У меня в жизни по-прежнему ничего, кроме бесконечных дипломов, отзывов, визуальных исследований, пар, защит и консультаций, так что даже на нового Хон Сан-су не сходить (а вы сходите), поэтому порекомендую несколько ближайших мероприятий, которые хочу, но не могу посетить.

Во-первых, завтра к 19.30 в Дом кино приедет Николай Изволов и будет рассказывать о реставрациях Вертова, а еще показывать новую (восстановленную) версию Человека с киноаппаратом и свой собственный док о работе в архивах. Билеты здесь.

Во-вторых, 4 июня в 17.00 студенты Смольного проводят показ лучших фильмов фестиваля SmolShorts на Новой сцене Александринки. Ждут любителей всего экспериментального — анимации, документалистики, видео. Регистрация здесь.

В-третьих, уже на следующий день — 5 июня в 20.00 — Ди (по которой я очень соскучилась, потому что сто лет ее не видела) бесплатно показывает в Доме кино Мешок без дна (2017). Можно посмотреть Хамдамова на большом экране — без билетов, без регистраций.

Наконец, 12 июня в 19.00 дорогая Вася (по которой я тоже очень соскучилась) будет рассказывать о... чем бы вы думали... о... кинодекорациях. Точнее — проводить воображаемую и немножко реальную экскурсию по складам Мосфильма и Ленфильма. Подробнее и внятнее описано тут, и билеты уже продаются в разделе расписание.

Вот, сходите, пожалуйста, куда-нибудь, а потом мне расскажите.

Я так долго планировала, как напишу этот пост, что, когда приходит время его публиковать, чувствую растерянность. Но все же.

Сегодня защитился очень важный для меня выпуск смольнинских бакалавров. Их учеба закончена, и теперь можно объявить, что с ними ухожу и я: это был мой последний семестр в Смольном, на факультете свободных искусств и наук, где я в разных качествах (вольнослушательница — магистрантка — человек, мечтающий вернуться обратно и настойчиво ошивающийся возле факультета, — преподавательница) провела 9 лет.

Хотя причины ухода очевидны, я все еще иногда слышу вопрос почему, так что давайте сначала про это. Но кратко, метафорой. Поначалу я была готова работать в Смольном буквально за идею, на любых условиях, потому что настолько любила это место, что мне хотелось просто быть там, что бы ни случилось. Это никогда не было работой, это было чем-то смыслообразующим. Ситуация, где я могу захотеть покинуть это место по собственному желанию, еще несколько лет назад казалась непредставимой, но в последние полтора года она, напротив, превратилась в очевидную перспективу. Непереносимо наблюдать, как что-то, что ты любишь всем сердцем, хладнокровно и намеренно увечат — отсекают этому телу сначала пальцы, потом руки, ноги, голову, — а ты не просто не можешь ничего с этим сделать, но еще и своим присутствием как будто удостоверяешь: все, мол, в порядке, ничего особо не изменилось.

Тогда возникает другой вопрос: а почему уходишь только сейчас, не год, не полтора назад? И на это у меня тоже есть конкретный ответ: дело в ребятах, который выпустились сегодня. Я давно решила, что уйду вместе с ними.

С нашего знакомства началось мое преподавание: и для них, и для меня это был первый год. Я тогда ужасно волновалась, что они меня не примут. Не имела понятия, как работать с первым курсом, боялась оказаться недостаточно профессиональной, опасалась, что занятия их разочаруют, и они откажутся от идеи идти на Кино и видео. Но на этом курсе оказались не просто самые талантливые, но самые чуткие, прекрасные ребята, которых я тогда раз и навсегда полюбила всем сердцем. Там были и другие студенты, ставшие мне впоследствии близкими, а кто-то из нынешних выпускников стал родным чуть позднее, но работать тогда первый раз с первым курсом — правда, какой-то особый случай. Как будто если у вас на этом этапе случается человеческий мэтч, вы его точно пронесете дальше вплоть до конца учебы.

Спустя год мы почти тем же составом встретились уже на другом курсе. Ранние февральские дни — очень веселая первая пара, полная предвкушений. Но уже через две недели стало понятно, что именно этот курс перетряхнет основательнее всего: их некогда общая траектория начала на глазах рассыпаться, через слезы, через боль, через одну большую и много маленьких личных трагедий. Кто-то уехал — сразу или чуть позже, кто-то ушел в академ, чтоб спокойно подумать, что делать дальше, но кто-то остался — сначала тосковал, а потом наполнился силами, вырастил новые связи на месте порушенных. Я наблюдала за этим, старалась держаться и поддержать, помочь советом, но внутри, конечно, мучилась от каждого отъезда: как будто с этими ребятами уезжала надежда, что когда-нибудь все будет, как раньше. Но тогда же решила, что до конца учебы буду с теми, кто остался, и в память о тех, кто уехал, — с любовью к тем и другим.

Конечно, даже сейчас, доработав до этой точки, все равно тяжело расставаться. Несмотря на сознательные попытки сепарироваться и больше не прикипать так сильно, люди, с которыми хочется дальше идти, не иссякают: все так же предлагают пойти в сад в перерыве, сопровождают в гончарный клуб, забегают к тебе на пары, которые уже слушали. В стенах Смольного по-прежнему остаются те, кого я очень люблю, ради кого стоило бы остаться. Как сказал один мой коллега: всякий раз, как хочу уйти, что-то останавливает. Все так. Но когда-нибудь уйти все-таки нужно. Тем более, стены ведь проницаемы.

***
Это одна история, а вот другая.

Что до меня, до моего персонального пути, то я уже неоднократно писала и говорила, как много Смольный мне подарил. Оттуда взялись мои преподавательские ориентиры (Артем Евгеньевич, Ольга, Андрей Николаевич, Нина Михайловна), мой любимый человек, половина ближайших друзей.

Еще на некоторое время Смольный подарил мне надежду, что я все-таки могу сродниться с каким-то сообществом — а у меня с этим всегда были большие проблемы, ведь по натуре я одиночка. Хотя иногда меня это мучает (как говорила Акерман, нигде мне нет места), это все-таки не хорошо, и не плохо — это просто факт, который нужно про себя понимать. По каким-то личным причинам, особенностям характера (может быть, наследственным — пап, привет) мне очень тяжело сходиться и уживаться с коллективом. Выстраивать продолжительные персональные отношения с отдельными людьми — это я могу. Но быть в коллективе, в плотном сообществе для меня тяжело, и я не всегда справляюсь.

Собственно, история со Смольным — тот единственный раз, когда я на некоторое время поверила, что получится: провела там два счастливейших магистерских года, а потом погрузилась в мечты и планы. Оборачиваясь сейчас назад, я понимаю, что где-то обманывалась в том, насколько взаимной была эта любовь, неправильно считывала сигналы, держала в голове искаженный студенческой романтикой образ. Пойми я это сразу, уберегла бы себя от сильных переживаний, от разрушительного чувства, как когда-то очень точно выразился мой друг Р., что у меня полный бак бензина, а ехать некуда. Мои личные отношения со Смольным и людьми, его для меня олицетворявшими, с какого-то момента стали очень болезненными, приведшими к нескольким разрывам, которые некогда переживались тяжело, пока я их не отпустила. Хотя завершая какой-то этап, принято вспоминать только хорошее, я не хочу исключать и эти переживания — они тоже часть пути, часть моей биографии и взросления. И часть моего Смольного, который, как и любые продолжительные и близкие отношения, сложен, неоднозначен, внутренне противоречив. Но. Парадоксальным образом сейчас я чувствую эту частичную неудачу как что-то, дарующее надежду: хоть все складывалось и сложилось не так, как мечталось, Смольный все-таки позволил вообразить, как может или могло бы быть.

Завершу это снимками, которые сделала недавно, придя на пару в субботу и некоторое время оставаясь в обыкновенно наполненном людьми здании почти в полном одиночестве. Это, конечно, не то, как я запомню дворец Бобринских, но все-таки какой-то важный, даже красивый финальный момент.

И еще мне завтра исполнится тридцать лет — и как-то очень правильно вышло, что прямо перед этой датой я публикую пост о месте, которое было для меня главным все мои личные двадцатые годы. Спасибо тебе за все и, кто знает, может быть, до свидания.

Ух, наклевывается самое затянувшееся молчание в канале за всю недолгую историю его существования, а я так и не могу придумать хоть какой-нибудь повод его прервать.

Всё, что смотрела или читала за последнее время, не хорошее, не паршивое, а какое-то серенькое, двух слов про него не свяжешь. Про окончание рабочего сезона, краткую поездку в родные края, загородное празднование дня рождения, прогулки с заморскими друзьями по улицам Петербурга и счётчик выпитых Корон отдельные посты тоже не написались. Вообще есть ощущение, что мои зачаточные блогерские способности укатили в отпуск как минимум до конца Чемпионата Европы. Если тоже его смотрите, вот вам злободневный пост по теме. Если нет, всё равно не спешите отписываться: скоро обязательно отыщу в томной летней рутине темы для текстов.

...когда-то сознательно запретила себе начинать какой-либо текст с исповедального абзаца о причинах, по которым его сложно писать, потому что из обаятельно-искреннего хода это слишком быстро превращается в клише, но тут такого ещё не было, так что один раз согрешу.

Сходили на Максин — заключительную часть трилогии Тая Уэста. Перед этим специально пересматривала Х и Перл, и как-то в комплексе, а не с интервалом в несколько лет, всё смотрится бодрее и продуманнее: детальки бликуют друг в друге, зеркалятся, тема про кровавый запах успеха в этой редакции работает четко. Нравится, что локальная придумка выросла в запоминающийся и яркий концепт, а не осталась только набором однотипных аттракционов, как часто бывает, например, в хоррор-франшизах. Миа Гот везде превосходная и по-настоящему жуткая (особенно, если вас, как и меня, пугают лица без бровей).

Уэст отличный стилизатор, и очень точно сам сказал в интервью, что пытался сделать Лос Анджелес 1980-х обжитым: не наивной ретротопией и не холодной игрой в цитаты, а местом и временем, у которого есть объём. Находиться там для ностальгика и любителя кино — одно удовольствие. Особенно, в начале фильма, когда сюжетное действие ещё как следует не закрутилось: в глазах рябит от пленочного зерна, камера по-скорсезовски следует за кудрявой Гот с улицы в помещение, мельтешат вывески, бамперы, из автомата вываливается старая банка колы и готовится призывно шипеть.

Первые полчаса готова была влюбляться, но потом всё как-то посыпалось. Почти все убийства совсем не по-хоррорному скромно спрятались в монтажные склейки. Героиня Гот из латентной маньячки окончательно превратилась в последнюю девушку. Тема сумрачной стороны Голливуда, которую сюжетно как будто должна была тащить шикарная героиня Дебики, оборвалась на полуслове.

Но всё равно хочется всех звать в кино. Хотя бы затем, чтоб полюбоваться на шикарный второй план — он большая удача Максин. Про героев и героинь Дебики, Самни, Каннавале, Эспозито, Бейкона хочется посмотреть отдельные фильмы. А Мишель Монахэн вообще мощно разблокировала воспоминания о моих детских мечтах по поводу того, кем быть и как выглядеть, когда вырастешь.

Выбрала, пожалуй, лучший момент, чтобы наконец-то прочитать роман Обладать Антонии Байетт, который уже несколько лет без дела стоял на полке. Первые впечатления о нем я записала в тетрадь от руки, сидя на веранде маленького домика посреди соснового леса. Не сказать, что рядом не было телефона, чтобы напечатать заметку, но там — вдали от — хотелось касаться его как можно реже. И текст этому желанию благоволил.

Обладать — книга, переплетающая природу, науку, литературу в единый романтический образ. С первым все ясно: часть повествования Байетт — о викторианской Англии, символом которой для меня остается одинокая, хрупкая женская фигура, вброшенная в природный ландшафт. По паркам, лесам и полям блуждали женщины из романов сестер Бронте (с ними у Обладать много общего). Спустя полтора века тот же образ позаимствует для К реке Оливия Лэнг — тоже, как и герои Байетт, литературоведка, расследующая гибель исчезнувшей в водах Уз Вирджинии Вулф.

Байетт, голосом одной из героинь, и сама рассуждает о связи между природой и женским письмом:

Героини женских произведений приятнее всего чувствуют себя в такой местности, которая достаточно открыта, обнажена и одновременно не давит на тебя: небольшие холмы, некрутые подъемы, отдельные пучки растительности, каменистые утесы, возвышающиеся столь ненавязчиво, что об истинной крутизне склонов судить трудно, скрытые расселины, не одно, но многие потаенные отверстия и проходы, из которых свободно сочатся или внутрь которых, также без насилия, пробираются животворящие воды.

И все же отношения женщин с природой в этих историях парадоксальны, как и она сама. Золотистое поле с нависшей над ним грозовой тучей; неподвижная масса гор и деревья на склонах, гнущиеся от шквального ветра. Им одновременно присущи и умиротворенность, желание раствориться, спрятаться в пейзаже, как в убежище, и обостренное чувство неприкаянного скитальчества. Как книжная девочка, я, произвольно или нет, начинаю ощущать что-то близкое, оказываясь за пределами города: сохраняя покой в теле — сидя на веранде, лежа в гамаке, неспешно передвигаясь по лесу — чувствую, вместе с тем, постоянную внутреннюю взволнованность. Апатия отступает, одновременно обостряются мечтательность и тревожность.

Куда реже в книгах романтизируется наука, а этого у Байетт в избытке. Двое главных героев — англичанин и американка — случайно пересекаются друг с другом в общем литературоведческом интересе и начинают совместный путь. В Обладать хорошо передано то, чем всегда привлекал и волновал меня исследовательский процесс: его базовый, можно даже сказать, структурный, эротизм — интригующая сокрытость и медленное, поступательное разоблачение, продвигающееся на ощупь, без уверенности в финале. Это ощущается как тет-а-тет с предметом исследования, так и в заговорщической работе с другим — как будто на время вы изобретаете язык, которого больше никто не знает.

Впрочем, хотя Обладать оказалась очень приятным чтением, все-таки с книгой не все так безоблачно: как минимум к двум ее особенностям лучше заранее подготовиться.

В тексте есть очень затейливая метафикциональность — он сложно устроен, отчего иногда утомляет: Байетт, меняя регистры, пишет за героев огромные письма, стихи, фрагменты монографий и научных статей. Чтобы это осилить, нужно читать не в метро, а терпеливо, неторопливо. Но что смущает по-настоящему, так это финал: и без того сильно мелодраматичная книга к концу достигает такого уровня сентиментальности, что начинает напоминать последние серии Бедной Насти (там тоже был момент ожидаемого зрителем, но как бы внезапного для героев разоблачения). В качестве коды — описание постельной сцены совсем уж в духе дамских романов в мягкой обложке, массово выходивших у нас в 90-е годы. Здесь цитаты, пожалуй, излишни. Не в книге, так хоть в тексте о ней, пусть останется недосказанность.

Для антуража прикреплю еще фотографию места, где писался черновик этого поста