонов еще не раскрыт и не прочитан. А именно он так нужен для сегодняшнего читателя России, России, с которой он всегда чувствовал свое кровное родство.

Между СВО и русофобией глубочайшая связь. Не в том прямолинейном смысле, что СВО породило мощнейшую волну русофобии – внешней и внутренней. А в том, что она разорвала нарыв, нарыв набухшей, давно зревшей русофобии.

Последний раз этот нарыв был прорван после победы в Великой Отечественной войне. Но затем он стал быстро нарастать. Откуда она берется, это ведь не разовое явление?

Нарыв прорван, яд будет теперь фонтанировать, пока весь не выйдет. Но выйдет ли весь? Нет. Он будет снова копиться. Дело в том, что русофобия не причина, а следствие, результат процессов, протекающих в темных и гнилостных структурах никак не могущего умереть организма.

Причина русофобии – это невозможность вынести правду, справедливость, истину, добро, все то, к чему стремится России, накапливая эти блага. И когда удельный вес этих нравственных благ становится значительным, то он одновременно становится невыносимым для всех, кто живет по законам эгоизма, гедонизма, индивидуализма, цинизма и сатанизма. И тогда они объявляют войну России, объявляя в действительности войну истине.

Нынешний нарыв русофобии самый большой, потому что люди, в том числе и многие в России жили как «цивилизованные» скоты, заботясь лишь о своих интересах. Но такая жизнь, став глобальной, пошла вразрез с законами человечности. Россия должна это остановить. И обязательно остановит, ибо правда не бывает долго поругаема.

В современных жарких спорах о положении философии в России есть один момент, который упускается. Речь о том, кого считать собственно философом, русским философом? Разумеется, либерально-русофобская публика сразу выпадает.

Но есть достаточно большая категория интеллектуалов, не являющихся ни либералами, ни русофобами (по крайней мере откровенными), которых принято почему-то считать философами. Это достаточно старая тема: интеллектуал отнюдь не философ, даже интеллектуал (эрудит, знаток, историк) в области философии.

Чтобы быть философом и тем более русским философом необходимо нечто большее, чем знания, ум, интеллект. Это необходимо, но на бесконечность недостаточно.

Здесь важна та формулировка русской интеллигенции, которую вывел С.Н. Булгаков в «Вехах»: «образованный класс с русской душой». Вот это более всего необходимо для русского философа – иметь русскую душу. Образование – да, непременно, но если нет русской души, то это пустой интеллектуализм, бесплодные интеллектуальные игры, на основании которых у людей формируется искаженное представление о философах и философии.

Если нет русской души в каком-то деле, то это дело мертво. Русской души нет сейчас не только у философов, но и у многих «творческих» людей, людей, т.н. культуры. Многие просто забыли, что есть русская душа, растеряли ее, растратили, а некоторые и продали.

Вернуть русскую душу в философию! Вернуть русскую душу в Россию! Таков императив времени. Это лозунг, но без него никак. Это непросто, но остальное, приложится.

Известно, как фашисты в годы Великой Отечественной войны истерично надеялись на технику. Даже в 1944 г. они грезили о чуде-оружии, которое принесет им победу. Но им ничего не помогло, он сгинули. И сегодняшнее наследники тех фашистов очень сильно надеются на оружие, полагая, что в нем их спасение. И они также бесславно сгинут.

Оружие бесспорно важно, без него вообще говорить не о чем. Но не менее важен дух, направляющий это оружие к цели. Если нет одухотворенности, то оружие не поможет, даже самое совершенное.

И здесь впору ставить вопрос о духе и технике. Более того, о «духовности» техники, как бы абсурдно это не звучало для технического ума. Но дух и техника не так уж и противостоят друг другу. Особенно, если вспомнить традицию русской философии техники.

Здесь сразу возникают два имени: отец Павел Флоренский и Андрей Платонов. Одновременно люди глубоко философичные и захваченные инженерно-техническими делами (и в теории, и на практике).

Оба по-своему одухотворили технику: Флоренский в органопроекции как духовной по-преимуществу деятельности; Платонов в одухотворении машин, особенно паровозов, а в годы войны, и оружия. У него плуг в мирное время становится автоматом в военное, и они выполняют одну и ту же работу по спасению Родины.

Сейчас, когда война подняла техническое развитие на новый уровень, стимулируя появление ранее немыслимого оружия, нужно опираться на русское военно-философское и философско-техническое наследие. Ибо самое сильное русское оружие – это оружие нашего духа, перед которым никакая технически продвинутая тьма никогда не устоит.

Космос, космизм, космонавтика…
Эти с греческой основой слова звучат в России по-особому. Магически и патетически. Основания есть немалые: прорыв в космос, долгое лидерство в космосе. А сейчас, в период мощнейшего столкновения с коллективным западом космос становится стратегической зоной, а космическое оружие – важнейшим оружием.

Но и в случае с первым полетом, и выходом в открытый космос, и с космическими вооружениями мы имеем дело с «ближним» космосом, который по сравнению с «дальним» все же не совсем космос.

А какие перспективы с дальним космосом?

Ценность освоения космоса кажется самоочевидной. Но всегда в истории науки есть большое воодушевление по поводу научных открытий, которое, как правило, сменяется скепсисом и разочарованием. Цели всегда оказываются завышенными и недостижимыми, а часто и ненужными. Это называется «сциентическим утопизмом», который мало чем отличается от всех остальных утопизмов.

Так вот применительно к дальнему космосу не впадаем ли мы в очевиднейший сциентический утопизм, или космологический соблазн? Может не зря греки называли «хаосом» то, что сегодня на языке космологии называется «космосом»? И не зря Сократ совершил антропологическую революцию, переведя взор человека с внешнего мира на внутренний? И Кант говорил о двух вещах, которые его поражали: звездное небо над головой и моральный закон внутри. Причем звездному небу (астрономии) в своей философской зрелости он уделил гораздо меньше внимания по сравнению с важнейшим для человека категорическим императивом.

А в русской традиции вообще под космосом принято называть бесконечный духовный космос человека, что на языке Достоевского означает тайну и бездну человека. А для христианства этот внешний космос науки вообще не имеет никакого значения.

Все это конечно не значит, особенно в современной ситуации, что нужно сворачивать программы космических исследований. Но вопрос остается: что при этом с человеком? Он действительно часть космоса, вселенной? Или чего-то иного, недоступного для понимания. Или он вообще не часть? И насколько все же важно изучение этого далекого, безжизненного, чудовищно пустого и явно нечеловеческого пространства для человека, его самопознания, духовного роста, в конце концов для смысла его жизни и смерти?

Многие фронтовики, прошедшие через Великую Отечественную войну, пережив неимоверные страдания и совершив немыслимый подвиг жертвы, искренне думали, что вот теперь-то заживем, когда пришел конец этой войне как предельному злу. Разве возможно еще в мире зло после такого? Оно разве не истреблено до самого последнего атома в самой своей возможности?

Западные «гуманисты-антифашисты» очень долго носились с мыслью Теодора Адорно, что «после Освенцима нельзя писать стихов». Такая мол травма была нанесена гуманистическому европейскому самосознанию, что после всех этих зверств просто неприлично предаваться романтике стихосложения. Не понятно, чего здесь больше: лицемерия или откровенного замалчивания несоизмеримо больших жертв советского народа? Но дело даже не в этом, а в различной нравственной оптике восприятия события войны.

Для западного сознания зло войны наносит травму, делающую невозможным с психологической точки зрения последующий эстетический опыт. Для русского сознания ситуация выглядит по-другому: как возможно зло после такого Зла? Схематично, но для Запада важнее эстетика, для России этика. Там, где для Запада психологическая травма, для русского – сердечная боль, незаживающая сердечная рана. Поэтому повторение зла, в том числе зла фашизма не шокирует современный коллективной запад, который во многом потворствует ему.

Русский по-детски наивный человек не мог поверить, что возможно возрождение фашизма и повторения тех ужасов, которые он несет с собой. После войны он писал стихи, пел песни, создавал мирную жизнь, строил великую страну, делал это с легким сердцем и чистой совестью, но не мог допустить в мыслях малейшую возможность войны. Но Запад-то мог, мог и хотел. Он действительно перестал писать стихи, и его культура умерла, но не умерла злоба и ненависть к России, которой он не может простить не только великую Победу, на сам факт ее существования.

Приобрел на алибе. Книги 2001 и 2012 г. По мне, Олег Павлов один из самых сильных русских писателей постсоветского периода. Умер в 2018 году. Незаслуженно известен мало. Продолжение корневой традиции русской нравственной литературы. Достоевский и Платонов чувствуются, но не в плане подражания, а на сердечном уровне. Очень большой писатель.