Цикл обзорных материалов про личный док на сайте HSE Media завершился!

На прошлой неделе вышел последний — шестой — текст. Рассказ о том, как тяжело личная документалистика приживалась в советском и российском контексте (но все-таки прижилась!) можно почитать здесь.

Герои: Франк, Михалков, Косаковский, Манский*, Расторгуев и Костомаров, Аркус, Гай Германика, Акимов, Сыроечковская, Костров и другие.

Решила собрать все опубликованные материалы в одном посте, чтобы у тех, кто не особенно знаком с направлением личной документалистики, появился хороший гид — надеюсь, удобный для последовательного погружения в вопрос с подробными рекомендациями к просмотру и ссылками на исследования.

Первый текст: что вообще такое личная документалистика?
Второй текст: о режиссерских профессиональных автопортретах
Третий текст: об автофикциональности в личном доке
Четвертый текст: о дневниковых практиках в кино
Пятый текст: о том, как режиссеры снимают кино о родных и близких
Шестой текст: о личном доке в отечественном контексте

Еще раз отмечу, что задача этих материалов — не сказать что-то революционное о личной документалистике, а зафиксировать явление, разобраться с контекстом и терминами, аккумулировать и структурировать разрозненный материал. Словом, подготовить базу для дальнейших исследований (далеко не факт, что моих).

Мечтаю, что кому-нибудь пригодится.

*иноагент

Меня в детстве родители, голливудские фильмы и сага о Гарри Поттере, к сожалению, не научили одной важной для здравого рассудка вещи: что добро не обязательно побеждает, справедливость может не торжествовать, не у всех историй счастливый конец. Вот так, кое-как, и приходится теперь жить с поздним принятием этих банальных истин.

Рискую когда-нибудь сблизить свой тг-канал с раздражающе склочной интонацией, но почему-то очень хочется сейчас выпустить пар. Будем считать, что во мне скопилось много злости и раздражения, которые некуда деть.

Досмотрела четвертый сезон Настоящего детектива. И он мне совсем не понравился — потому что показался страшно скучным, монотонным, вторичным (нелепо и бессмысленно заигрывающим с первым сезоном), необаятельным, да еще и сомнительным по посылу. В чем-то это вариант rape and revenge, но не яркий, не отчаянный, не эффектный, а основанный на расчете. По сути Ночная страна — история про женщин-полицейских, жестоко и почти с наслаждением линчевавших нескольких мужчин. Не по необходимости, не от безвыходности, не от неуверенности в законе, а то по ошибке, то из чувства весьма дискуссионной справедливости (око за око, в общем).

Но пост не совсем об этом.

Сериал не понравился не только мне — еще другим людям, написавшим по этому поводу критические тексты и затем отхватившим за них предсказуемые, но не менее оттого раздражающие обвинения. Опущу увиденные мной частные сториз и личные переписки, а в пример приведу только один типичный комментарий, находящийся в открытом доступе:

4-й сезон прекрасный, я только из-за него наконец-то первый посмотрела. Насколько всех до сих пор сбивает с толку наличие в гг двух женщин и одной представительницы не белой расы, а еще говорят, что расизма не существует.

Бесконечно воспроизводимая логика тут такая:
сезон автору не понравился, потому что он — мужчина (читай — априори сексист, а еще и расист, скорее всего).

Подразумевается, конечно, и второй тезис:
если ты женщина / феминистка, то тебе сезон понравиться должен.

Что-то похожее совсем недавно происходило с Барби: там в упрощающем все на свете дискурсе тоже считалось, что критические отзывы об этом, на мой взгляд, беспомощном и посредственном фильме пишутся исключительно мужчинами, не способными справиться с мизогинией.

От подобного схематизма я нечеловечески устала. Не только в связи с кино. Если ты А, значит должен чувствовать, хотеть, любить, желать В, С и быть против D и Е. Если поддерживаешь Х, то поддержи, пожалуйста, еще Y и Z. Меня точно не обвинишь в антифеминистских взглядах, но мне буквально становится больно, когда я вижу, что вместо важных коммуникативных альтернатив, которые феминизм должен бы отстаивать как свою позитивную программу, его локальные, неумные и нечуткие проявления демонстрируют грубость, обесценивание, упрощение, обобщение и стремление мыслить оппонента в рамках тех же косных схем, что часто применялись и применяются к женщинам.

Сомневаюсь, что напиши я-как-женщина-феминистка критический текст о Настоящем детективе или Барби, в мой адрес с той же стороны посыпятся те же грубости — нет, женщинами, феминистками мое мнение наверняка расценится как валидное, даже если вызовет несогласие. Но почему тогда так откровенно, так безапелляционно проговаривается, что мнение мужчины, стоит ему усомниться в качестве фильма / сериала о женщинах, наверняка мотивировано лишь тем, что он мужчина?

Вроде бы указываю на очевидную абсурдность такого подхода, но откуда же тогда берется всякий раз этот хор озлобленных комментариев?

И еще одна вещь меня беспокоит. Почему-то в которых раз замечаю в популистском варианте гендерной критики ограниченность совершенно простейшими тезисами и оценками. Будто для успеха достаточно просто вывести в качестве главных героинь активных и субъектных женщин. Ей богу, ну не семидесятые же на дворе. Даже в этом смысле последний сезон Настоящего детектива кажется мне совсем неудачным. Не только потому, что мне совсем не хочется видеть в линчевании проявление women power, но и оттого, что обе его героини — просто кальки с типичных, шаблонных мужских персонажей, которых американское кино придумало еще в нуарные времена. Джоди Фостер, конечно, очень харизматичная, но можно было найти ее таланту лучшее применение, чем предложить воплотить женский вариант спящего со всеми подряд, печального, циничного, холодного, грубого трудоголика с таинственным прошлым.

Почувствовала сегодня, как в мою жизнь вопреки всему возвращается какая-то успокоенность. И поняла, что в последние три дня ненамеренно, никак заранее с собой не сговариваясь, сделала для этого, кажется, все, что могла. Сама, без онлайн-доставок, сходила в торговый центр — купить кое-что из давно нужных дома вещей (например, несколько видов листового чая, чтобы заваривать, а не пить пакетированный). Попросила Марата не помогать мне и полностью, от пола до потолка, прибралась в квартире. Сменила постельное белье. Сварила настоящий сложный суп, обойдясь без готовых смесей. Распределила время так, чтоб ежедневно успевать читать сразу две разных книги. Наконец, посмотрела фильм, который требовал от меня не просто нескольких свободных часов, а ощутимого зрительского усилия. Где-то на исходе первого его часа — как раз когда главный герой начал возиться с землей на участке своего уединенного прибрежного дома — я и почувствовала, насколько мне стало лучше, и когда задумалась о причинах, увидела, как все эти разрозненные с виду действия сами собой выстроились в одну терапевтическую цепочку.

Этот требующий усилия фильм — Закройте глаза — оказался лучшим, что я пока успела увидеть в 2024 году. Я смотрела почти все полные метры Виктора Эрисе (благо, их совсем немного) и люблю их, так что откладывание знакомства с последним могу списать только на собственную леность. Он снимает не медленное кино, а неторопливое — для зрителя это еще сложнее, потому что рассеянность, постоянные выпадения из просмотра, позволительные, скажем, с фильмами Цая, у Эрисе не предусмотрены.

Более того: стыки размеренно сменяющих друг друга кадров образуют настоящую детективную линию. Телевизионщики напоминают тому самому возящемуся в саду герою-режиссеру о старой травме: двадцать с лишним лет назад бесследно исчез его друг-актер, прямо в процессе съемок. Растревоженный Мигель вопреки первоначальным намерениям не просто дает интервью, а начинает постепенно возвращать в свою сегодняшнюю жизнь воспоминания о друге, параллельно замечая скрытую от самого себя правду — ранняя утрата все это время была с ним, на самом деле изменив жизнь до неузнаваемости.

Хотя Эрисе безусловно снимает о людях, параллельно он создает сразу и оду, и эпитафию аналоговому миру, который может действительно сохранить следы ушедших времен — на пленочных кадрах, фотокарточках, в дарственных подписях на обложках книг, случайно найденных на развалах. Об этом очень страшно думать, но человеческая память хрупка и ненадежна — может исчезнуть по щелчку, без всяких предупреждений. В том, как этой бренности Эрисе противопоставляет силу кинематографического чуда (осторожно: в конце — немного наивно, сильно-сильно сентиментально) Закройте глаза походит на Что мы видим, когда смотрим на небо — последний и очень любимый мной фильм Александра Коберидзе. Еще их роднит какая-то фантастическая трепетность к фактуре — только у Эрисе это не улицы с собаками, а стены с трещинками, торшеры с теплым светом, запыленные полки с бобинами.

Для меня с Закройте глаза все сложилось в очень нужный просмотр. Я уже давно думаю о какой-то особенной форме радости — мне совсем не хочется, чтобы она уходила из жизни, куда без нее. Но описать эту форму пока удается только через отрицание: точно знаю, что она лишена беззаботности. И вот, раз, — и такая пришла от фильма.

Я из тех счастливых девочек, которых безмерно любят отцы. Чаще всего рассказываю о папе как о человеке, благодаря которому увлеклась кино, — в возрасте, когда многие дети еще не вполне понимали значение этого слова. Но пост будет про другое. Потому что я обязана ему не только профессией и исследовательскими интересами, но определяющими меня чертами характера, которые он, возможно, сам того не вполне сознавая, воспитал во мне с самых ранних лет. И я подумала, что, раз теперь у меня есть свой канал, можно учредить маленькую ненавязчивую рубрику — раз в год, в честь его Дня рождения, писать о каком-нибудь маленьком ценном уроке, который я проношу с собой через жизнь.

В детские, дошкольные еще годы в кругу семьи (в детский сад я, слава богу, не ходила) у меня была репутация невозможной спорщицы — и это всех раздражало. Папу тоже (еще бы! он ведь — точно такой же), но я отчетливо помню, что его подход к решению проблемы был несколько другим. Он объяснял бабушкам-дедушкам и иногда даже маме: чтобы убедить меня что-то сделать, лучше не приказывать и не отдавать распоряжений с позиции авторитета, а объяснять — зачем и почему нужно поступить так, а не иначе. Так, мол, я смогу услышать и понять аргументы и, вероятно, своим умом приду в итоге к тому, что мне советуют правильные и нужные вещи. В общем-то — говорил он — это наоборот хорошо, что Дарина не делает то, что ей говорят, просто потому, что сказали.

Это вовсе не было похвалой принципиальному непослушанию, но зато сформировало стойкое отторжение к любой форме повиновения. И папа, надо сказать, сохранил в себе то же самое, что вызывает во мне непреходящее уважение.

И ты, пап, из тех счастливых отцов, которых безмерно любят дочери.
С Днем рождения 🤍

Сообщаю с огромным запаздыванием, но в любимых книжных города, а еще разбросанным в кофейнях, библиотеках, магазинах — там, словом, где свободнее дышится, — можно найти новый номер самиздата о кино К!

В этот раз среди прочих прекрасных текстов оказался и мой. Давно хотелось его написать: в каком-то смысле — это игривое приложение тезисов моей диссертации к конкретному материалу. Если невероятно красивый выпуск как-нибудь окажется у вас в руках, не пролистните рассуждения о том, чем кино похоже на секс, а секс — на кино.

Никаких пошлостей и никакой порнографии.
Только рассеянная по миру чувственность.

В марте 2000-го года я посмотрела свой первый Оскар. Мне тогда было пять.

В тот год главную статуэтку отдали Красоте по-американски, которую родители незадолго до эфира смотрели уединившись, пока еще без меня (но Мена Сувари в лепестках роз из трейлера все равно намертво застряла в голове). Я тогда еще знала слишком мало кинематографистов, поэтому болела только за Аннетт Беннинг — единственное знакомое мне лицо среди номинантов (уже видела ее к тому моменту в душевной семейной комедии На лоне природы). Из ярких воспоминаний в тот вечер: удивительное перевоплощение Хилари Суонк, заметное в кадрах из Парни не плачут, странные губы Анджелины Джоли, поднявшейся за своей первой статуэткой на сцену, и, почему-то, эпизод с монологом Тома Круза из Магнолии, которую мне страшно захотелось после этого посмотреть.

С тех пор Оскар превратился в праздник и ритуал. С 2000 года я не пропустила ни одной церемонии: даже в школьные времена родители не просто разрешали мне не спать до утра, чтобы увидеть прямой эфир, но даже не отправляли на следующий день на уроки — готовили освободительную записку со ссылкой на несуществующую болезнь.

В Оскаре я больше всего люблю не сам процесс награждения, не речи и красную дорожку, даже не атмосферу праздника, а какие-то маленькие моменты, случающиеся скорее в промежутках между главными событиями. Например — две секунды крупного плана, на котором видно реакцию победителя, когда его / ее имя только что произнесли. Или демонстрацию кинофрагментов во время представления номинантов: всегда пытаюсь угадать, какой выберут потом для такой презентации, когда смотрю фильмы.

Сегодня очередная — уже, получается, юбилейная для меня, 25-я, — оскаровская бессонная ночь. Смотрела всех номинантов, из которых больше всего люблю Оставленных и Прошлые жизни, но прекрасно понимаю, что ничего им особо не светит, так что готова порадоваться любым успехам Бедных-несчастных. По традиции всплакну на In Memoriam, буду желать Скорсезе долгожданной режиссерской статуэтки, держать кулачки за уморительного Марка Руффало, восхищаться мощнейшим женским конкурсом (Эмма Стоун, Лили Гладстоун, Сандра Хюллер — как прекрасны они все) и сокрушаться каждый раз, как за наградами будут подниматься создатели Оппенгеймера (хотя Киллиан Мёрфи актёр симпатичный во всех отношениях).

Жаль только, что я уже не школьница, и родители не могут освободить меня от ведения пар на следующий день.

Ещё папа недавно вспомнил, что когда-то я, маленькая, глядя на Екатерину Мцитуридзе, которая вела тогда на первом канале обсуждение с экспертами в рекламных паузах во время трансляции, сказала: когда-нибудь буду на её месте. Сейчас это нелепо вспоминать, и планы у меня совсем другие. Но забавно всё равно.

Весенние рекомендации:

Моя подруга и коллега Анна Краснослободцева набирает слушателей на авторские курсы по экспериментальной анимации!

Я знаю примерно 3-4 человек в России, которых можно назвать специалистами по анимации, но не знаю никого, кроме Ани, кто имел бы в этой теме такой сокрушительный опыт преподавания — более 10 лет. Здесь важна не только насмотренность и знание своего предмета, но и умение преподносить его (поверьте, это очень-очень важно для образования!) — выстраивать структуру курса, логику занятий и коммуникацию со слушателями так, чтоб от лекций был толк, а не просто приятное досуговое времяпрепровождение. Аня сама разработала свои курсы, поэтому у вас будет возможность познакомиться с уникальной подборкой материала и с оригинальной концепцией его освоения.

И еще Аня — невероятно харизматичная, остроумная, вдумчивая исследовательница, общаться с которой само по себе очень ценно.

Вот здесь на сайте можно подробнее почитать про саму Аню и про два курса, которые она сейчас предлагает: один пригодится тем, кто с анимацией знаком мало, другой — продвинутым пользователям. Там же есть информация о порядке записи (все дистанционно).

И также рекомендую подписаться на Анин тг-канал об экспериментальных практиках в кино, анимации и театре, который она недавно завела.

Это звучит грубо, беспардонно и даже глупо, но раньше мне казалось, что с людьми, которые признаются кино в любви, но при этом совсем (прям совсем! ни на кадр!) не любят фильмы Тарантино, что-то не так: либо обманывают, либо позерствуют, либо на самом деле совсем к кино не чувствительны. Но потом ровно за такого человека я вышла замуж, и былой радикализм в этом вопросе как-то поубавился. И все же: для меня Тарантино остается одним из двух любимейших режиссеров детства, а отдельные его фильмы (Бешеные псы, Криминальное чтиво, Джеки Браун, Джанго Освобожденный) я пересматриваю регулярно и кайфую, как в первый раз.

Тем интереснее было наконец-то добраться до Киноспекуляций и проверить, способен ли он делиться своей знаменитой синефилией в формате текста. Я долго откладывала знакомство, с подозрением поглядывала на книгу, но — ура — ошибалась! Это замечательное чтение.

Тарантино создает заметки о собственном (преимущественно, детском и подростковом) зрительском опыте, попутно рассказывая, как в 1970-х годах были устроены американские кинотеатры, и о людях, с которыми он смотрел тогда фильмы, — матери-киноманке, ее колоритных приятелях, разбиравшихся в эксплуатейшне. Не знаю, действительно ли он так подробно все помнит или что-то сейчас домысливает, но эти части переполнены описаниями сокрушительных взрывов хохота, выкриков с места, шумных коллективных возмущений дурацким сюжетным поворотом. Будто Тарантино рос не в семидесятые, а в первые десятилетия существования кинематографа — легендарные времена предельно вовлеченного и сообщающегося зрительного зала эпохи аттракционного кино.

В таком же аттракционном стиле Тарантино говорит и о фильмах, настаивая, что помнит их не сюжетами, а фрагментами ("Фильм я не запомнил. Я запомнил погоню"). Его опыт прежде всего про то, что кино с тобой делает: как возбуждает, злит, приводит в восторг, причиняет боль. На такое краткое, концентрированное воздействие — ощущайся оно как нежное поглаживание, укол или удар молотком — конечно, способен только фрагмент или даже отдельный кадр, чувствительность к которым Тарантино всегда демонстрировал как зритель и, впоследствии, как режиссер.

Не секрет, что он известный апологет жанрового кино — и любые его наблюдения и выводы в первую очередь строятся на применении этой оптики: хорош или нехорош Грязный Гарри как полицейский фильм? Хотя Тарантино явно не свойственен никакого рода интеллектуальный снобизм, он совсем не кажется всеядным потребителем, которому любой антихайп-контент нравится по определению. Напротив, текст полон оговорок о работающих и неработающих приемах, удачных и неудачных эпизодах, попыток отличить драйвовый блэксплотейшн от посредственного — и по поводу второго Тарантино негодует так же ярко, как восхищается первым. Да, его тексты сугубо оценочны — но в таком субъективном, ангажированном повествовании они не могли быть другими.

Хотя он умеет ругать, в большинстве случаев все же старается тратить силы на то, что любит. Сложно сказать, что Тарантино анализирует фильмы: скорее, он их комментирует, по-новому размечает, заостряя внимание на важных ему деталях. Главным эффектом такого подхода становится неудержимое желание немедленно взяться за просмотр самой, чтобы пережить что-то похожее или хотя бы сверить впечатления. Из Тарантино вряд ли получился бы теоретик или исследователь кино, намеренно создающий ему какую-то смысловую прибавку, но можно было бы звать его представлять фильмы или даже вступать в диалог со зрителем прямо по ходу показа — как это часто делали специально приглашенные лекторы как раз в эпоху раннего немого кино.

Вообще было бы здорово, чтобы Тарантино продолжил замечательный проект Скорсезе. Его История американского кино обрывается как раз на становлении Нового Голливуда — вот здесь Квентин и мог бы подхватить эстафету. Тем более, эта эпоха для него то же самое, что для Скорсезе классический Голливуд: источник детской зачарованности, неразборчивости и открытости новому опыту. Именно из такого опыта вырастают, на мой взгляд, самые прекрасные, самые искренние и самые чуткие к материалу путеводители по кино.

Прямо под занавес 2023 года со мной произошла удивительная история.

В декабре на КиноПоиске вышел огромный материал о феномене авторского киноперевода, над которым я работала несколько месяцев — в том числе, собирая комментарии легендарных переводчиков. Но кое-кого в нем не хватало: до одной такой легенды — Юрия Товбина — мне добраться не удалось, хотя очень-очень хотелось (папе он дико нравился, да и я сама впервые посмотрела некоторые фильмы именно в сопровождении его голоса). Я правда очень старалась, но никто из редких российских исследователей и журналистов эпохи VHS ни разу не брал у него интервью (хотя в любом разговоре на эту тему его имя упоминалось), у его коллег контактов не оказалось (хотя я спрашивала у каждого), в соцсетях его найти не получилось (хотя я искала). Да и вообще: единственный достоверно известный факт состоял в том, что еще в самом начале 90-х (напомню, в эпоху до Интернета) он переехал в США, больше кинопереводом не занимался и жил, видимо, не только на другом континенте, но и в совершенно ином информационном пространстве. Словом, найти — без шансов.

Но спустя две недели после выхода материала под ним совершенно внезапно появился комментарий, начинающийся со слов: Меня зовут Юрий Товбин. Я в свое время активно переводил видеофильмы...

Это был шок и восторг: если бывают ситуации, про которые без преувеличений хочется сказать не верю своим глазам, то это она. Больше того — вместо имени пользователя там значился имэйл!

Разумеется, я тут же написала Юрию Наумовичу и предложила поговорить. Он ответил буквально через несколько часов: попросил называть его просто Юрий, сказал, что до сих пор живет в Штатах, давно вышел на пенсию и только рад созвониться, если мне интересно. Так мы несколько месяцев переписывались, дважды разговаривали по полтора часа, а еще — он отправил много-много фотографий из личного архива, по которым собирается портрет целой эпохи.

Так сложился новый материал о легендарной эпохе VHS-перевода, сегодня опубликованный на КиноПоиске, — своеобразный постскриптум к тому первому огромному тексту. Прочитать его можно здесь:
https://www.kinopoisk.ru/media/article/4009245/

...и узнать массу чертовски обаятельных мелочей: каким привезенным из-за границы фруктом можно было удивить коллег по кафедре в эпоху Брежнева; как соседка по коммунальной квартире жаловалась на юного любителя джаза; кому из переводчиков Юрий немножко завидовал; что в позднесоветские годы обычно прибавляли к гонорару сотрудники Министерства обороны, когда звали кого-то перевести им зарубежный фильм на закрытом показе.

Вот такие случаются чудеса.