Помню в тот же год в том же фотоальбоме снимок с бегущим парнем — школьной звездой по легкоатлетике, — где, если внимательно присмотреться, видно было, как из-под трусов высовывается нечто подозрительно напоминающее головку члена.

ongoing роман снытко! 📖 📚

Владимир Эрль. В поисках за утраченным Хейфом:
Хорошо ирфаерированный тапир.
СПб.: Митин журнал, 19999<sic!>.
64 с. Тираж 493 экз.

Выходные данные, технические пометы и конструктивные элементы книги эстетизируются, настраивая читателя на скрупулёзное удовольствие от паратекста. Повесть Владимира Эрля «В поисках за утраченным Хейфом» сдана в набор 14.08.46 (во-первых, это день выхода ждановского постановления «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», во-вторых, дата ровно на девять месяцев отстоит от дня рождения биологического автора, приравнивая сдачу в набор к зачатию!), подписана в печать 22.10.99, а вышла в свет в далёком грядущем 19999 году. «Тираж 493 экз.», ни больше ни меньше. Дизайн обложки с греческим гоплитом, сверкающим пяткой, сюжетно перекликается с логотипом издательства — черепахой, помещённой на обороте титульного листа: этот воин — не кто иной, как Ахилл, преследующий тотемную черепаху «Митиного журнала». Титульный лист имеется не только в начале, но и в конце книги, где автор передразнивает трескучую номенклатуру советского научно-технического книгоиздания. Все элементы книги цитатны: заглавие отсылает к Прусту, жанровый подзаголовок — к И. С. Баху и Хармсу*, пропуски в нумерации глав — к «По ту сторону Тулы» Егунова-Николева, иллюстрации («смысловые галлюцинации», по определению автора) — к дадаистскому коллажу и сюрреалистской паранойе (вездесущие кошки, тапиры, Ахиллесы).

Метод «нарезок» (cut-up, по Гайсину–Берроузу) Владимир Эрль использовал едва ли не первым в русской литературе: произведение задумано и начато в 1965-м, последняя точка поставлена в 1970-м. Непосредственно Эрлем сочинена только одна фраза: «вблизи виктор семёнович хейф не найден окончательно и бесповоротно». Всё остальное — препарированные по «дадактическому» принципу случайной выборки цитаты из «Апрельских тезисов» Ленина и астрономических журналов, из романов кондовых соцреалистов (Залыгина, Шпанова, Пермяка) и рецензии на Франсуазу Саган, из воспоминаний Бутакова-внука о починке катера-истребителя с помощью зубной коронки, из «объяснительной справки» о сбывшемся сновидении (как тут не вспомнить Локонова из «Гарпагонианы»), из письма коммунальной соседки с жалобой на «создание кладовки путём моей смерти», из забавных бюрократических формуляров, рекламных листков, памяток для учащихся и тому подобного. (В 1965 году Леонид Аронзон написал для повести Эрля прозаический фрагмент, который, однако, не вошёл в окончательную редакцию: этот таинственный отрывок можно найти в двухтомнике Аронзона, т. 2, стр. 247.) Интегрирующий приём — механический срез текста по правому краю, без нормальных переносов, — конструктивное насилие, позволяющее сшить цитатное полотно, как чудовище Франкенштейна из обрубков.

Подобные книги — чёрные дыры для интерпретаций (причём в силу именно антиконцептуальности таких книг). Александр Скидан в эссе-рецензии «Ставшему буквой» рекомендовал Эрля как сурового деконструктора дискурсов власти и ниспровергателя литературных конвенций. И наоборот, Николай Иванович Николаев в полемической статье «О подлинности Виктора Хейфа в повести Владимира Эрля» настаивал, что книга представляет собой биографию реального лица, завсегдатая Малой Садовой 1960-х Виктора Семёновича Хейфа, причём биографию ультралитературную — в традициях Стерна. Похоже, что Скидан точнее очерчивает генеалогию коллажного инструментария Эрля, в то время как трактовка Николаева гораздо ближе к самому духу «Поисков». Ведь Эрль не только поднимает на смех и треплет, как пиранья, макулатурный осадок Русского Слова и книжную мифологию «самой читающей нации». «Поиски» — это ещё и неявный акт выбора литературных предшественников, вписывания себя в культурную генеалогию.

Книга начинается с мелко порубленных ошмётков «Апрельских тезисов» Ильича, но это не ранний симптом соц-арта, а реверанс позднему модернизму в лице всё того же Егунова-Николева, который ещё в тридцатые годы поражал гостей дизайном своей квартиры, вместо обоев оклеенной фотографиями Сталина и членов Политбюро (вспомним и Кузмина, чью пьесу «Смерть Нерона», задуманную в день похорон Ленина, можно читать как отклик на посмертный культ вождя). Подобно Егунову, который говорил о себе: «Я комбинирую», — имея в виду, что на место арестанта в картине Репина «Не ждали» он вклеил Лаокоона со змеями, Эрль комбинирует слова, причём с тем же укромно-комическим эффектом: «исидро фабела передал генеральному секретарю лиги авенолю ноту следующего содержания: “здравствуйте дорогие мама валя привет кате». Всё (или почти всё) что составляло квинтэссенцию домашнего стиля Кузмина и обэриутов — любовное разглядывание пикантных редкостей, смакование безвкусицы и абсурда — становится для ленинградца середины 1960-х рафинированной формальной школой, не уступающей по авторитету сдвигологии Кручёных и искусству авангардной книги.

___________________

* Формула подзаголовка, очевидно, повторяет «Хорошо темперированный клавир» Баха. «Тапир» — выдуманный Хармсом во второй половине 1930-х домашний журнал, к сотрудничеству в котором приглашались покойники; встречается животное и у Введенского: «Как жуир спешит тапир / на земли последний пир». (Здесь мы видим, как занятия Эрля текстологией произведений обэриутов дают материал его оригинальному творчеству.) Разъяснение эпитета ирфаерированный находим в «Манифесте ирфаеризма», напечатанном в журнале «Транспонанс» (1983, № 18) за подписями Ры Никоновой, Сергея Сигея и Д. А. Пригова: «ирфаеризм — это использование готовой формы в целях создания новой готовой формы» посредством ассамбляжа, дополнений, замещений и наложений. Таким образом, жанровый подзаголовок не только описывает технологию создания книги, но и сам — продукт этой технологии.

Аркадий Драгомощенко
Из книги «Торжество травы» (1974)

унесите меня на каравелле,
унесите осторожно,
в поцелуях нежных...
Анри Мишо

А теперь

унесите меня тихо и без лишних слов
в круглом мусорном баке,
на голову возложите хрустящий веник
из крысьих хвостов,
и так положите меня, чтобы скрюченный
я был воплощением покоя и невозмутимости,
и закатите бак на машину,
И плюньте, разотрите плевок удобной ногой,
И, вставив в рот мой, кривой от улыбок,
сигарету зажженным концом —
унесите меня в благоухающем облаке
дохлых котов, унесите меня в поцелуях
помоев,
в плаще засохшей блевотины,
в сонме заскорузлых носков,
В облаке изобилия и великого народного
праздника меня унесите — чтобы все
пели, плясали, радовались солнцу, луне,
звездной падали и, разумеется, мне,
в руке которого
на манер философского камня
цепко зажат обломок дерьма —

«унесите меня на каравелле,
унесите осторожно в поцелуях нежных…»

Благословляю вас
печальных и жаждущих, скорбных,
ликующих, измученных вопросами бытия —
Я —
дитя
самого прекрасного мусорного
карнавала.

Фридерика Майрёкер (к столетию)

Птичья карета,

для Кристы Кюнхольд

куры ли это дети ли трясогузки ли бук-
вы тогда по прудам по лугам :
тучи пышные тучи, луга : зыбью
и где выросли 3 фигуры в соломенно-жёлтых
ван-гоговых шляпах .. эта невинность эти тропы окольные
к озеру и похрустывающее ведёрко в пасмурную
погоду это свисали гранаты то есть капли с
неба в грозу : с карниза
треск и инструмент игл необъяснимый
инструмент погоды, и т.д., поросль лука и
омбрельки в лесу над садами гераней если
оставить их под дождём они начинают
они кровоточат то есть белый зонтик как
он его в землю к цветам и воткнул : фирн или
фирнис снегов на загривке, горы́, на
меловой доске у греческой забегаловки
к двери прислонённой, стояло, в самом верху
меню такое блюдо как БОЖИЙ ЯГНЁНОК /
АГНЕЦ БОЖИЙ, в костюме дождя и герольдов :
1 чёрная ветка так изогнулась и перекрутилась
то есть отломилась от дерева что о-
писала инициалы поэта

Помню «Мою дикую розу ирландскую».

Помню, как «Пенни» из воскресного комикса вечно болтала по телефону, валяясь в самых странных позах в окружении кучи еды.

Помню, что у отца Пенни во рту всегда дымилась трубка.

Помню, как от моего отца всегда табаком пахло.

Помню отцовскую подборку романов Зейна Грея и одну «гадкую» книжку под названием «Займёмся Мэри».

Помню гипс.

Помню гипсовые фигурки, которые отливались в красных резиновых формочках, а потом раскрашивались.

Помню декоративные подушки. Наклейки для ванной. Носки в «ромбик». Ламбрекены на окнах. И пудинг из тапиоки.

Помню кольдкрем. Таблетки от изжоги. И телепередачу «Наша мисс Брукс».