Спасибо Пространству и дорогому Дане Данильченко за пост о журнале ❤️

Публикуем новые переводы Руслана Миронова из разных книг Карлы Харриман.

В этой подборке языковые эксперименты важны не сами по себе, а как методы вхождения в состояние "пробуждённого сюжета" из подразумеваемых и наличествующих сцен. Читая, я достигаю эффекта трансового забытья, подобного "лихорадочному состоянию" девочки, что развешивает своих кукол на бельевые веревки — эта деталь могла бы стать экспозицией к фильму, но она дана в отрыве от сюжета и может означать всё, чем наполнит её читательское восприятие.

0


Девочка, вынужденная большую часть утра развешивать одежду на заднем дворе, устает от этой нудной работы после того, как цепляет третью или четвертую рубашку отца за оплечье к веревке для сушки белья. Куда интересней развешивать собственных кукол, цепляя их на веревку за плечики: этих кукол она называет большой мамой, маленькой мамой, белым папой, и черным папой, Клэр, Хлоей и Хлодвигом. Ее куклы кончаются раньше, чем имена, поэтому в ход идут огромные листья: лист Кэти 1, лист Кэти 1½, лист Кэти 3,7. Затем она возвращается к «подлинной» части своей работы, в лихорадочном состоянии пришпиливая к веревке блузки и платья, и шорты с трусами, и бюстгальтеры с джинсами: ибо она прячет большую маму, маленькую маму, белого папу и черного папу, Клэр, Хлою, Хлодвига, Кэти 1, Кэти 1½ и Кэти 3,7 на середине веревки. Эти химеры обосновались внутри, со стороны их не видно. Она одна, и только она, сотворила субстанцию и понимание того, что внутри. Отойдя в сторону, чтобы полюбоваться своей работой, она говорит: «Я создала внутренность облака».

Карла Харриман из цикла "Посмотри еще раз" (опубликован в книге "W-/ M-")
перевод с английского Руслана Миронова

Сергей Трафедлюк

РОТТЕРДАМ
|
как неловкий подросток
у которого в шкафу
перемешаны разные вещи:
школьный пиджак
свитер старшего брата
пёстрый шарф (первая покупка с секонда)
футболка с пивозавром по приколу
плащ в красных облаках из аниме
а хочется и у мамы что-то стащить
на память
(но что подумают остальные?) —
Роттердам скроен из десятка архитектур
но так и не смог решить
в какой остаться
|
художники Н. и А.
живут недалеко от вокзала
в квартале начала века
с видом на засыпанный канал
теперь это длинный сквер с деревьями школой детской площадкой людьми животными
в их дом ведёт крутая голландская лестница
говорят невозможно привыкнуть
к узости и высоте ступеней
и любой голландец
(простите нидерландец
хотя мне почему-то слышится в этом
неандерталец —
интересно есть ли такая путаница в dutch)
в общем любой голландец
хоть раз наворачивался с лестницы
возможно
смысл этой крутости
не только в экономии пространства
и необходимости вознести дом повыше
защитить от наступающей воды
но и в том
чтобы заслужить право вернуться домой
(а ведь иногда это не так просто)
и почувствовать
как тяжело дому расставаться с тобой
даже если ты вышел на прогулку
|
выставка Н. и А.
вдохновлена перипетиями со скифским золотом
артефакты найденные в Крыму
давно утратили своих хозяев
но живут увлекательной жизнью
становятся предметом споров
Н. пересоздала их в новой форме
в своей технике:
браслет сосуд шкатулка
превратились в контуры из смолы и чёрного бисера
такая изнанка предметов
находящихся за сотни километров от Н.
за сотни лет от бесхитростного обихода
прекрасные и печальные тени
А. сделал нейровидео
на котором пейзаж знакомый скифам грекам нам
каждую секунду мутирует:
мелькают и исчезают всадники
деревья вырастают в одно мгновение и тут же становятся ничем
солнце трепещет высоко-высоко
и всё движется в сновидческом потоке времени
потом ты заходишь
в маленькую тёмную комнату
садишься на скамейку
и смотришь как на стене
под звук родных волн
движутся в такт прибою
контуры костей
|
на крыше временного хранилища
главного музея искусств Роттердама
(высокий стеклянный бочонок)
разбит сад
ходишь по кругу среди травы и берёз
смотришь вместе с ними на очертания города
чувствуешь свой
подвижный контур
|
во вторую мировую
исторический центр
был полностью уничтожен бомбами
и в итоге стал полем архитектурных экспериментов
поэтому есть грустная присказка
что Роттердам — город без сердца
но может
он просто более честен с собой?
каждый может стать его сердцем
если захочет
ну а Роттердам
не притворяется предметом
как какой-нибудь браслет или шкатулка
а просто разрушается и исчезает
в подступающих водах
никого не обманывая иллюзиями
ничего не скрывая
без обиняков
что в общем очень в духе голландцев
нидерландцев
неандертальцев
|
РоттердаМ
тебе на м

Источник: коллективное творчество в закрытом чате мастерской "Автор в лесу"

#выбор_Валерия_Горюнова

Стихотворение Сергея Трафедлюка — целостное произведение, цикл и в то же время часть коллективного творчества в мастерской "Автор в лесу" (новый месяц мастерской начнётся 27 октября, детали по ссылке), в основе которого положена детская "игра в города" (идея поэтессы Василисы Коваль): участник пишет о городе, который имеет для него особое значение, а следующий описывает свой город, название которого начинается с последней буквы предыдущего. На коллективном уровне стихи-циклы составляют цепочку названий городов, но содержание произведений и связи между частями — игра памяти (с памятью) и фиксация впечатлений. Неформальная атмосфера игры позволяла выходить за рамки письма только-о-месте в автофикшн, спонтанные ассоциации, полимедиальность, любопытные факты (например, в стихотворении "Краснодар" Василиса упоминает немецкого музыканта Тило Вольффа, у которого есть песня об этом городе).
|
"Роттердам" Сергея начинается с описания многообразия архитектур города через олицетворение и постепенно превращается в высказывание о принятии себя (личный ракурс) и тем временных наслоений, помогающих создать чувство настоящего. Это стихотворение с "подвижными контурами", где личное становится неотделимо от города, а город — от всех ветвей собственного существования. Отношения со временем выражены в произведении в полушутливой звуковой ассоциации: голладцы-нидерландцы-неандертальцы, — что во второй части обозначает потерянность во времени, а в конце приобретает трагическую интонацию. Время в цикле ассоциируется с "подступающими водами", что размывают берег, не оставляя никаких следов от прошлого, поэтому так важно (?) оставить что-то "на память".
|
В первой части архитектура Роттердама описывается как подростковый поиск и стремление к самопределению: здесь есть и школьная форма и желание привлечь внимание ("пёстрый шарф") и даже легкий бунт ("футболка с пивозавром по приколу"), первые убеждения ("плащ с красными облаками из аниме", к слову, это "униформа" Акацуки из "Наруто", которые стремились к миру любыми путями, даже через насилие). Экспозиция цикла показывает город неопределившимся вечным подростком, соединяющим в себе несоединимое, рискуя выглядеть абсурдно.
|
"Засыпанный канал" и "крутая лестница" — две важные детали из второй части цикла — мне видятся размышлениями о том, насколько сложно сберечь от "наступающей воды" времени собственное пространство. Контраст с первой частью помогает лучше понять город: его архитектура — не подростковые метания, а заботливое хранение артефактов собственной жизни.
|
Образ города расширяется в третьей и четвертой частях с помощью воспоминаний о выставке, которые видятся мне скрытыми метафорами: крымские артефакты ("скифское золото") пересоздаётся художницей Н. в собственной технике. Остаются только контуры, "прекрасные и печальные тени" предметов исчезнувшего народа. Нейровидео, созданное А. передаёт переживание "потока времени", где крымский пейзаж каждую секунду "мутирует", превращая народы и леса в ничто. Образ солнца здесь нужен для контраста-сравнения, насколько мгновенной является история. Описание этой выставки помогает заглянуть во внутренний мир города и поэтического героя, занятых непримирой борьбой за сохранение хотя бы контуров себя в ускользающем времени. Четвертая часть произведения помогает читателю уловить, насколько хрупким является это стремление и всё, что кажется вечным (музей, город, сад, человечество).
|
Завершает цикл присказка про отсутствие сердца у Роттердама из-за разбомбленного исторического центра. И если все остальные части произведения так или иначе намекали на борьбу со временем, то здесь поэт, рефлексируя над этим противостоянием, осознаёт (или допускает) его тщетность. Артефакты прошлого в этой части переназываются в "архитектурные эксперименты" — то, что создаётся здесь и сейчас с осознанием неумолимо подступающей воды.
|

Таким образом, произведение не замыкается в кольцо смысла о преодолении времени, а, на мой взгляд, транслирует желание выйти из этого вращения — к свободному творчеству и отсутствию ностальгии. Принять тот факт, что в человеческих костях те же минералы, что в костях неандертальцев, а личное видение — преображение подросткового. Но одновременно с этим не бояться выбросить древние вещи из шкафа, заменив их новыми гранями самопроявления.

#комментарий_Валерия_Горюнова

Спасибо за всё, что Вы нам подарили

Шамшад Маджитович Абдуллаев 1957–2024 💔

БЕСЕДА ДВУХ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ НА ОКРАИНЕ ГОРОДА

Всегда есть что-то
что что-то значит и
одновременно ничего не значит
но надеешься где-то
есть что-то что просто
ничего не значит
сегодня утром вдруг «это» ощутил
говорит он ощутил ничего
не значащее только ощутил
как раз лишь об «этом»
стоит говорить говоришь
лишь об этом
в то время как на телеграфный столб
садится коричневая горлица сжав
свое тельце под солнцем
отшелестевшими тисками двустворчатых крыльев

Шамшад Абдуллаев
Монотонность предместья / Шамшад Абдуллаев – М.: ОГИ, 2023 – Поэтическая серия журнала «Флаги»

Публикуем в журнале произведение Кирилла Азёрного "Во сне петуха".

При чтении создаётся впечатление, что меня сдавливает со всех сторон реальности и остаётся единственный выход: уйти вглубь себя, в сон, который переворачивает мир. И "медленный внутренний кот съедает еду, начиная со дна миски", творение сначала сохраняется, потом создаётся — от этих пере/раз-воротов появляется ощущение, что стихотворение можно читать снизу вверх по предложениям.

Заглянув вовнутрь себя в произведении, можно увидеть, что все дороги ведут к смерти, но проходят сквозь иерархии и дихотомии, а, значит, на пути сна я обретаю свободу.

Комментарий Кирилла Азёрного:

Стихотворение — акт преломляемой воли, оно движется решимостью и сомнением в равной степени. Интенция письма «несмотря ни на что» первична, но по мере наращивания нарратива растет и неопределенность возможностей и мотивов текста. Он переступает с ноги на ногу и мнется у порога развоплощения — по крайней мере, такова была задумка. Отсюда и название — петух как образ пробуждения опрокидывается обратно в собственный сон, не выходя за границы предельно частного, неразделимого опыта.

Мысль пытается придать предмету очертания объекта, но опирается на уже интериоризованные основания. Эти основания оказываются недостаточными для того, чтобы мысль могла двигаться за пределами своей развертки. Внутренняя граница между стимулом и реакцией, объектом и опытом, размыта, но ощущается как нигде не уловимая рассинхронизация мысли — рук и ног, верхней и нижней частей тела, попадания и промаха. Самообращеность, которая оборачивается опозданием реакции.

Самообращенная мысль решительно отступает в сомнении.

Мое отношение к поэзии строится на желании создавать и считывать опыт, действительный только в отдельно взятой конфигурации конкретного текста. Мне важно, чтобы текст стал в ряду вещей и феноменов, не обязательно пытаясь их отразить и вообще вступать с ними в какие бы то ни было связи. У предметов бывают поверхности отражающие и неотражающие, это не всегда имеет значение. Важно, чтобы текст не противился этому пребыванию в ряду вещей и в этом смысле хорошо, когда он берет пример со своих молчаливых соседей по полке.

Смирение вещи перед лицом функции — залог свободы предмета от прагматики и мысли от универсальной неустроенности носителя. Мысль не погрязает в болотах быта, а возносит болота до своих высот. Так же и поэтический текст, по-моему, не теряется в пыли соседних молчащих вещей, а наделяет их своим — или созвучным — голосом.

Публикуем в журнале подборку стихотворений Денизы Левертов в переводе Дмитрия Сабирова (под ред. Насти Головановой).

Поэзия Левертов находится на пересечении личного и социального, но в этих произведениях существенными являются религиозные и мифические аллюзии. Поэтесса стремится переосмыслить поэзию, возводя её в ранг мифотворчества, провозглашая любимого поэта святым и дополняя привычные сюжеты. Например, "Адамова жалоба" — стихотворение о человеческой природе, которая жаждет большего, чем ей дано. Ирония в том, что слова Адама здесь — самоосуждение, а не жалоба.

Левертов восхищается человеческой жаждой глубины, надеясь, что та приведёт к "заставе сновидений", а не к "пыточным замкам".

СВЕЧИ В ВАВИЛОНЕ

Сквозь полночные улицы Вавилона,
между стальными башнями их оружейных,
между пыточными замками без окон
мы бежим босиком, крепко держа
свечи, пытаясь укрыть
их дрожащее пламя, крича:
“Спящие, проснитесь!”
                   в надежде,
что сбудется клятва рифмы,
что мы сможем вернуться
из этого края ужаса
домой к спокойствию и
работе, только что начатой.

Дениза Левертов
перевод с английского Дмитрия Сабирова

После перерыва в месяц возвращаемся к встречам в лектории.

4-го ноября в 19:00 мск обсудим со Святославом Улановым его книгу "Weather Report" (М: Флаги, 2024). И постараемся прояснить, о чём говорит созерцающая отстранённость героя и какую роль в создании сборника сыграл Дэвид Линч и апокалиптическое кино. И многое-многое другое.

Ждём вас!

Регистрация