19 сентября Павлу Кушниру исполнилось бы 40 лет. В Потсдаме проходит концерт с участием Полины Осетинской, Алексея Любимова и других гениев, а на сайте Postnonfiction вы можете прочитать отрывок из его «Биробиджанского дневника» с моим предисловием. Эта рукописная тетрадь уцелела, потому что Павел отправил ее в Берлин пианистке Ольге Шкрыгуновой и разрешил опубликовать.

Я готовлю «Биробиджанский дневник» к печати и надеюсь, что книга выйдет в конце года. Это непростой текст, который нужно изучать и комментировать. Как и в «Русской нарезке», Кушнир использует методы катапа и автоматического письма. Одна из книг, которые он искусно препарирует – «Звезда» Эммануила Казакевича (1947), получившая Сталинскую премию повесть о разведчиках. Кроме того, Кушнир был вдохновлен поэмой Аллена Гинзберга «Кадиш», стихотворениями Исроэла Эмиота, жившего в Биробиджане, фильмами с Джин Сиберг, историей путешественника Криса Маккэндлесса и романом Фрэнка Херберта «Досадийский эксперимент».

Жанр трудно определить — поскольку одним из любимых композиторов Павла был Скрябин, я бы рискнул назвать «Биробиджанский дневник» симфонической поэмой.

Моя библия — книга о Рауле Руисе, его фильмы с комментариями, позаимствованными из забытых интервью и прочих антикварных источников. Ретроспектива, которую этот каталог сопровождал, переместилась в Прагу, и я в третий раз посмотрел «Город пиратов».

Прежде я не понимал подоплеки этого фильма, а книга раскрыла его шифр.

Руис после десятилетнего перерыва съездил в Чили, где царствовал Пиночет, и впечатления от диктатуры спрятаны в пиратском кошмаре: беспричинно льется кровь, кого-то кастрируют, гипнотизируют, и в разгар спиритического сеанса появляются шутовские патрули.

Каждые 10 лет мальчик-убийца (первая роль демонического Мельвиля Пупо) истребляет свою семью. Это как раз те 10 лет, которые Руис провел в эмиграции после свержения Альенде.

Поскольку сюжетов не так уж много, можно сказать, что это фильм и о России, к тому же Руис говорит, что в России мальчик-убийца носит известное из старой литературы имя Мишель Строгов. Только ездить туда и проверять, кого еще этот демон зарезал, ничуть не хочется.

Весь Париж говорит об акции художника Алексея Кузьмича, который пририсовал гигантские желтые яйца к Вандомской колонне.

Акцию я пропустил, — пришел сегодня и убедился, что яйца стерли, но пьедестал и ограда изрядно замараны желтым.

В свое время Карл Маркс предсказал, что Вандомская колонна падет, но мог ли он предвидеть, что она превратится в хуй? С остальными его пророчествами случилось то же самое.

В 1993 году, когда “Мадам Баттерфляй” Боба Уилсона потрясла Париж, я еще не родился, но, как говорила Агния Барто, во Франции нужно жить долго, и вот эта великая постановка воскресла в опере Бастилии.

И в очень подходящее время — к столетию сюрреализма, потому что она построена на образах Дали, Дельво и де Кирико.

Да, Марии Каллас больше нет с нами, но Элеонора Буратто тоже поет как ангел, и когда мадам Баттерфляй отвергает предложение принца Ямадори, вспыхивает темно-синий свет, и зрители, у которых вконец не очерствела душа, роняют слезы.

Я думаю, что Чио-Чио-Сан — это русская интеллигенция, которая вышла замуж за американского офицера, родила от него сына по имени Страданье и ждет, что муж вернется. А он позабыл о верной гейше и уплыл, уплыл навсегда.

Чешский художник Вацлав Пишвейц вдребезги разбил на вернисаже в Болонье скульптуру Ай Вэйвэя. До этого он залезал нагишом на статую Геракла, покрыл стену флорентийского монастыря фальшивыми долларами и надевал на голову Марине Абрамович ее портрет.

Отрадно, что такие акции — во имя искусства, как говорит Пишвейц — творит не какой-то юнец, а человек зрелый, под 60.

На снимке: фрагмент люстры Ай Вэйвэя, которая сейчас выставлена на острове Мурано. Она как будто говорит нам, что искусство мертво, точно череп, и воскресает лишь тогда, когда его удается разбить.

В былые времена я отправлялся спать, когда пролетарии вставали к своим турбинам — богема считала, что следует бесчинствовать по ночам. Потом люциферианец Кеннет Энгер объяснил мне, что нужно пробуждаться очень рано и совершать на заре ритуал малой пентаграммы.

Потом примерно тому же меня обучили собаки. Сальвадор Дали, хоть и не был собакой или люциферанцем, установил напротив своей кровати особое зеркало, улавливающее первые лучи солнца над морем.

Собак больше нет, Энгера и Дали тоже, но я все равно просыпаюсь очень рано, и рассвет на моей улице, названной в честь Гарибальди, выглядит вот так.

Во-первых, Аллах услышал мои молитвы и вновь наполнил леса грибами. Во-вторых, я посмотрел шоу Анны Терезы Де Кеерсмакер «Спор гармонии с изобретением». И эти события связаны, потому что балет Кеерсмакер посвящен исчезновению времен года, которые теперь не похожи на то, что было во времена Вивальди, музыка которого то звучит, то не звучит.
 
Шоу начинается с мерцания ламп, похожих на инсталляцию Дэна Флавина, потом в тишине танцует одинокий человек, и в зале от этого безмолвного напряжения вспыхивает взрыв кашля, — кашляют все, некоторые так надрывно, словно лают. Тут начинается Вивальди, к танцору примыкают еще три парня и изображают четыре сезона — смешивая египетскую мистерию, брейк-данс и чечетку. Вивальди дополняют житейские звуки, вроде чириканья, цоканья и храпа, символизирующего зимнюю спячку. Под храп и кашель тоже можно танцевать, и очень бойко.
 
Климат меняется, сезонов нет, Вивальди умер, грибы вылезают из земли только в конце сентября, а я отправляюсь изучать их гастрономические свойства.

Я почти подготовил к печати книгу Павла Кушнира, сегодня расшифровывал кинематографические отсылки. Он не сомневался, что будет арестован, предчувствовал скорую гибель и видел отражение своей судьбы в фильме Into the Wild о путешественнике Крисе Маккэндлессе, который умер от голода на Аляске, в пустом автобусе у речки Текланики.

“Аляска – это Россия; это проданная часть России, не переставшая быть Россией; чего стоит одна речка Текланика
Аляска это Россия, а Россия это смерть”.

И мне прислали список фильмов, который он подготовил для показов в так и не состоявшемся киноклубе. Вкусы у нас совпадают удивительно (“Теорема”, “Out 1”, “Гитлер”, “На серебряной планете”), есть утопленный в пучине политкорректности “Мектуб” Кешиша и еще пара сюрпризов. Надеюсь, этот список пригодится какому-нибудь куратору, поэтому сохраняю его здесь.

Каждую первую среду месяца ровно в полдень в Праге проводят проверку сирен, извещающих о катастрофе. Сирены эти звучат на редкость мерзко, словно их голосами говорят сами черти из преисподней.

В 2019 году авангардный ансамбль Berg начал проводить вокруг проверки сирен микроконцерты. Сирена орет 140 секунд, ее предваряет объявление на чешском и английском, и вот 20 композиторов сочинили мелодии, в которые эти неприятные звуки вплетаются.

Микроконцерты проходили в разных неожиданных местах, потом ковид их прикончил, и сегодня после большого перерыва было исполнено сочинение «Три сирены»: певицы сопровождали вой цоканьем, шипением, стонами, а также имитацией отрывков из радиопередач, уносимых эфиром.

Все это происходило на крыше районной управы, под октябрьскими тучами. Заодно нам объяснили, что во время проверок сирена звучит ровно, но в день катастрофы она будет то взвывать, то угасать.

И все (кроме меня) думают, что этот день не наступит.

Невероятная новая версия «Калигулы» — они перекроили 96 часов снятого Тинто Брассом материала, чтобы смастерить трехчасовой Caligula: The Ultimate Cut, в котором нет ни одного кадра из известной любому посетителю перестроечного видеосалона порноверсии.

Гор Видал отрекся от непристойного фильма, равно как и прочие приличные люди. Но теперь всё возвращено к тому варианту, который они задумывали. Это архаичное, абсурдное, декадентское кино. Хелен Миррен появлялась в первой версии на 20 минут, теперь она на экране целый час, Питер О’Тул прекрасен в роли умирающего Тиберия, но вместо них могли бы быть куклы, потому что это фильм об одном Малкольме Макдауэлле, который нечеловечески хорош. Все гнуснейшие лупанарии Рима освещают голубые глаза блядуна Калигулы, соблазнившего свою сестру.

Я влюбился в этот фильм-монстр, ворвавшийся в 2024 год из 1976-го. Никто ничего подобного не захочет и не способен снять сегодня, это нечто неповторимое, как пирамида Хеопса, Empire State Building или мавзолей Ленина.

Вновь я посетил безупречное государство Люксембург. За время моего отсутствия весь общественный транспорт стал бесплатным. Но я проигнорировал эту льготу и пешком добрался до Гран-театра, где мой любимец Борис Шармац показывал шоу Liberté Cathédrale. Шармац, возглавивший театр Пины Бауш, не щадит ее труппу: заставляет танцоров бегать до изнеможения, петь сонату Бетховена, плясать под колокольный звон в парадоксальных нарядах — кто во фраке, а кто и в трусах.

За всем этим люксембургская буржуазия наблюдала благосклонно, а потом юные танцоры внедрились в зал и стали ползать среди зрителей, выкрикивая им в лицо строки из песен Пичес, вроде Fuck your pain away, и дерзко рассказывать истории детей, изнасилованных священниками.

Но и это покушение на личное пространство никого не смутило, а я в очередной раз подумал о привилегиях и недостатках возраста.

Конечно, молодым быть неприятно, зато позволены всякие безобразия: можно плясать, орать, изгибаться истерической дугой, богохульствовать и восставать против миропорядка. У стариков имеются житейская мудрость и материальные капиталы, но хулиганить им запрещено. Хотя очень хочется!

Вся нынешняя осень связана со столетием сюрреализма, и выставку Апичатпонга Вирасетакула тоже можно сюда подверстать, потому что главная его тема – сны. В его фильмах непременно кто-нибудь спит, а порой не способен очнуться.

На экранах журчат моря, Тильда Суинтон смотрит в пустоту, старик лежит с капельницей, шагают демонстранты, дремлет красивый юноша. А в одном отсеке с экрана слетают глазные яблоки и кружатся по полу, этот момент я запечатлел.

К выставке и ретроспективе Апичатпонг подготовил VR-перформанс Conversation with the Sun. Мы смотрим на засыпающих людей и оказываемся в их коллективном сне. Неведомая планета, из которой рождается гигантский шар солнца — на безжизненной земле стоит истукан, взлетаем ввысь, как на прозрачном лифте, истукан рассыпается, солнце извергает черный шар, а с гор летят камни под музыку Рюити Сакамото.

Не скрою: я люблю поспать – люблю примерно так же, как фильмы Апичатпонга, а в отдельных случаях даже больше. А уж последние три года просыпаться не хочется никогда.