Латинская Америка даже сегодня часто воспринимается среди нелатиноамериканских антропологов больше как «поле» для исследований, чем как источник антропологической мысли.
И этому есть свое объяснение, все-таки антропология родилась именно как наука колониальная. Люди «цивилизованные», то есть захватившие власть на новых для них территориях, изучали людей «диких», «нецивилизованных», «варваров». Да, сегодня ведутся дебаты, насколько этнографы/антропологи были собственно агентами колониальной власти, помогавшими ей понять коренное население для лучшей его эксплуатации, а насколько его адвокатами, предупреждающими чрезмерное насилие со стороны власти своей разъяснительной работой.
Но так или иначе, есть регионы, которые и по сей день воспринимаются как колыбель научной мысли, а есть те, которые воспринимаются скорее как источник объектов приложения этой мысли (хоть сегодня эти «объекты» и называют повсеместно «субъектами»).
Латинская Америка, несомненно, регион последнего типа. Несмотря на то, что сегодняшний научный дискурс перенасыщен словом «деколонизация», не иссякает поток западных и даже российских исследователей в джунгли Амазонки, пампу, Анды или еще куда-нибудь «подальше», где как ожидается, «объекты» ждут собственного открытия или описания иноземными «экспертами».
Я встречала исследователей, которые, едва владея испанским (или португальским) языком приезжали изучать какое-нибудь местное «экзотическое» племя, желательно подальше от «цивилизации». Необычные названия таких племен как будто становятся трофеем этнографа, который следуя по тропе отцов (и матерей)-основателей антропологии, уехал далеко от дома, чтобы открыть для себя и других новое диковинное сообщество.
Когда эти сообщества не оправдывают ожиданий "экспертов", например, потому что тоже носят одежду, сшитую в Китае, не строят свои «традиционные» «жилища» или едят не то, что положено, они маркируются как «утратившие» свою культуру и свою «аутентичность».
Из вышесказанного рождается несколько важных вопросов.
Первый – о праве коренных народов на историю. Ходим ли мы сами в «традиционных» лаптях и кичках, едим ли пареную репу? Удивляемся ли мы тому, что финны не живут в «традиционных жилищах» или что итальянцы используют смартфоны? В то же время условные «индейцы» окружены таким количеством мифов, что от них ожидается ровно это - отсутствие истории, и как будто даже, времени. Сохранение «традиционного» и «подлинного». Вопрос: сохранения для чего и для кого? Не для «цивилизованного» ли человека, который это «откроет» и опишет? Получается, что одни человеки «развиваются», а другие – «утрачивают традиционный уклад жизни», хм…
Второй вопрос – насколько сегодня, в казалось бы «деколонизованной» антропологии, идет диалог на равных с академическим сообществом исследуемого региона? Насколько он ощущается как необходимый?
Есть и еще один вопрос, совсем простой и даже «стыдный». А что, собственно, привлекает исследователя, летящего, плывущего и едущего за тридевять земель, именно в этих «племенах» и «народностях», чья повседневность ему чужда и чей язык он едва понимает? Откуда берутся все эти описанные выше нереалистичные ожидания от незнакомых людей, живущих в незнакомом месте и непонятных обстоятельствах?
Ответы будут у всех разными, но неизменно в них будет то, что можно назвать словом «экзотизация». Это такая дополнительная линза, которой нет, когда мы смотрим на то, как петербуржцы ходят в поликлинику к врачу, и которая появляется, когда мы смотрим на то, как некие условные отаваленьос ходят к шаману. Именно экзотизирующий взгляд на других людей рождает множество фантазий, связанных с инаковостью. Это могут быть фантазии про особую «индейскую» мудрость, особые «тела», или как раз про «аутентичность» и «отсутствие цивилизации». Насколько экзотизирующий взгляд свойственен современной российской антропологии? А западной? А латиноамериканской?
Все эти вопросы, к слову, остро стоят сегодня в современной латиноамериканской антропологической мысли.
Латинская Америка даже сегодня часто воспринимается среди нелатиноамериканских антропологов больше как «поле» для исследований, чем как источник антропологической мысли.
И этому есть свое объяснение, все-таки антропология родилась именно как наука колониальная. Люди «цивилизованные», то есть захватившие власть на новых для них территориях, изучали людей «диких», «нецивилизованных», «варваров». Да, сегодня ведутся дебаты, насколько этнографы/антропологи были собственно агентами колониальной власти, помогавшими ей понять коренное население для лучшей его эксплуатации, а насколько его адвокатами, предупреждающими чрезмерное насилие со стороны власти своей разъяснительной работой.
Но так или иначе, есть регионы, которые и по сей день воспринимаются как колыбель научной мысли, а есть те, которые воспринимаются скорее как источник объектов приложения этой мысли (хоть сегодня эти «объекты» и называют повсеместно «субъектами»).
Латинская Америка, несомненно, регион последнего типа. Несмотря на то, что сегодняшний научный дискурс перенасыщен словом «деколонизация», не иссякает поток западных и даже российских исследователей в джунгли Амазонки, пампу, Анды или еще куда-нибудь «подальше», где как ожидается, «объекты» ждут собственного открытия или описания иноземными «экспертами».
Я встречала исследователей, которые, едва владея испанским (или португальским) языком приезжали изучать какое-нибудь местное «экзотическое» племя, желательно подальше от «цивилизации». Необычные названия таких племен как будто становятся трофеем этнографа, который следуя по тропе отцов (и матерей)-основателей антропологии, уехал далеко от дома, чтобы открыть для себя и других новое диковинное сообщество.
Когда эти сообщества не оправдывают ожиданий "экспертов", например, потому что тоже носят одежду, сшитую в Китае, не строят свои «традиционные» «жилища» или едят не то, что положено, они маркируются как «утратившие» свою культуру и свою «аутентичность».
Из вышесказанного рождается несколько важных вопросов.
Первый – о праве коренных народов на историю. Ходим ли мы сами в «традиционных» лаптях и кичках, едим ли пареную репу? Удивляемся ли мы тому, что финны не живут в «традиционных жилищах» или что итальянцы используют смартфоны? В то же время условные «индейцы» окружены таким количеством мифов, что от них ожидается ровно это - отсутствие истории, и как будто даже, времени. Сохранение «традиционного» и «подлинного». Вопрос: сохранения для чего и для кого? Не для «цивилизованного» ли человека, который это «откроет» и опишет? Получается, что одни человеки «развиваются», а другие – «утрачивают традиционный уклад жизни», хм…
Второй вопрос – насколько сегодня, в казалось бы «деколонизованной» антропологии, идет диалог на равных с академическим сообществом исследуемого региона? Насколько он ощущается как необходимый?
Есть и еще один вопрос, совсем простой и даже «стыдный». А что, собственно, привлекает исследователя, летящего, плывущего и едущего за тридевять земель, именно в этих «племенах» и «народностях», чья повседневность ему чужда и чей язык он едва понимает? Откуда берутся все эти описанные выше нереалистичные ожидания от незнакомых людей, живущих в незнакомом месте и непонятных обстоятельствах?
Ответы будут у всех разными, но неизменно в них будет то, что можно назвать словом «экзотизация». Это такая дополнительная линза, которой нет, когда мы смотрим на то, как петербуржцы ходят в поликлинику к врачу, и которая появляется, когда мы смотрим на то, как некие условные отаваленьос ходят к шаману. Именно экзотизирующий взгляд на других людей рождает множество фантазий, связанных с инаковостью. Это могут быть фантазии про особую «индейскую» мудрость, особые «тела», или как раз про «аутентичность» и «отсутствие цивилизации». Насколько экзотизирующий взгляд свойственен современной российской антропологии? А западной? А латиноамериканской?
Все эти вопросы, к слову, остро стоят сегодня в современной латиноамериканской антропологической мысли.
BY Латиноамериканская антропология
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Russian President Vladimir Putin launched Russia's invasion of Ukraine in the early-morning hours of February 24, targeting several key cities with military strikes. Telegram has become more interventionist over time, and has steadily increased its efforts to shut down these accounts. But this has also meant that the company has also engaged with lawmakers more generally, although it maintains that it doesn’t do so willingly. For instance, in September 2021, Telegram reportedly blocked a chat bot in support of (Putin critic) Alexei Navalny during Russia’s most recent parliamentary elections. Pavel Durov was quoted at the time saying that the company was obliged to follow a “legitimate” law of the land. He added that as Apple and Google both follow the law, to violate it would give both platforms a reason to boot the messenger from its stores. The Dow Jones Industrial Average fell 230 points, or 0.7%. Meanwhile, the S&P 500 and the Nasdaq Composite dropped 1.3% and 2.2%, respectively. All three indexes began the day with gains before selling off. In addition, Telegram now supports the use of third-party streaming tools like OBS Studio and XSplit to broadcast live video, allowing users to add overlays and multi-screen layouts for a more professional look. Messages are not fully encrypted by default. That means the company could, in theory, access the content of the messages, or be forced to hand over the data at the request of a government.
from ye
